…Он вдруг вспомнил, как впервые побывал в Брестской крепости. Это было летом 1935 года - всего шесть лет назад! Друг их "молодой семьи", польский офицер, поручик Эдвард Буслик, пригласил Луня и Клару на праздник "Вянки". В этот день Крепость традиционно распахивала свои ворота для горожан. Народ толпился на Саперной пристани у Тереспольских ворот, где солдаты гарнизона устраивали водную феерию: по Бугу плыли мастерски сплетенные из ивняка и рогозы "крокодилы" и "морские чудовища". А посреди цитадели стоял аттракцион "Рай и ад", сделанный саперами из свайнобойного копра. Кабинка с любителями острых ощущений то взлетала вверх - в "рай", то неслась вниз и уходила под землю - в "ад" - под непристойные выкрики ряженых чертей. И будто накликали они этот ад на Крепость! Сама преисподняя разверзается теперь посреди цитадели в огненных кустах взлетающей земли и горящих "небельверкерах"…
Глава четвертая
Брест - город невест. 17–21 июня 1941 г.
Этот фотосалончик при поляках "Штука портрета", а при Советах "Искусство портрета", что на улице Колеёвой, а теперь Железнодорожной, в Бресте знали многие. С его витринки улыбались записные красотки и шикарные женихи. Помимо всего прочего здесь еще устраивались и брачные судьбы. Двойра Гиппенрейтер, жена фотографа Боруха Гиппенрейтера, была успешной свахой, а также владелицей небольшой парикмахерской на вокзале.
Борух, сорокапятилетний брюнет с округлым животиком, повесил на дверь своего фотоателье табличку "Закрыто на обед. Но потом будет" и поднялся на второй этаж, где располагались две жилые комнаты - спальня и кабинет, а также кухня и чулан для хранения стеклянных негативов.
- Двойра! - позвал он жену.
Та откликнулась с кухни, где жарила картофельные драники:
- Уже все готово! Иди скоренько! Ладки любят, когда их едят горячими!
И она поддела на сковороде очередной румяный, весь пропитанный рапсовым маслом драник.
Борух сел за стол и придвинул тарелку со стопкой драников, пересыпанных тмином.
- А что, Двойра, война будет?
- Таки да.
- А кто тебе так сказал? - Борух обильно сдобрил драники сметаной.
- Циля так сказала. Она всегда все знает.
- Какая Циля? У которой мужа нет?
- Нет. Та Циля, у которой муж портной. Он шьет мундиры для "советов". И все "советы" говорят, что немец нападет.
- Гм-м… Мой швагер тоже так говорит, - Борух отложил надкусанный драник и строго посмотрел на жену: - Двойра, закрой окно, я имею тебе сказать одну важную вещь.
Двойра, сорокалетняя дородная брюнетка приятной наружности, проворно захлопнула окно, распахнутое во внутренний дворик дома, и даже задернула занавеску.
- Я вся твоя, Борусь!
- Вчера я имел большой разговор со швагером…
- Это который со стороны Сары или со стороны Зофьи?
- Со стороны Зофьи. Алекс. Ты его знаешь.
- Откуда я его знаю? Я его пару раз видела, и то один раз на свадьбе у Муси, а другой раз на похоронах дяди Мойши.
- Не перебивай меня, как Бога прошу! Да Алекс, Алекс из Тересполя! Муж Зофьи, да будет ей там хорошо, где нас пока нет!
- Что с Зофьей? Зофья померла?
- Нет, Двойра, она не померла. Ее немцы убили.
- Який жах! Что же молчал?!
- Я сам узнал об этом только вчера, - Борух вытер слезинку, навернувшуюся на правый глаз.
- А что швагер? Он же фольксдойче, почему он не заступился?
- Так он в лагере немецком сидел. За сентябрь. Потом его выпустили. И он приехал в Тересполь и не смог там жить. Ночью перешел границу и теперь в Бресте. Он пришел вчера ко мне, просил пожить немного времени. Но я сказал, что ты у меня сердечница и тебя волновать нельзя.
- Нельзя мене волновать. А ты волнуешь, и все тянешь, тянешь… Скажи мне важную вещь!
- Важная вещь, Двойра, в том, что швагер предложил мне купить наш дом.
- Но мы его не продаем!
- Мы его не продаем, но нам придется его продать. За хорошие гроши, Двойра…
- Борусь, ты фриш, гезунг ин мэшуге?! Продать дом?! Швагеру? Да чтоб ему в аду черти пятки лизали! И какие гроши он давал за наш дом?
- Таких грошей наш дом не стоит… На них можно новый купить в Минске.
- Так зачем нам жить в Минске?
- В Минск немцы не придут. А в Брест придут. И нас с тобой, как Сару в Буге утопят. А может, живьем зароют. Сама говоришь - война будет.
- Это Циля так говорит.
- Сама говоришь, Циля всегда все знает.
- Циля знает все. Но откуда у швагера такие гроши?
- Швагер продал свой дом в Тересполе, и еще у него было.
- А он не боится немцев?
- У него матка - полька, а отец - немец. Он фольксдойче. Но он не может простить немцам свою жонку.
- Но если в Брест придут немцы, ему снова жить под ними. Почему он сразу не купит дом в Минске?
- Двойра, это его дела. Нам нужно думать о себе.
- Таки я не верю твоему швагеру! Вор поцелует - пересчитай зубы: все ли на месте?
- Я тоже ему не очень верю. Темный фраер. Но война будет, и нам уже надо ехать.
- Уже ехать? Так скоро? И куда ты все это повезешь?
- В Минск, конечно!
- Почему в Минск, а не в Оршу? Орша еще дальше.
- В Минске у меня есть дядя Пиня. Он там всех знает. Он поможет найти хороший дом. А кто у тебя в Орше?
- В Орше подруга моей мамы, тетя Ася.
- А что она может?
- Она там акушерка. Она может все.
- В Орше будет мало клиентов. Надо ехать в Минск.
- Уже ехать в Минск?
- Швагер дает нам три дня на сборы.
- Да кто он такой, твой швагер, чтобы он нам давал три дня?!
- Двойра, это не он нам дает. Это Бог нам дает шанс. Сходи к Циле и узнай, когда будет война. Она все знает!
- Ты прав. Циля сказала, что война будет в начале лета. Они с мужем даже не торопятся делать заказы "советам", чтобы не ушло сукно.
- Твоя Циля - дура! Если сюда придут немцы, то ей придется из этого сукна шить саван. Если успеет.
- А почему ты думаешь, что сюда придут немцы? Может, "советы" погонят их в Германию?
- Циля, швагер видел и немцев, и "советов". Он говорит, что немцы сильнее. Немцы ходят в сапогах, а "советы" в обмотках. Ты видела, какие у них мешки за плечами? С такими только жабраки ходят.
- Да они и есть жабраки! Они по нашим лавкам, как по музеям, ходят. Зыркают туда-сюда, глаза горят, скупают все, что видят. У них в России в магазинах одни консервы да сухари.
- А ты откуда знаешь?
- Циля сказала. А молочница Лукьяновна сказала, что пьяные солдаты разбили каплицу у них в деревне. Сломали крест при дороге. Какие безбожники! Разве Господь не отплатит им за это?
- Отплатит, отплатит… Вечером придет швагер и принесет гроши. За дом.
- Советские гроши?
- Ну, не злотые же?!
- Ты их видел? А может, они фальшивые? От этого поца всего можно ожидать.
- Двойра, лучше помолись за Сару. Мы вместе будем проверять эти гроши.
- А что я в них понимаю?
- Тогда позови Цилю.
- Зачем Циле знать, сколько у нас грошей?
- И то верно.
- Ой, права была мама, когда говорила: "Ме дарф нит дем ганцн кэз арайнлэгэйн ин эйн варэник" - нельзя весь сыр класть в один вареник!
- А моя мама говорила: "Ди штуб брэнт ун дер зейге гэйт" - дом горит, а часы идут. Этот дом мне достался от моего покойного папы.
- А я в этот дом вложила все силы, которые достались мне от моей мамы. Мне жалко наш дом, Борусь… Разве тебе здесь было плохо?
- Мне тут было хорошо, и даже очень. Но дом вот-вот загорится. И надо думать, чтобы наши часы шли без остановки. Вот только не надо этого - мокрых глаз. Ты же знаешь, я терпеть этого ненавижу!
- Но почему все так быстро?
- Жизнь - вообще быстрая штука, Двойра… Дай, я тебя обниму, моя козочка!
- Съешь еще пару ладок, мой козлик!
- Ой, да не могу я их уже видеть! Хоть бы ты курицу приготовила.
- А ты видел, почем куры на базаре? Лошадь можно купить за такую цену!
- Ну, купи хоть немного этой "конины"!
- Сам иди и купи. А мне жалко!.. О, Боже ж, как же при польском часе мы жили! А все герман проклятый! Пришел и все порушил. Ой, не хочу я в твой Минск ехать!
- Тогда поехали в твою Оршу!
Двойра села на широкий подоконник и разрыдалась в фартук.
Глава пятая
Семья генерала Коробова
Сталин и Тимошенко Жукову:
"Если вы там, на границе, будете дразнить немцев, двигать войска без нашего разрешения, тогда имейте в виду, что головы полетят".
А в ста километрах от Бреста, в Кобрине, в бывшем польском военном городке, похожем на старый усадебный парк, густо и сладко зацветала липа. Окна спальни сорокалетнего генерала Коробова, командующего 4-й армией, выходили прямо в крону пышной столетней липы. Людмила распахнула окна, впустила утреннюю прохладу и снова прыгнула в кровать.
Под утро она любила забираться на мужа и припадать к его широкой груди. Они поженились, когда ей было шестнадцать лет, а Саше аж целых двадцать пять. Он уже успел повоевать прапорщиком и стать красным командиром, и потому казался ей ужасно взрослым, и она, несмотря на двадцать прожитых вместе лет, вела себя с ним порой, как та девчонка, которую он однажды заприметил в церковном хоре родного Петровска. Заприметил и тут же взял замуж - без венца, но со всеми печатями и бумагами советского загса.
Людмила крепко обхватила его за шею:
- Ну, вот теперь ты никакой ни командарм, теперь ты весь мой!
- Твой, твой! Чей же еще?
- Как "чей"? Своей любимой армии, своего любимого Павлова, своего любимого Тимошенко!
- Ну, уж ты и насчитала мне любимчиков!
- Саш, ты мне честно скажи, война все-таки будет или нет?
- Будет.
- Когда?
- Видишь ли, в Минске и Москве считают, что не раньше следующего лета. Пока Гитлер не разделается с Англией, войны на два фронта он не начнет.
- А ты как считаешь?
- А я думаю, что война начнется нынешним летом.
- Гитлер так быстро успеет справиться с Англией?
- Англию он уже поставил на колени. Запер на острове на несколько лет. У него после Дюнкерка руки фактически развязаны.
- И ты думаешь, теперь он на нас нападет?
- Я не думаю, я нутром это чувствую… Недаром у меня бабка духом видела.
- Как это - духом?
- Ну, интуиция у нее была невероятная. Ведуньей ее звали и всей деревней за советами к ней бегали.
- Так ты у меня, значит, ведун?
- Ведун. Да еще подкрепленный разведданными. Немцы стянули к Бугу серьезные силы. Больше, чем у меня, в несколько раз. Из них можно три таких армии нарезать, как моя. И называется она тоже четвертой армией. И командует ею генерал фон Клюге.
Официально говорят, что они пришли сюда на отдых после боев во Франции и в Нормандии. Но для полноценного отдыха они прихватили с собой все танки и тяжелую артиллерию, а заодно и целую армаду самолетов. Не получается, видишь ли, у них без такой техники позагорать как следует.
- А что, в Минске об этом не знают?
- Знают. Еще лучше, чем я, знают. И в Москве знают, но надеются, что Гитлер разумный человек и понимает, что кратчайшая прямая между двумя точками, между Варшавой и Москвой, не самый простой путь к цели. Надеются, что он пойдет туда не по Варшавско-минскому шоссе, а в обход сосредоточенных там войск - через Украину. Верят, что, пока Англия не капитулирует, он вообще никуда не сунется. Главное - не спровоцировать Гитлера и всячески убеждать его, что мы мирные люди и наш бронепоезд стоит на запасном пути. А выводить-то его с запасного пути уже давно пора! А мы немцам нашу миролюбивую спину подставляем - мол, не подумайте плохого, мы тут только казарменный фонд обновляем, крыши починяем, сортиры роем… Нет, конечно, мы укрепления строим, и доты и все такое. Но мне не дают даже одну дивизию развернуть! Из Минска кулаком грозят - попробуй только. Мол, немцев не дразнить, так Москва велела. А им из погреба виднее. Вот и ждем мы удара - руки в карманах и спиной к противнику.
- А ты не можешь потихонечку-полегонечку, тихо-тихо поднять хотя бы одну дивизию и в поле?
- Смеешься? От немцев, может, и смогу потихонечку. А от своих? Враз настучат! И в Минск, и в Москву, и в особый отдел, и в Генштаб, и в Главпур…
- Да, - вздохнула Людмила, - это у нас могут… Ну, если ты дивизию поднять не можешь, пойду поднимать Занку. Это, пожалуй, потруднее будет!
И Людмила пошла будить младшую дочь - Сузанну.
Чтобы поднять 14-летнюю оторву, надо было бабахнуть из револьвера-пугача и крикнуть: "Рота, подъем!" Отцовское воспитание! Занка прекрасно держалась в седле, умела стрелять из нагана и винтовки, зачитывалась "Записками кавалерист-девицы".
Она спала сладким и беспробудным сном, каким спят школяры на каникулах, и Людмиле было жалко ее будить. Она полюбовалась красивым лицом дочери, отметив не без гордости: "Ну, вся в меня! От Саши только брови да уши" и достала из-под подушки пугач. Отошла в сторону и бабахнула в потолок:
- Рота, подъем!
Занка вскинулась и свесила ноги с кровати:
- Мам, ну чего так рано?
- Давай приводи себя в порядок, у нас сегодня гости.
- Кто?
- Карбышевы.
- Дядя Дима?! Здорово!
- Поможешь мне пирог испечь.
- С чем? Давай с черникой!
- Черника еще не поспела.
- Тогда с малиной. Только не с капустой!
- Умывайся! Потом разберемся.
- Я зарядку еще не делала.
Зана распахнула свое окно в крону все той же необъятной липы и включила репродуктор. Из черной "тарелки" грянул спортивный марш.
Если хочешь быть здоров,
Закаляйся!
Позабудь про докторов,
Водой холодной обливайся,
Если хочешь быть здоров!
Делал зарядку в своей комнате и генерал Коробов. Он истово работал руками и на "разрыв груди", и махи за спину, приседал, вращал торсом… А из головы не выходил вчерашний разговор с командующим авиаций округа генералом Копцом. Иван Иванович был всегда с ним на дружеской ноге и предельно откровенен. Вчера он прилетел из Минска на Кобринский аэродром проверить свою 123-ю дивизию и заглянул на ужин к Коробовым. Выпили, закусили грибочками тещиного маринада.
- Знаешь, Андреич, нервы у меня сдали! - признался Копец. - Приказал я командиру 27-го авиаполка Макарову пролететь вдоль всей границы с юга на север и посмотреть, что там у немцев делается. Сел он на По-2, взял с собой Румянцева, полкового штурмана, и полетел. Садился через каждые полста километров и писал донесение. Отсылал с пограничниками и снова в полет. Пролетел километров четыреста и к вечеру сел в Белостоке.
…Да, это было именно так. 19 июня майор Макаров поднял свой "небесный тихоход" и взял курс на север. Он несколько раз нарушал воздушную границу, углубляясь на территорию генерал-губернаторства километров на двадцать. Точь-в-точь как это делали немцы в приграничных полетах. Он вглядывался цепким взглядом в проплывающую местность. И ужасался, как ужасается врач, осматривая опасную сыпь на теле больного и ставя беспощадный диагноз: летально!
Войска, рассыпанные то здесь, то там, и в самом деле походили на серо-зеленую сыпь, проступавшую вокруг рощиц и перелесков, населенных пунктов и железных дорог. Пыльные гривы стелились за танковыми колоннами, они тоже выдвигались на исходные рубежи. Особенно много их было близ железнодорожных станций, в местах разгрузки. С высоты они походили на скопища зеленых лесных клопов. Румянцев, сидевший сзади, уже не успевал их считать, а просто на глазок определял численность машин в подобных скоплениях, полевые парки автомашин и обозных повозок…
Его интересовали в первую очередь аэродромы. Но все взлетные площадки были вне визуального наблюдения или же хорошо замаскированными. Зато артиллерия была как на ладони. Батареи стояли не в парках, как у нас, а на огневых позициях, с наведенными на восток стволами.
- Так вот, - продолжал Копец, - доложил мне Макаров в полном охренении: немцы заняли исходные позиции! Вот-вот начнется… Я велел ему немедленно пересесть на истребитель и лететь в Минск для личного доклада Павлову. И сам туда полетел. Докладывали вместе. А Павлов только усмехнулся:
- У страха глаза велики. Не преувеличивает ли товарищ Макаров?
И все.
Копец не стал рассказывать про то, как заместитель наркома обороны генерал Мерецков в воскресенье, во второй половине дня 15 июня поднял по тревоге ВВС Западного особого военного округа. Результат получили удручающий: сбор, оповещение, связь - ниже всякой критики. Кроме того - отсутствие аэродромов рассредоточения, неисправные самолеты, никудышное взаимодействие, отсутствие маскировки и элементарных средств ПВО аэродромов… Мерецков не успевал фиксировать недостатки.
В самый разгар учений на аэродром Лошица под Минском на глазах у изумленного проверяющего произвел посадку самолет со свастикой на киле. Это был пассажирский лайнер немецкой "Люфтганзы". Москва разрешила принимать в Лошице - на военном аэродроме (!) - немецкие гражданские воздушные суда, экипажи которых - ни для кого это не было секретом - состояли из военных пилотов… Это стало последней каплей. Мерецков вскипел:
- Что у вас творится? Если начнется война и авиация округа не сумеет выйти из-под удара, что будете делать?
Копец мрачно ответил:
- Буду стреляться.
22 июня - под вечер - узнав о том, какое побоище устроили немцы на его аэродромах, командующий ВВС округа Герой Советского Союза генерал-майор авиации Иван Копец достал из стола именной браунинг и сделал то, что обещал: пустил себе пулю в висок…