- А, Карнавал… Никогда не угадаете, с какими прелестными дамами Клаас проведет весь вечер. Можно я им скажу?
- Пойдем, Гелис, - окликнула ее сестра.
- С кем? - упорствовала Гелис Ансельм Серсандерс ухмыльнулся.
- Конечно, с Матильдой и Катериной, младшими сестрами Феликса де Шаретти. Феликс только что объявил об этом. Как славно они все повеселятся!
- Я тоже хочу!
Кателина одернула девочку:
- Ты и так идешь. Вы идете вместе с Шарлем.
- Я пойду с этим человеком, - возразила Гелис.
Клаас, которому никак не давался второй конек, прикрыл лицо платком.
- Но ведь он… - начала было Кателина и вдруг осеклась. - Но как быть с Шарлем, ведь у него нет друзей, с кем идти на Карнавал? Так нехорошо.
- У него есть отец Дирек и мейстер Ливии, - возразила сестра. - И там будет еще много детей. Ты же знаешь. Я хочу пойти с кем постарше.
Невозможно было и дальше продолжать возиться с коньками. Клаас наконец поднял голову и, разумеется, встретил хмурый взгляд Кателины ван Борселен. Он обернулся к толстой девочке:
- А почему бы вам, демуазель, не пойти со своей очаровательной сестрой?
Очаровательная сестра вспыхнула, и он тут же пожалел о своих словах. Разумеется, у нее уже назначено свидание. А если и нет, то родители позаботятся о том, чтобы завтра вечером ей на пути встретились подходящие молодые люди. Ей было девятнадцать, и она по-прежнему оставалась не замужем.
Человек старший и более мудрый нашел выход из положения.
- Возможно, демуазель де Шаретти позволит своим дочерям присоединиться к моей семье завтра вечером, - предложил Ансельм Адорне. - Наш друг Клаас, разумеется, будет желанным гостем.
- Но… - начала толстушка.
- …и, несомненно, также юная демуазель, если она согласится оставить ненадолго маленького Шарля.
- Я пойду с ним, - заявила Гелис.
Клаас поклонился, затем наконец поднялся на ноги и обернулся к Ансельму Адорне.
- Вы очень добры. Демуазель де Шаретти будет весьма благодарна и, разумеется, я тоже. В какое время?..
- Пойдемте, - пригласил их гостеприимный хозяин. - Ян отведет детей домой. Демуазель, вы позволите?
Кателина ван Борселен позволила, с обиженным видом поглядывая на Клааса.
- Я совсем забыл упомянуть, - заметил Ансельм Адорне, уводя того прочь, - коли уж речь зашла об оружии… о целом складе, принадлежащем рыцарям-госпитальерам святого Иоанна, здесь, в Брюгге. Мой отец был его хранителем. Он всегда говорил, что ордену лучше бы расстаться с боевым снаряжением и вместо этого поставить койки для больных.
- Возможно, - согласился Клаас. Он знал ту башню, где хранилось военное снаряжение, и сейчас, проходя мимо, в задумчивости покосился на нее. - Однако, может статься, что все доспехи старые и в плохом состоянии.
- Напротив, - возразил Адорне. - Жаль, у меня нет ключа, иначе я бы тебе показал. Бригадины, шлемы, поножи. Отличные кольчуги времен Ханникена. Пики и копья. И даже мечи.
- Что ж, скажу вам честно, монсеньер, - ответил Клаас, - многие были бы рады их получить. Но у нас нынче не так много денег после покупки новых пушек. Капитан Асторре сейчас делает заказ в Пьяченце, у самого мессера Агостино, который отливал пушки для его святейшества. Одна именуется Сильвия, в его честь, другая - Виттория, в честь матушки папы римского, а третья - Энея, по имени самого Папы в те дни, когда… прежде чем ему понадобились пушки. Эта Энея может пробить ядром двадцатифутовую стену.
- Лучше, чем пушка из Монса? Кстати, - добавил Адорне, - она без приключений попала в Шотландию, как и было изначально намечено. Здесь мы расстанемся. По крайней мере, нам следует расстаться, если ты хочешь успеть купить лотерейный билет. А завтра приводи детей своей хозяйки в наш особняк, где все готово для Карнавала. Скажем, на закате солнца?
- На закате, - кивнул Клаас, провожая взглядом Адорне.
Он был счастлив.
Ему еще следовало доставить мессеру Арнольфини письма дофина, а также выкупленные доспехи. Он должен был вернуться на центральную площадь и купить (еще один) лотерейный билет. Нужно было отыскать Феликса, заставить его протрезветь и наконец выяснить, что же все-таки неладно с мейстером Оливье, этим управляющим в Лувене. Также нужно было осторожно начать переговоры с торговцами, о которых ему сказали, будто те владеют недвижимостью, с которой готовы расстаться.
Катание на коньках заставило его проголодаться, но одновременно и приободрило. Утро осталось далеко позади, а с ним и все утренние угрозы. Минут на двадцать он задержался в одной из своих любимых таверн, где взял миску потрохов и выпил пива с приятелями, которые все, включая Томаса, были очень рады его видеть. И наконец, подкрепив силы, приступил к исполнению намеченного плана.
Глава 18
Прибытие венецианских галер и время Карнавала - два главных чуда, отмечавших год для любого ребенка, о которых так скучала Кателина ван Борселен, пребывая в изгнании вместе со ссыльной королевой Шотландии. Именно об этом она думала здесь, в отчем доме, как раз перед тем, как Саймон Килмирен увлек ее за собой в сад и попытался поцеловать, а она, глупая гордячка, ему не позволила.
Но то было в сентябре, в дни галер. А теперь настал февраль, время Карнавала, когда предстоит решить, останется ли она здесь, или отправится прямиком в Бретань, чтобы стать камеристкой при вдовствующей герцогине, также приходившейся сестрой королю Шотландии. Еще одна счастливая вдова, тридцати лет от роду. По слухам, во время помолвки будущий супруг совсем не огорчился, когда его предупредили о том, что невеста довольно глупа и почти не говорит на его языке. Его это вполне устраивает, заявил вельможа. Все, что ей нужно знать, это как отличить рубаху от чулок… Он дважды сделал ее матерью, прежде чем сделал вдовой, так что стало быть, она в этом преуспела.
Ну что ж, если она, Кателина, желает стать вдовой, то сперва нужно стать женой, и сегодня для этого наилучшая возможность. Так заявила ей мать: шумная, властная женщина, которую Кателина недолюбливала, взявшая отныне в свои руки устройство дочернего будущего. Из списка подходящих кавалеров трое были выбраны при полной безучастности самой Кателины. И ее матушка по-дружески навестила мать каждого из них. Сейчас, когда она с родителями сидела у окна, глядя на рыночную площадь, юноши из хороших семей, вероятно, глазели на нее снизу, решая, кто первым появится перед ней сегодня после наступления темноты, держа в руке свиток со своим именем. Либо договаривались, что сошлются, с должными извинениями, на более ранние обязательства…
Все дома на площади в этот день сдавались в аренду, освобожденные от владельцев на время городских празднеств, чтобы важные люди могли насладиться зрелищем из окон, наслаждаясь при этом закусками и прохладительными напитками. Весьма приятное удобство, особенно в такой день, как сегодня, после снегопада. Все гобелены, висящие на подоконниках, были припорошены белым; снег лежал и на красных фронтонах несколькими этажами выше, прилипал к коричневым кирпичам, скрывал каменную резьбу над окнами и дверями.
Крыши домов напротив являли собой нетронутые белоснежные склоны, а статуи у фонтана все красовались в белых шапочках. Заснеженным также был и четырехугольный бастион старого крытого рынка на другом конце площади, и грузная башня колокольни, возвышавшаяся над ним.
Именно с колокольни сегодня весь день объявляли результаты лотереи. Бальи с обоими бургомистрами восседал на деревянной трибуне перед ратушей, разумеется, в сопровождении казначеев, нескольких эшевенов и городских стражников. Все они были в самых своих вычурных шляпах и тяжелых одеяниях синего, зеленого, дорогого красного и очень дорогого черного цвета, и толпились все вместе под навесом, украшенным зеленью и разноцветными флажками. По обеим сторонам потрескивали жаровни, а рядом стояли небольшие столики, где время от времени появлялись оловянные кувшины и тарелки, от которых шел пар.
Возможно, не самый приятный способ для Отцов Города провести Масленичный Вторник. С другой стороны, лотерея, если как следует постараться, могла собрать для города немало денег, и всегда находились щедрые дарители, в особенности сейчас, накануне ежегодной проверки мер и весов. Сейчас над толпой осторожно подняли дикобраза в клетке… Народу на площади и на прилегающих улицах было так много, что зрители почти не могли пошевелиться. Свое возбуждение они выдавали криками, и шапки на головах колыхались, подобно клеверу под ветром. Дети, сидевшие на плечах у отцов, радостно хлопали руками, - единственные, у кого была такая возможность.
Разумеется, дикобраз был ни к чему прачке, каменщику или рыбаку, точно так же, как они не будут знать, что делать с парой перчаток, бокалом для вина, ястребом или барабаном. В таких случаях чудесные призы вмиг обращались в деньги. Кателина заметила, что отцовский дворецкий терпеливо переминается в толпе, среди других хорошо одетых горожан, в ожидании, кому достанется отличный испанский жеребец. Другие, вероятно, положили глаз на герцогское Евангелие или гончую, или на картину с благочинным сюжетом Порой богатый член ремесленного цеха - обувщик, мясник, портной или столяр - выигрывал и оставлял приз себе, либо его заполучал какой-нибудь знатный горожанин Брюгге, а то и из другого города, ведь про лотерею было широко известно повсюду. Но чаще всего выигравшим доставались деньги, и всякий раз объявление приза встречалось криками неподдельного восторга.
На дикобраза особенно бурно прореагировали целых две группы: тюремщики из Стейна, которые его выиграли, и мастеровые в одинаковых синих дублетах компании Шаретти. Кателина обратила внимание, что все женщины с ними были в новеньких шалях, у работников на голове красовались новые шапочки, а в петлях жилетов - узелки разноцветных лент. Их хозяйка, маленькая, круглая и вежливая, с которой они встречались всего однажды, пользовалась репутацией умной и хваткой женщины, строгой к подчиненным и способной без опаски противостоять любому мужчине и высказывать свое мнение, если ей того хотелось. Но, похоже, она также знала секрет хорошего управляющего: порой давать слабину и проявлять щедрость.
Разумеется, сама вдова не появилась на рыночной площади, хотя Кателина исподтишка наблюдала за ее сыном Феликсом, на котором сегодня был поразительный наряд с плоеной курткой, отделанной повсюду черным и белым мехом, а также меховой берет, украшенный горностаевыми хвостами. Он просто завывал от смеха, хватая за руки двоих друзей, одним из которых, - разумеется, во всем синем, - был рослый подмастерье по имени Клаас. Тот самый, что отправился сражаться в Италию, а затем неожиданно вернулся. Тот самый, что так позабавил накануне ее сестру Гелис.
Даже отсюда ей был виден красный порез у него на щеке, хотя сегодня лицо уже не казалось таким опухшим. Он ответил довольно грубо, когда она спросила его об этом. Разумеется, она задала вопрос не так вежливо, как если бы обращалась к равному, но у него не было ни малейшего права обижаться. В конце концов, разве не она явилась в дом вдовы в тот вечер, прошлой осенью, когда Саймон так скверно обошелся с ним.
Ну, по крайней мере, на сей раз Саймон был ни при чем. Он уехал в Шотландию.
Феликс вновь взвыл, и это привлекло ее внимание. Похоже, Клаас что-то выиграл. Часть доспеха. Нет, скорее, залог, ему вручили единственную латную перчатку от рыцарей-госпитальеров святого Иоанна, которые, должно быть, пожертвовали доспех. Поднявшись на возвышение, отвечая на вопросы и широко улыбаясь, Клаас выглядел как настоящий солдат, каковым отнюдь не являлся. Из толпы зрителей слышались приветственные крики, по большей части женские. Он явно обратил на это внимание, но не повернулся к ним.
Правда в том, сказала себе Кателина ван Борселен, взяв с подноса какую-то сладость и передавая ее своей всеядной младшей всеядной сестрице, - правда в том, что этот юный любимец женщин довольно неглуп. А это то, что меньше всего ценится в слуге. Умен может быть любовник. И муж - только если очень повезет.
Она вновь вспомнила о трех именах в материнском списке возможных женихов. Двое были мужчинами в возрасте, наследниками скромных земельных владений в Генте и под Куртрэ. Третий - лучший из них - был членом семьи Грутхусе, одной из старейших и самых знатных в Брюгге. За одного из них четыре года назад вышла ее кузина Маргерита Гёйдольф де Грутхусе, очаровательный пятнадцатилетний юноша, был уже достаточно опытен. Если она выйдет за него, то впереди ее ждет двадцать лет непрерывных беременностей и родов. И жизнь с мужем, на четыре года ее моложе. Едва ли она станет богатой вдовой.
Ей пришло на ум, что, возможно, она поступила не столь уж разумно, дав столь категоричный отказ пожилому жениху в Шотландии. Похоже, подумалось ей с сожалением, что отец в этом вопросе действовал куда более дальновидно, чем ей в ту пору казалось. Кателина осознала, что наконец выросла из розового мира детских мечтаний. Реальная жизнь не имеет с этим ничего общего. К ней следует приспосабливаться и стараться получить все преимущества, какие возможно.
Она отвела взор от возбужденной толпы, кишевшей на рыночной площади, и начала медленно обводить взором окна и балконы в поисках гербов пожилых лордов из Гента и Куртрэ, а также пушки, являвшейся символом семьи Грутхусе.
* * *
Марианна де Шаретти весь этот день провела со своими дочерьми Тильдой и Катериной. Вместе с членами гильдии красильщиков, их женами и детьми она понаблюдала за раздачей лотерейных призов, а затем, когда толпа немного рассеялась, позволила девочкам таскать ее за собой от палатки к палатке, покупая им все, что они пожелают. Они полюбовались на карликов и на жонглеров, бросили монетки в шапку человека с ученой собачкой, попытались угадать вес свиньи, увидели в клетке двухголового человека, женщину с бородой и диковинного зверя, наполовину лошадь и наполовину корову, с гривой и выменем, из которого можно было надоить молока. Из этого молока даже делали сыр, и здесь же его продавали, и Катерина непременно захотела попробовать, но мать ей не позволила.
Вскоре она столкнулась с Лоренцо Строцци и, вспомнив рассказ Клааса, полюбопытствовала, насколько ему удалось продвинуться в своих планах по доставке страуса для Томмазо. Пока он во всех подробностях рассказывал свою историю (от капитана торгового судна он узнал, что птица по-прежнему в Барселоне, и отправил гонцов по суше и по морю, чтобы страуса немедленно отгрузили в Слёйс), она внимательно разглядывала его узкие напряженные плечи и худое лицо с горящими глазами и, как обычно, вспоминала Феликса. Шумный, по-юношески импульсивный, порой совершенно сводящий ее с ума, по крайней мере, сын не напоминал загнанную лошадь, в отличие от этих молодых итальянцев, которые вынуждены были с самого детства существовать в атмосфере родственного соперничества со стороны других знатных семейств, имеющих отделения в Лондоне, Флоренции, Неаполе и Риме.
Разумеется, как и обязывал ее материнский долг, она пыталась воспитывать и обучать своего единственного сына и когда он сопротивлялся и бросал ей вызов, это приводило ее в раздражение. Но неужели это - единственная альтернатива? Мать Лоренцо, Алессандра, прозябавшая в бедности во Флоренции после изгнания и смерти мужа, изо всех сил подталкивала троих сыновей и двух дочерей к богатству и преуспеянию.
Теперь ее младший сын был мертв. Филиппо, старший и самый способный, получил наилучшее образование и стал уважаемым человеком в Неаполе, занимаясь семейной торговлей под началом двоюродного брата своего отца, Никколо ди Леонардо Строцци. Лоренцо уехал из Испании, чтобы работать на брата Никколо, главу отделения Строцци в Брюгге. Но ими всеми правила гордыня и честолюбие, и сыновья монны Алессандры воспринимали это как рабство. Во Флоренции Алессандра распродавала оставшуюся собственность, посылала им деньги и советы, в то время как в Неаполе и Брюгге Лоренцо с братом строили планы, интриги, боролись и были несчастливы до глубины души.
Ни один из них не мог вернуться во Флоренцию, которая изгнала их вслед за отцом, ни один даже не попытался жениться, равно как и Томмазо Портинари. Если не можешь получить жену-флорентийку, то какой смысл заключать брачный союз? А если старый Якопо Строцци умрет здесь, в Брюгге, то получит ли хоть что-нибудь в наследство Лоренцо, сын его кузена? Нет, все отойдет брату в Неаполе. А брат в Неаполе, посмотрев на Лоренцо, жадного до власти и денег в свои двадцать семь лет, решит, что куда безопаснее назначить собственного управляющего, а Лоренцо оставить мальчиком на побегушках у Медичи, и он до конца жизни будет доставать им страусов.
Она улыбнулась, когда Лоренцо завершил свой рассказ.
- Я уверена, что у тебя есть спутница на вечер? Феликс мне сказал, что он себе кого-то нашел, хотя и не сообщил имя девушки.
Катерина, торопливо дожевывая пряник, подала голос:
- А мы идем вместе с Клаасом.
Для Лоренцо дети были закрытой книгой. Припомнив, должно быть, разгоряченные споры по этому поводу, он смутился.
- Да, я слышал.
Это позабавило Марианну. Не подумав, она поспешила с ответом:
- Полагаю, это устроил Феликс, - но, заметив блеск в глазах Тильды, торопливо продолжила, чтобы сгладить нечаянную резкость: - На самом деле, их пригласили присоединиться к Адорне, и они очень рады. О, как было бы славно вернуться в свои тринадцать лет!
- Вам останется тринадцать навсегда, - галантно отозвался Лоренцо.
На это она не знала, что ответить, и была рада, когда он откланялся и присоединился к своим спутникам.
Ближе к вечеру, когда похолодало, она вернулась с девочками домой, чтобы отдохнуть и перекусить, а затем велела им переодеться, расчесала их длинные волосы, после чего водрузила на головки изысканные чепцы: алый для Тильды и синий для Катерины. Спускавшиеся до плеч бархатные крылья придавали детским лицам очаровательную чистоту; длинный задний отворот, расшитый золотой нитью, подчеркивал худенькие детские плечи под плащом. Также на обеих девочках были бархатные платья с квадратным вырезом и узкими рукавами, отороченными горностаем. Адорне не будут стыдиться ее дочерей.
Двенадцать и тринадцать лет им исполнилось, - и уже не дети. Сердитый взгляд обычно такой ласковой Тильды напомнил ей об этом. Но как поступить? Она прекрасно понимала, каким образом Феликс заставил Клааса принять на себя роль сопровождающего. Но он поступал так и прежде, и Клаас всегда умел перехитрить его. Также она не верила, что Клаас мог не замечать чувства Тильды. Более чем кто бы то ни было он умел читать чужие мысли и души. Тильда говорила матери, что видела открытый сундучок в комнате Клааса, где лежало серебряное яблоко для согревания рук, - подарок из Милана. Интересно, для кого?
Но яблоко так и не появилось на свет, по крайней мере в ее доме и, увы, она, кажется, знала почему. Вероятно, по той же причине для долгожданного вечера Карнавала он выбрал себе самых нейтральных спутниц: ее дочерей. Когда он явился за ними, впрочем, он был в наилучшем расположении духа улыбающееся лицо, одежда в полном порядке, и даже один из феликсовых горностаевых хвостов торчал из-под шапки.