Мысли липкие и страшные зашевелились в его голове. Он заговорил, вроде бы не обращаясь ни к кому:
- Ах, Богдашка, Богдан. Бог дал мне тебя как вечный крест. Связаны мы с тобой страшной тайной много лет.
…Почти год провел Иоанн Васильевич в суровом посту и глубокой молитве после гибели старшего сына. Каялся во всех грехах, велел по всем церквам поминать души тех безвинных, что были убиты им самим или по его приказу. Но к весне 1584 года вновь взалкало его грешное тело. Однажды вечером попытался изнасиловать невестку свою Ирину, жену блаженного Федора. Помешал случайно увидевший слуга, которого тут же зарезали по приказу царя. Но понял он, что знают о его не содеянном еще грехе родной брат Ирины Борис и его свояк, двоюродный брат жены Бориса, - Богдан Бельский. Все чаще на них с ненавистью останавливался мутный глаз царя. Что это значит, хорошо знали оба.
И тогда они решились. Выбрали час, когда во дворце все после обеда спали, остались с государем наедине, благо предложил он сыграть в любимую игру - шахматы. Повалили разом могучего старика навзничь и удушили подушкой. Когда судороги прекратились, Борис поднял подушку и, глядя на посиневшее, искаженное судорогой лицо любимого государя, скомандовал Бельскому:
- Беги, Богдаша! Кричи, что царь Иоанн Васильевич от внезапного удара преставился.
Так повязала их страшная тайна. Видит Бог, что Борис всегда дружески относился к свояку, несмотря на его строптивый, баламутный нрав и непомерное честолюбие. Он спас его через несколько дней, когда при коронации Федора науськанная боярами московская чернь потребовала его крови. Удалось убедить толпу, что Бельский будет сослан. Действительно, последующие годы тот провел воеводой в Нижнем Новгороде.
Вернувшись в Москву после смерти Федора, снова стал показывать свой характер. Ему, царю Борису, не хотел оказывать знаки уважения. Грубил, спорил чуть не до драки на потеху знатным боярам Мстиславским да Шуйским. Пришлось вновь отослать его на строительство новой крепости. Уезжал с почетом - со своим двором и войском. Так нет, не успокоился, змея.
Борис наконец поднял тяжелую голову и, не оборачиваясь на угол, где притаился Семен Никитич, сказал твердым голосом:
- Доставить в Москву. И не как знатного боярина, а - в оковах. Посмотрим, что он скажет на дыбе…
…при царе Борисе учинены были выезжим немцам, которые выехали с посланником, с Офонасьем Власьевым ис цезарские земли поместные и денежные оклады.
700 чети, денег 80 рублев, капитан Яков Маржерет.
…Давид Гилберт, Роберт Думбар, по 400 чети, 35 рублев.
…Яков Гок… 30 рублев.
Выписка из архива Посольского приказа
Проводив капитана и его воинов в Заречье, в стрелецкую слободу, где их определили в иноземный отряд царских телохранителей, князь Пожарский вернулся в Кремль, чтобы повидаться с любимой матушкой. На царском подворье увидел друзей, тоже стольников - князей Никиту Хованского и Ивана Хворостинина. Они несли службу по охране дворца.
Дородный Никита Хованский, самый старший из друзей, приходился свояком Дмитрию - был женат на его сестре Дарье. Весельчак-балагур, любитель хорошего стола и доброй охоты, Никита слыл и бывалым воином. Успел отличиться в походе против шведов под командованием отца Ивана - знаменитого воеводы, думного боярина Андрея Ивановича Хворостинина. Теперь он с нетерпением ждал какой-нибудь новой военной кампании, чтобы самому стать воеводой.
Дмитрий спешился у ворот, поскольку стольникам не полагалось быть верхом на царском дворе, и, отдав поводья своего вороного стремянному Семену Хватову, подошел к приятелям, склонившись в полушутливом поклоне:
- Как здоровы, князья, будете?
- Князь Дмитрий! - громогласно возвестил Хованский. - Как ты приехал, здоров ли?
- Уже слышали о твоей удаче, - мелодичным капризным тенором поддержал Хворостинин. - Дьяк Власьев тебя в приказе нахваливал. Ублажил ты его волюшку! Жди теперь от государя новой дачи где-нибудь здесь, близ Москвы!
Дмитрий досадливо отмахнулся:
- По мне ли такая честь. Я бы лучше с тобой, князь Никита, в Ливонии за наши исконные города сабелькой помахал.
- Будет, будет война! Чует мое сердце! - радостно ответил Хованский. - Сумеешь свою доблесть показать. Как, не ослабела рука?
- Каждый день со своим дядькой Надеей на палках бьемся, - серьезно ответил Дмитрий, показывая свою правую руку, сжав могучий кулак.
- Силен, силен, - благодушно хлопнул его по плечу Никита. - Такой рукой одним ударом любого пополам развалить сможешь.
- А мне ваши воинские забавы огорчительны, - прежним капризным голоском заявил Хворостинин. - Сказывают, будто государь собирается послать отроков за границу учиться. Хочу челом бить. Может, отпустят в италийские земли. Там учатся все лучшие польские дворяне.
Хованский перекрестился:
- Что ты мелешь, Иван! Там же паписты. Сразу начнут в свою веру обращать! Что скажет твой батюшка? Мало он, видать, бивал тебя в детстве. Иначе запомнил бы, что учиться латинскому - грех!
Сам Никита не сумел одолеть даже и славянскую грамоту, несмотря на усилия домашнего дьяка. Не раз князь Дмитрий расписывался за него при получении жалованья.
- Ты же знаешь, что патриарх наш воспротивился воле государевой, чтобы здесь, в Москве, открыть школу с иностранными учителями.
- Университет, - поправил Хворостинин.
- Вот-вот! Сказал: не нужно нам, чтобы крамолу заносили. И так уж этих иноземцев развелось - что солдат, что купцов…
- Тише ты, - предупредил его Дмитрий. - Не забывай про государевы уши.
Никита не успокаивался:
- Смотрю я на тебя, Иван. Всем ты взял, красный молодец, да и только. А все тебя в смуту тянет! Светские стишки, сказывают, начал слагать, будто скоморох какой! Княжеское ли это дело?
- Не стишки, а сатиры, - поправил князь Иван. - Подобно древним эллинам.
- Сатиры? - переспросил радостно Дмитрий, сам хорошо знавший античную литературу. - Неужто взаправду? А ну, прочти!
- Тьфу, и ты туда же! - сплюнул Никита. - Сатанинское то дело - вирши слагать.
Хворостинин, довольный, что нашел человека понимающего, не заставил себя упрашивать и прочел звонко, чуть завывая:
Люди сеют землю рожью,
А живут будто все ложью!
- Не слышит тебя наш патриарх Иов! - воскликнул, снова крестясь, Хованский. - Проклял бы тебя за окаянство твое! Это кто же живет ложью?
- Все живут ложью! - накаляясь обличительным гневом, заявил Иван воинственно. - На словах песни и пляски осуждают, а сами на гульбищах что вытворяют? Не веришь? Сходи посмотри на монахов Чудова монастыря! Тут рядом. Погрязли в пьянстве, прелюбодействе!
- Успокойся, Иван! - угрюмо заметил Дмитрий. - Наша с тобой забота - воинское дело. Русь от недругов охранять. А души пусть спасают церковники.
Увидев краем глаза, что вокруг них начинает крутиться какой-то ярыжка, Дмитрий решил прервать жаркий спор:
- Ну, здорово бывайте, друже! Мне пора.
- Куда?
- Матушку хочу навестить. Она на царицыном дворе.
Оба князя с уважением поклонились:
- Передай своей матушке, Марии Федоровне, низкий поклон, - сказал Никита. - И нас не забывай. Приходи к нам в воскресенье обедать. Чай, Дарью давно не видел! И детушек наших.
Поблагодарив за приглашение, Пожарский отправился через двор к следующим воротам, ведущим в покои царицы. Узнавший князя слуга выскочил на крыльцо:
- В саду твоя матушка. Ступай туда.
В закатных лучах солнца цветущий яблоневый сад царицы, казалось, был покрыт розовой кипенью. Здесь и звуки, и запахи казались особо чистыми. Где-то вдалеке звенел девичий смех. Князь нерешительно направился туда по извилистой дорожке, усаженной шиповником. За поворотом показалась веселая лужайка, посреди которой на скамеечке, обитой бархатом, сидела княгиня Пожарская. Она вязала. Чуть в отдалении несколько девушек качались на качелях.
- Матушка, здорова ли ты? - склонился Дмитрий перед княгиней.
Княгиня радостно вскочила и нежно обняла сына.
- Какой ты у меня большой и красивый.
- Ну, полно, матушка, - засмущался Дмитрий.
Сейчас, когда они стояли рядом, было видно, как похожи мать и сын - оба статные, голубоглазые, с правильными прямыми чертами лица, с горделивой осанкой головы.
Княгиня Мария Федоровна была из старинного и независимого рода Беклемишевых. Издавна в этом роду почитались грамота и культура древних. Ее дед, Иван Берсень, прозванный так современниками за колючий язык и неуступчивый нрав, был не только близким к великому князю придворным, имевшим даже свои палаты в Кремле, но и известным книгочеем. Он сдружился с философом и писателем из Афона Максимом Греком, приехавшим в Москву по приглашению великого князя Василия III для перевода греческих книг, оставленных ему в наследство матерью Софией Палеолог.
Вокруг Максима Грека и Ивана Берсеня сплотились люди вольнодумные, открыто осуждавшие неграмотность переписчиков церковных книг, распущенность нравов попов и монахов. Говорились злые слова и о великом князе, в государственных делах зело слабом.
Узнав от доносчиков о том, что говорят про него, великий князь не пожалел высокого гостя, заточил Максима Грека в дальнем монастыре, а Ивану Берсеню отрубил его непокорную голову на льду Москвы-реки, спустив тело в прорубь. Осталось в память москвичам лишь название одной из башен Кремля - Берсеневская.
Марья Беклемишева, выйдя замуж за Михаила Пожарского, принесла в его дом в качестве приданого библиотеку деда, состоявшую из книг как церковных, так и гражданских, преимущественно переводов греческих и латинских авторов, рано овдовев, княгиня всю свою заботу перенесла на детей, особенно выделяя Дмитрия, который в десять лет стал главой рода Пожарских. В его воспитании ей помогал свояк Надея из обедневшей ветви Беклемишевых, ставший дядькой молодого князя. Дмитрия обучали не только военному искусству и умению вести хозяйство, но и Священному Писанию, истории и риторике. Так что к пятнадцати годам, когда Дмитрий впервые оказался на царской службе, он выделялся среди сверстников образованностью, что, впрочем, никак не сказалось на его карьере.
Только теперь, когда княгиня стала мамкой царевны, Дмитрий получил чин стольника. Но мать, конечно, мечтала о большем - увидеть сына воеводой, а может, даже и в боярском чине, сидящим в думе государевой.
- Ну, князюшка, как порученье государево выполнил?
- Сказывают, дьяк Власьев доволен моей службой.
- Ты старайся ему угодить. Хоть не родовит дьяк, да близок к царю-батюшке!
Дмитрий досадливо повел плечом:
- Не люблю я, ты знаешь, чиноугодничества. Мне бы лучше подальше отсюда службу нести…
Мать ласково потрепала волосы на его голове:
- Ах ты мой гордынюшка! Нелегко тебе будет в жизни…
О сапог князя неожиданно ударился сафьяновый мячик.
Он наклонился, чтобы поднять его, а когда выпрямился, увидел, что перед ним стоит запыхавшаяся царевна Ксения.
Дмитрий с поклоном подал мячик царевне, невольно задержав взгляд на лице девушки, вспыхнувшем румянцем смущения. Царевна Ксения была хороша на диво - огромные черные, как у отца, глаза, толстая, в руку, темная коса, нежнейшая кожа…
- Беги, Ксения! Ты знаешь, негоже царской дочери показывать свое лицо посторонним, - с притворной сердитостью сказала княгиня. - Еще сглазят!
Ксения поспешно прикрыла лицо широким рукавом и стремглав бросилась прочь.
- А мячик?! - растерянно воскликнул Дмитрий и, усмехнувшись, кинул мячик в стайку девушек, стоявших поодаль.
- Хороша? - спросила княгиня.
Дмитрий согласно кивнул, глядя вслед удалявшейся статной красавице.
- Заневестилась наша царевна, - вздохнула Мария Федоровна. - Ждем вот принца заморского, королевича шведского Густава, да всякое про него говорят. Ох, чует мое сердце, неладный брак это будет… Ты дома-то еще не был?
- Нет еще. Немцев проводил - и сюда.
- Привет передавай невестушке, скажи, днями заеду, по внукам соскучилась.
Усадьба Пожарского располагалась рядом со стенами Варсонофьевского монастыря у Сретенских ворот и шла вниз к Трубе, где расселились его посадские люди, занимавшиеся разными ремеслами. Огороженная высоким острым тыном, усадьба в случае неспокойства могла вполне служить крепостью. Парадные ворота с двумя башенками над крышей были украшены образом Николая Чудотворца.
Сейчас массивные двери были распахнуты, - видно, что князя ждали с нетерпением. Приехавший раньше дядька Надея встречал его при въезде:
- Заждались мы тебя, князюшка!
У ворот толпилась дворня, радостно загавкали, признав хозяина, широкогрудые, рыжие в черных подпалинах гончие псы - Протас и Разгильдяй. По мосткам, проложенным через широкий двор, Дмитрий подскакал прямо к высокому красному крыльцу.
Здесь, склонившись в полупоклоне, ожидала его княгиня.
- Здоров ли, Дмитрий Михайлович? Как доехал?
- Слава Богу. А ты здорова ли, Прасковья Варфоломеевна?
Князь обнял жену, расцеловал, потом, чуть откинувшись, пристально оглядел ее. Княгиня в честь приезда супруга была одета в парадный, красного сукна опашень с вызолоченными серебряными пуговицами от верху до низу, с широкими прорезями, начинающимися от плеча, сквозь которые было видно не только широкие накапки летника, но и расшитые золотом запястья рубахи. На голове, поверх отороченного золотом волосника, - белый платок, подвязанный под подбородком, концы которого, согласно последней моде, были густо унизаны жемчугом.
Хотя брови княгини, опять-таки в соответствии с требованиями света, были густо чернены горелой пробкой, а щеки покрыты густым слоем белил, это не могло испортить ее истинно русской красоты - прямой небольшой нос, влажные, чуть полуоткрытые губы, обнажающие ровный ряд белых зубов, ярко-голубые глаза.
Она чуть отстранилась, пропустив князя вперед. Хотя его уже ждал уставленный яствами стол, Дмитрий садиться не стал, а поспешил пройти крытой галереей, расположенной вдоль дома, в следующую его часть, повернутую углом к основному строению, где находилась детская.
Здесь он подхватил на руки заревевшего было от неожиданности пятилетнего Петра и высоко подбросил его вверх, так что мальчонка тут же закатился от смеха и крепко обнял отца за шею.
Прижимая Петра к себе, Дмитрий шагнул к широкой, просторной колыбели, висевшей посреди комнаты. Там пускал пузыри, пытаясь засунуть ногу в рот, второй сын, Федор. Князь склонился над ним, пощекотал его по животу. Малыш заагукал, улыбаясь во весь беззубый рот, и потянулся к золотой массивной серьге, украшающей правое ухо князя. Не удержавшись на шее отца, шлепнулся в колыбель и Петр. Началась веселая кутерьма, на которую с улыбкой умиления смотрели княгиня и сбежавшиеся мамки княжат. После обильной трапезы, где и хозяйка и слуги старались угостить князя самыми его любимыми блюдами, супруги остались одни в верхней светелке. Большие окна, изузоренные разноцветной слюдой, едва пропускали свет, так что пришлось зажечь свечи. Пышная постель на двух стоящих рядом широких лавках была покрыта красным бархатным покрывалом, отделанным по краям серебром. На подушках были надеты атласные наволочки, тоже красного цвета.
Князь устало присел на постель, княгиня - рядом, робко поглаживая его сильную руку. Дмитрий повернулся к жене:
- Параша, рада моя.
Они поженились семь лет назад, когда князю исполнилось пятнадцать, столько же и Прасковье. Поместье ее родителей располагалось по соседству с Мугреевом, родовой вотчиной Пожарских. До свадьбы жених и невеста не видели друг друга, за них все решили мать Дмитрия Мария Федоровна да родители Прасковьи. Но брак оказался удачным, муж и жена относились друг к другу с любовью и уважением. Рука Дмитрия мягко потянула кончик платка, затем сняла шапочку, освободив заструившиеся золотом густые волосы Параши…
Уже совсем к ночи супруги, как положено по обычаю, отправились в мыльню. Не стесняясь наготы, парились от души, со смехом окатывая друг друга холодной водой из шаек. Потом Прасковья, сделав отвар из лечебных трав, долго распаривала раненую голень супруга.
В первом часу дня отправились на заутрене в церковь Ризоположения, что рядом с монастырем. Усердно осеняя себя крестным знамением, супруги, однако, внутрь церкви не пошли, вызывая понимающие ухмылки соседей. Вернувшись домой, хозяин выслушал отчет ключника Данилы о том, как велось хозяйство.
- Отсеялись в деревнях вовремя, - рассказывал Данило. - Однако запасов хлеба осталось мало, дай Бог, чтоб урожай выдался. А тут еще напасть…
- Что случилось? - встревожился князь.
- Да соседи наши иск вчинили, вроде как будто ты ихнюю землю захватил…
Дмитрий, не терпевший несправедливость, нахмурился.
- Это им так не пройдет. Ладно, идем, покажешь хозяйство.
Чуть заметно прихрамывая, Пожарский обошел все дворовые постройки, заглянул и на скотный двор, где были коровы, телята, свиньи, овцы и птица, остался доволен - все в чистоте и порядке, похвалил за сметку зардевшуюся княгиню. Оглядел и огород, особенно грядки из соломы, где дружно взошли ростки огурцов и дынь.
После обеда княжеская дворня, как и все москвичи, погрузилась в сон. Однако самому князю отдохнуть не пришлось: прискакал гонец из Кремля, звал Пожарского дьяк Афанасий Власьев.
Дьяк принял стольника ласково, еще раз поблагодарил за службу, сказал, что подписан указ о даче Пожарскому в кормление новой усадьбы здесь, под Москвой.
- Что хмуришься? Аль не рад царской милости?
- Премного благодарен, - склонил голову князь. - Да как бы не случилось, как с моими родовыми землями.
- Расскажи, - потребовал Власьев.
- Да это вроде не по части Посольского приказа.
- Посольский приказ по указу государя имеет право затребовать любое дело.
- Сосед мой, князь Иван Васильевич Сницкий, пока я был в отъезде, подал челобитную через своего человека Ивашку Алексеева в Холопий приказ, будто я сманил его холопов…
- А это не так?
- Конечно, неправда! Эти холопы поселились в моем имении еще до отмены Юрьева дня, есть грамоты. А глава Холопьего приказа князь Никита Романович Трубецкой да дьяк Истома Евской, видать за мзду, взыскивают с меня девятьсот тридцать рублей.
- Ладно, разберусь, - пообещал дьяк и продолжил: - Посылает меня государь-батюшка по срочному делу в Ливонию. Ты вроде о службе военной грустил? Так вот, проводишь меня до северной границы да и останешься послужить: там нынче шведы балуют. А когда мне время настанет возвращаться, проводишь меня домой. Как?
Дмитрий, хоть и жалко было, что так недолго дома пробыл, радости, однако, не скрывал и только спросил:
- Когда прикажешь собираться?
- Дня через три, как грамоты будут готовы, - ответил дьяк.