- Со времени твоего отъезда Феликс стал большим любителем турниров. Верно, Феликс? Вот только демуазель не желает платить за снаряжение.
- Это все детали, - возразил Феликс. - Мужчине ни к чему никакое снаряжение, чтобы показать, на что он способен. Никаких дубинок, да, Клаас? Может, на мечах? Или с тупыми копьями, если ты способен удержаться в седле? Способен?
- Спроси об этом Томаса - обычно он тащит меня волоком полпути, а затем перекидывает через седло, как только лошадь перестает хромать. А кто тебя учит турнирному делу?
Серсандерс улыбнулся.
- Если сумеешь заставить Феликса сказать тебе это, то узнаешь куда больше, чем известно нам. Он нашел какого-то учителя в Лувене. Единственная проблема - это деньги. Так что теперь смысл ясен - если Карнавал принесет ему богатого отчима, то плевать, кто это будет. Не так ли, Феликс?
- Удэнен, - предположил Клаас. - Я всегда это говорил. А Феликс может взять в жены его дочь. Колард, ты зачем нам махал?
- Что? - переспросил Колард, который уже погрузился в глубокие раздумья над очередным пергаментом.
- Ты нам помахал рукой, - терпеливо повторил Серсандерс.
- Да, помахал, - подтвердил Колард. - Должен был передать, что твой дядя хочет тебя видеть. И Клааса тоже, если он привез письма Он у Джованни Арнольфини.
- Колард, - окликнул его Клаас. - Мы здесь были целый час, или даже два.
- Я не возражаю, - отозвался тот. - Но уже все равно почти ничего не осталось. Это правда. Так что вам лучше идти.
- Может, и впрямь нам лучше уйти, - подтвердил Серсандерс. - Клаас?
Тот кивнул.
- Да, иду. Феликс?
- Что? - Феликс открыл глаза.
- Так что же с твоими сестрами на завтра? Ведь матушка просила, чтобы именно ты сопровождал их на Карнавал, не так ли?
- А я велел, чтобы ты сам взял их с собой, - заявил Феликс, приоткрывая глаза чуть шире. - Ты же не собираешься сделать вид, что можешь отказаться?
- Феликс! - воскликнул Серсандерс. - Это несправедливо, и твоей матери это не понравится. Она…
- Ей придется смириться. Больше все равно никого нет.
Феликс пожал плечами.
- Удэнен, конечно, был бы счастлив помочь, но он последний, к кому она обратится, слава Богу. Есть еще Хеннинк, но даже Клаас, вы согласитесь, будет лучше, чем он. Даже, несмотря на его физиономию. Во что это ты, кстати, ввязался?
- На меня напал дикобраз, - коротко ответил Клаас. - Ладно, я возьму девочек, при одном условии. Ты сам скажешь матери, что попросил меня, и получишь от нее согласие. Иначе я слягу с чумой.
- Ты сам - чума, - заявил на это Колард Мансион. - Отойди, ты загораживаешь мне свет.
* * *
На улице они расстались. Феликс с Бонклем отправились дальше искать развлечений. Клаас с Ансельмом Серсандерсом двинулись на запад к рыночной площади, а затем на север - к консульскому особняку лукканцев, где проживал богатый торговец Арнольфини, принимавший сейчас у себя дядю Серсандерса, элегантного Ансельма Адорне.
Поспешить им никак не удавалось. Снег перестал идти и превратился в грязь цвета сепии под ногами многочисленных ремесленников, направленных городом и гильдиями, чтобы украсить площадь, ратушу, звонницу и все основные здания в центре, готовясь к завтрашнему масленичному карнавалу.
Приставные лестницы перегораживали улицы и торчали из-за углов. Повсюду теснились повозки с бумажными фонариками. На площади установили павильоны, где будут держать угощения для участников лотереи, а потом и для карнавальной толпы. Шатры то и дело падали, и их натягивали вновь и вновь. Сквозь этот гомон и суету пытались пробиться городские герольды, чтобы во всеуслышанье объявить новости: кто разорен, кто умер, кто женится и кто нуждается в кормилице. Любопытные новости, если бы кто-то мог их расслышать.
Мастеровые с флагами вбивали гвозди для вымпелов, живописцы рисовали, подводы с кувшинами вина и пива с грохотом перемещались от таверны к таверне, влекомые разнаряженными лошадьми, украшенными перьями. Стайка вопящих сорванцов гналась за двуногим бочонком, где некогда было пиво, а теперь помещался Поппе, торговавший в пост имбирем, который за свою провинность был вынужден оказаться на улице в таком виде.
Ансельм, по доброте душевной, походя бросил в него снежок, тем самым смыв со лба яичный желток, после чего они с Клаасом остановились покидаться снежками в прядильщика Виткина, который стоял, привязанный к шесту и обмотанный собственной пряжей, в знак напоминания, что прясть во время заморозков противозаконно.
Обе жертвы в ответ беззлобно выругались. Человек обходит закон, его ловят, он смиряется. В следующий раз тоже самое может случиться с Клайкине, и тогда Поппе и Виткин с удовольствием отыграются. Возможно, не снежками, а навозом.
Нужный им особняк находился на той же улице, что и дом Пьера Бладелена; прямо за биржей, рядом с домом генуэзских торговцев.
В дверях Серсандерсу неожиданно передали дядину просьбу: отыскать кузин Кателину и Марию, которые вместе с братом катались на коньках на канале, и сказать, что отец скоро придет за ними.
Добросердечный юноша, Серсандерс очень любил своих двоюродных сестер и братьев, хотя порой ему было тошно в сотый раз выслушивать рассказы о подвигах их брата Яна в Париже. Но поскольку, кроме добросердечия, ему была свойственна и проницательность, то он удалился без единого слова, оставив Клааса одного.
Вслед за дворецким Клаас прошел по коридорам Лукканского консульства в небольшой дворик, затем поднялся по лестнице и оказался перед троими мужчинами, сидевшими за длинным столом, покрытым богатой тканью. Одним из них был хозяин дома, Джованни Арнольфини, другим - Ансельм Адорне. Третьего он знал лишь в лицо, - Уилли, глава английских негоциантов в Брюгге. Он неподвижно встал перед ними, с легкостью сдержав первоначальный импульс улыбнуться.
- Дорогой мой Клаас! - воскликнул мессер Арнольфини. - Что ты сотворил со своим лицом?
Этот вопрос уже начал его утомлять. Человек недобрый вполне мог бы спросить о том же и самого мессера Арнольфини. Двадцать пять лет прошло с тех пор, как Ян ван Эйк запечатлел это бледное лицо с раздвоенным подбородком и висячим носом, похожим на крыжовник. Джованни Арнольфини рука об руку со своей будущей женой.
Разумеется, монна Джованна до сих пор сохранила свои рыжие волосы, но мессер ван Эйк был мертв, а мессер Арнольфини, судя по виду, мертв наполовину. Прежним осталось лишь зеркало на дальней стене, хотя эмаль оправы явно успели подновить; а также шестилапый посеребренный канделябр над головой, в котором ярко горели свечи.
Мессер Арнольфини и его родичи в Брюгге, Лондоне и Лукке славились изящными манерами. От простого торговца шелком он прошел путь до одного из финансовых агентов герцога Филиппа У него была франшиза на пятнадцать тысяч франков ежегодно с герцогского налога на все товары (к примеру, на английскую шерсть), отправляющегося в Кале и обратно через Гравелин. Он покупал ткани для гардероба французского дофина и одалживал дофину деньги.
- Это был нечастный случай, монсеньер, - коротко ответил Клаас. - Вы хотели узнать новости из Милана.
На умном бледном лице появилась улыбка.
- Новости я знаю из писем, которые ты привез. Нет, я хотел, чтобы мессер Эдвард познакомился с тобой. И у меня для тебя есть распоряжения. Те письма, что ты привез из Италии для монсеньера дофина, должны быть переданы мне.
В этих нескольких фразах содержались четыре важных новости, и начать можно было с любой из них. Но первый шаг был очевиден.
- С удовольствием, монсеньер, - отозвался Клаас. - У монсеньера есть письменное подтверждение?
Оно у него было.
- А доспехи, монсеньер, - осведомился Клаас.
- Доспехи?
Перегнувшись через стол, негоциант пальцем указал на табурет по другую сторону. Клаас уселся.
- Доспехи милорда дофина Прошлогодний подарок от вельможного герцога Миланского. Посланец милорда дофина повез их на север осенью, но был вынужден оставить в Женеве, у ростовщика, чтобы оплатить себе дорогу домой.
- И? - полюбопытствовал мессер Арнольфини.
Оба гостя его внимательно изучали потолочные балки.
- Поскольку у меня с собой было золото, - заявил Клаас, - то я их выкупил. Они лежат в сохранности в особняке де Шаретти вместе с письмами герцога, адресованными дофину. Все это я готов вручить вам немедленно.
- Ты выкупил их на собственные деньги? - изумился Арнольфини.
- Разумеется. По совету месье Гастона дю Лиона, который прибыл в Милан на турнир.
Молчание затягивалось.
Наконец, мессер Арнольфини поинтересовался:
- А что, друг мой Никколо, у тебя имеется и закладной билет?
Разумеется. Он принес его с собой.
- Тогда, - промолвил мессер Арнольфини, - позволь мне, когда ты доставишь мне эти доспехи, возместить все расходы от имени el mio Morisignore el Delphino. А теперь не расскажешь ли нам о тех новостях, которые узнал по дороге? К примеру, о епископе Тернийском, его светлости Франческо Коппини?
- Достойнейший прелат, - кивнул Клаас, - которому доверили собирать деньги для крестового похода его святейшества папы. Во Фландрии, разумеется. Его святейшество уже заявил, что потерял всякую надежду получить помощь из Англии, где свирепствует гражданская война, или из Шотландии, расположенной слишком далеко за пределами Океана. Тем не менее, он уповает на то, что епископ Коппини сумеет добраться и туда тоже.
- Куда именно? - уточнил глава английских негоциантов на превосходном фламандском, как и следовало ожидать от выходца из занятого фламандцами Норфолка, который пятнадцать лет прожил в Брюгге. Клаас, как и все прочие, знал об их давней дружбе с Адорне, а также с книготорговцем Колардом.
Клаас покосился на англичанина.
- Полагаю, епископ Коппини отправится в Англию, мейстер Уиллем. Чтобы помирить короля Генриха с его родичами Йорками. Или, может, в Кале, чтобы помирить сына герцога Йоркского с королем Генрихом. Не могу знать наверняка, ведь мы не общались лично с епископом. Зато в Вигевано провели немало времени с его капелланом.
- Ясно, - отозвался мессер Арнольфини. - И что же, епископ питает надежду положить конец междоусобицам в Англии и отправить бравых английских солдат в поход против язычников?
Улыбаться было по-прежнему больно, так что он воздержался.
- Я так понял, монсеньер, что капеллан епископа полон веры в своего господина. Несомненно, он способен утихомирить враждующие стороны. И послать армию в бой. Но вот против кого…
- Да? - не удержался англичанин.
- Против кого, монсеньер, - продолжил Клаас огорченно, - увы, но я так и не сумел понять.
Они поняли, - ибо он хотел дать им это понять, - все, что требовалось; ибо эти трое отнюдь не поддерживали короля Генриха, но стояли на стороне Йорков, а стало быть, и французского дофина, герцога Миланского и неапольского короля Ферранте. Того самого, за которого вскорости будет сражаться Асторре со своим отрядом.
Клаасу потребовалось немалая ловкость, чтобы отсюда перевести разговор на собственный интерес к оружию, но в этом он преуспел. Он смиренно принял все те советы, коими сочли возможным вознаградить его собеседники. Затем беседа коснулась городской лотереи, которая не столь давно принесла выигрыш вдове мейстера ван Эйка и одному из друзей английского торговца.
- Надеюсь, друг мой, ты не забыл купить билет, - сказал ему Адорне. - Кто знает, что ты можешь выиграть?
Билет он еще не купил, но теперь сделает это непременно.
- Пойдем. Но сперва прогуляемся немного и заберем домой моих шумных отпрысков, - предложил дядя Серсандерса. - Надеюсь, однако, что ты не забудешь доставить письма и доспехи мессеру Арнольфини.
Разумеется, он не забудет. Гости поднялись и двинулись к выходу. Клаас ничуть не удивился, когда вслед за этим они вдвоем с Адорне по залитым полуденным солнцем улицам направились ко внутренней гавани.
- Ты привез мне письма от моих родичей из Генуи, - промолвил Адорне. - Есть ли еще какие-нибудь новости?
Гора тюков встретилась им на пути, и они обошли ее с разных сторон. Затем встретились вновь.
- Что я могу сказать вам, монсеньер? Ваш родич Проспер Адорно станет новым дожем, когда король Франции утратит власть в Генуе. Но кто знает, когда это произойдет? У мессера Проспера много друзей, однако они пока не желают, чтобы их имена называли вслух.
- Главное, чтобы они остались друзьями, - ответил на это Адорне. - Ты знаешь, многие генуэзские дожи вышли из нашей семьи. Благодаря своим левантийским факториям, они никогда не нуждались в деньгах, но приход турков все изменил.
- Утрата Фокеи, - кивнул Клаас. - Я слышал, в Милане многие говорили об этом. По-моему, это просто позор, мейстер Ансельм, что теперь все права получила Венеция. Разумеется, Аччайоли так не считают. Мессер Проспер де Камулио - превосходный человек, он только и ждет, чтобы ему предоставили возможность проявить себя. И, разумеется, Брюгге также страдает. И компания Шаретти в числе прочих.
- Да, - кивнул Адорне. - Я слышал, что ты проявляешь заботу о делах своей хозяйки. Это похвально.
Клаас постарался, воздерживаясь от улыбки, отобразить на лице удовольствие от этих слов.
- Я счастлив работать на благо демуазель, но у меня совсем нет опыта. Монсеньер, смогу ли я время от времени обращаться к вам за советом? Демуазель де Шаретти желала бы расширить свою компанию и, по-моему, я нашел для этого возможность.
- Ты желаешь сделать вложения? - поинтересовался Адорнэ. - Как ты знаешь, я больше не вхожу в городской совет. Однако мне известно, какая недвижимость выставлена на продажу и что еще может появиться на рынке. Возможно, нам следует поговорить об этом.
- Монсеньер, не знаю, как вас благодарить, - откликнулся Клаас. - Такая встреча, несомненно, была бы выгодна для нас обоих. О, взгляните, вот и ваши дети! И ваш племянник Ансельм.
Они уже добрались до внутренней гавани, что было весьма досадно. На белом, чуть припорошенном снежком льду с визгом и хохотом резвились дети. Там были две старшие дочери Адорне и его вечно хмурый старший сын Ян. С ними не только племянник, но также гости из Зеландии. Секретарь и капеллан Адорне привезли из Вейра маленького принца Шарля; а также с ними были кузины его отца, Кателина и Гелис ван Борселен.
Завидев Адорне, молодые люди устремились к нему. Первой оказалась Кателина ван Борселен, с которой Клаас встречался уже трижды. Она хихикала и перешептывалась с лордом Саймоном на пристани Дамме, обижалась на разговоры по-гречески в доме Адорне, просила прощения… пусть неловко, но просила прощения… в доме демуазель, за то что послужила причиной гнева Саймона.
И, разумеется, это она первой предупредила его насчет Джордана де Рибейрака.
Сегодня, похоже, она была в лучшем расположении духа и также лучше выглядела живое лицо с тонко очерченными бровями и круглым подбородком раскраснелось и лучилось здоровьем, а пряди темно-каштановых волос, выбившись из-под капюшона, обрамляли высокие скулы. Она заправила их внутрь, умело остановившись прямо перед Ансельмом Адорне и с улыбкой поприветствовав его. После этого перевела взгляд на Клааса, нахмурилась и наконец приподняла брови.
- А также наш новоявленный гонец. Мне сказали, будто теперь тебя окрестили Никколо. Похоже, ножом.
Впрочем, ее голос звучал не слишком язвительно, и все же Адорне, высоко ценивший хорошие манеры, в свою очередь нахмурился и отошел, чтобы поговорить с детьми, оставив Клааса на берегу.
- Вы о моем лице, демуазель? - осторожно поинтересовался Клаас. - Я просто лег и позволил прокатиться по мне на коньках.
У нее сейчас было то же самое выражение, что у Юлиуса, когда тот сожалел о случайно вырвавшихся словах. И поскольку он не ощущал особой враждебности, то Клаас добавил:
- Это был просто глупый несчастный случай. И имя тоже случайное. Миланцы предпочитают его фламандскому. Но это никому еще не помешало называть меня Клаасом.
- Или как-нибудь по-другому, - добавил Ансельм Серсандерс, со свистом подкатив к ним на плохо подогнанных коньках. - Смотри, я их одолжил. Хочешь попробовать?
Он покачнулся. Маленькая крепкая девочка лет тринадцати или четырнадцати еще раз ударила его кулачком под ребра.
- Ты катался со мной.
- Ну, так покатайся теперь с Клаасом, - предложил Серсандерс. - У него отлично получается.
- Он слуга! - воскликнула толстушка. Клаас ей улыбнулся:
- Но слуги для этого и существуют. Я поеду рядом с тобой, а ты будешь мне говорить, как я могу тебе услужить. Смотри, я буду кататься как казначей Владелец. Он очень важный, но ведь он тоже всего лишь слуга герцога. Вот как он катается.
Привязав чужие коньки, он ступил на лед лицом к девочке и изобразил выражение герцогского казначея, когда тот обращается к важной даме. Было больно, но дело того стоило. Он отвесил изысканный поклон, исполнил опасный пируэт и предложил девочке руку, сопроводив его приглашением с густым французским акцентом. Это был один из самых легких голосов для подражания. Девочка как зачарованная уставилась на него, затем опять на Кателину ван Борселен. С некоторым опозданием он сообразил, что перед ним, должно быть, ее младшая сестра. Ну что ж, он повторил:
- Восхитительная госпожа, окажите мне такую честь… - И, взяв не сопротивляющуюся девочку за руку, покатился с ней прочь.
- Еще! - потребовала она.
Он вновь изобразил Пьера Бладелена, затем обоих бургомистров. Он катался отважно, как ветреный племянник герцога, самоуверенный и дерзкий, вплоть до оглушительного падения под самый конец. Он катался с напыщенным серьезным видом, изображая вечно хмурого сына герцога, графа Шароле, отчего маленький Шарль ван Борселен, его крестник, покатывался от хохота. Затем он катался, изображая Жеана Меттенея, который щупает сукно в тюках и начинает торговаться; и как настоятель церкви святого Донатьена, пытающийся поспеть за остальными во время крестного хода; и как мастеровые, бегущие внутри колес крана после выпитого эля.
Приятели кричали, требуя изобразить Олимпу, хозяйку городского борделя, но он отказался. Это было представление для детей, которые собрались вокруг него в кружок, держась за руки и повизгивая от смеха. Он изображал всех, кого они хотели, исключая присутствующих, а также их отцов и матерей. Колотушек ему хватало и прежних. Гелис он также удерживал с собой в середине круга и сделал своей напарницей. Некрасивое толстое личико горело восторгом.
Но вот Адорне положил конец забаве, созвав все свое семейство и переглянувшись напоследок с Клаасом.
- Надеюсь, ты не забудешь, друг мой, передать письма мессеру Арнольфини.
Малыши покатились прочь, огорченные и разочарованные. Кателина ван Борселен, стоявшая рядом в ожидании сестры, не сказала ни слова. Гелис сдвинула брови:
- Я хочу еще.
- Несомненно, хочешь, - кивнула Кателина ван Борселен. - Но ты не должна утомлять своего спутника Он должен сохранить силы для завтрашнего Карнавала, когда ему придется развлекать дам постарше.
Порез на разгоряченной коже открылся вновь, и Клаас, присев, начал утирать кровь платком, другой рукой стягивая коньки. Серсандерс пришел ему на помощь.