Кутора
По берегам наших рек встречается землеройка, которая приспособилась жить чуть ли не в воде. А чего там не жить? Пусть морозы хоть пятьдесят, хоть шестьдесят градусов, температура воды никогда не упадет ниже нуля. Выкопай под обрывом норку, сделай в ней уютное гнездышко и можешь месяцами не показываться из-подо льда. Это только кажется, что весь лед лежит на воде. На самом деле под ним масса всяких пустот, гротов, пещер. И светло, и ветра нет, и никакой враг тебя сверху не схватит. А в воде полно ручейников, личинок всевозможных рыбок. Здесь тебе и стол и дом.
Если смотреть на незамерзшую реку сверху - вода в ней кажется очень темной, но если нырнуть и глянуть снизу - она светлая. Поэтому-то водяная землеройка - кутора, чтобы не быть заметной, окрашена в два цвета. Спинка у нее черная, а живот белый. Натуралисты такую окраску называют защитной.
Вокруг Пальцев у куторы имеется оторочка из жестких щетинок, отчего ее лапка напоминает настоящее весло. На хвосте тоже волосяная щеточка - это у зверька руль. Ушные раковины водяной землеройки развиты слабо, и их почти не видно в волосяном покрове. Кутора прекрасно ныряет, быстро плавает и вообще чувствует себя в воде не хуже рыбы.
Мне удалось познакомиться с куторой десять лет назад. Получилось так. Рядом с нашим поселком протекает незамерзающий даже в самые лютые морозы ручей. С омутками и перекатами, родниками и длинными зелеными водорослями. Жили в этом ручье маленькие верткие рыбки, которых мы называли лизунами. Ухи из лизунов не сваришь, а вот живец для рыбалки - лучше не надо. Кого только мы на них не ловили! Хариусов и налимов, щук и даже ленков.
Однажды в январе собрались мы за щуками к Зангезуровским озерам. Там этих хищниц развелось много. Прорубишь лунку, а они уже выглядывают. Правда, на блесну клюют неохотно. Ткнутся в приманку острым носом и неторопливо отплывают в сторону. Но стоит пустить под лед живца, все щуки наперегонки бросаются к добыче и, если леска надежная, через минуту самая проворная щука окажется на льду.
Побежал я к ручью за лизунами. Поставишь обыкновенный сачок в узком месте, затем палкой в водорослях поворошишь - все затаившиеся там рыбки прямо в сачок и влетают.
Я успел поймать десятка два вертлявых лизунов и вдруг вижу, прямо ко мне плывет какой-то серебристый шарик. Я его сачком - раз и накрыл. Заглядываю внутрь - какая-то мышка. Сама черная, а грудка белая как снег. Пингвин в миниатюре, да и только. Сидит себе и водит длинным носиком. Я ее в банку - и домой.
Собралось нас, рыбаков-охотников, человек пять, а никто не может определить, что же это за зверек? Дело в том, что никаких щетинок на лапках и хвосте у куторы, когда она на суше, не видно. Образина какая-то. Толстая, неуклюжая, с большим животом и тонкими лапками. Там, где у нормальных мышей уши, у нее только светлый полоски. Ползает эта зверюшка по столу и тычется туда-сюда острым усатым носом. Дали ей хлеба - не ест, от молока тоже отворачивается. Даже кедровые орешин ей не по вкусу. Обнюхала - и в сторону.
Тут мой брат Леня и спрашивает:
- Ты ее на самом деле в ручье поймал? Как она плыла?
Объясняю, что заметил ее у самого дна, только она тогда была не черной, а какой-то серебристой. Стеклянный шарик.
- Все правильно, - говорит брат, - это кутора. Я о ней где-то слышал. Нужно в энциклопедии посмотреть.
Читаем. Так, куторы - род млекопитающих, семейство землероек, отряд насекомоядных, обитают по берегам небольших пресных водоемов, ведут полуводный образ жизни… Питаются беспозвоночными, мелкой рыбой…
Набрали в ванну немного воды - это водоем. Под остров приспособили камень, что кладем на квашеную капусту, и пустили землеройку в воду. Ох, как она понеслась! Словно торпеда. То вверх, то вниз, а то по кругу. Будто сама себя хочет догнать и ухватить за хвост. Здесь мы разглядели и щетинки на лапках и щеточку на хвосте. Она этим хвостом рулит не хуже, чем рыба.
Наплавалась, легла на воду и принялась охорашиваться. Затем неторопливо так подплыла к камню, осторожно забралась на него и уселась отдыхать. Я выловил из ведра лизуна и положил на камень. Пока кутора обнюхивала рыбку, она вдруг взвилась и бултых в воду. Кутора догнала лизуна, цап и на камень. Минуты через три от него не осталось и плавников. Мы нашей новой знакомой еще трех рыбок дали, съела и их. Живот у куторы раздулся, как барабан, а она ползает по камню и ищет добавки. Положили ей кусочек мяса - съела, поймали толстого рыжего таракана - съела, нашли между оконных рам сухих мух - и тех сжевала.
Но больше всего нас удивляла не прожорливость куторы, а то, как она преображалась в воде. Вот она сидит на камне, несуразная, толстобрюхая. Пока не обнюхает перед собой все до последнего миллиметра, боится шаг ступить. Но стоит ей попасть в воду - и перед нами уже не черная толстая мышь, а полузверь-полурыба. Между шерстинками зависают мириады воздушных пузырьков, отчего кутора кажется одетой в скафандр из серебристой ткани - такими нам показывают в кино пришельцев с других планет.
Она могла плавать на спине и животе, выполнять в воде фигуры высшего пилотажа или просто лечь на воду и долго лежать.
Мы любовались, если не сказать - играли куторой до самого вечера. Угощали ее мясом, мучными червями и океанской рыбой палтусом. Кормили в воде, на камне, в руках. Она ни от чего не отказывалась и съела столько, что с лихвой хватило бы на десятерых землероек.
Перед сном положили на камень комочек ваты и, решив, что больше куторе ничего не нужно, оставили ее в покое. Когда утром мы заглянули в ванную, наша кутора была мертва. Вату она столкнула в воду, а сама лежала на голом камне, поджав тонкие лапки и почти касаясь живота длинным носом.
Решив, что вчера перекормили зверька, мы долго упрекали друг друга в неосторожности. Только потом я узнал, что все случилось как раз наоборот. Оказывается, этот зверек должен получать еду не реже чем через три часа. В ручье или озере кутора так и делает. Час поохотилась, час поспала, снова поохотилась, снова вздремнула. День или ночь, для нее особой разницы нет. Она прекрасно чует добычу своими усами-вибриссами даже в полной темноте. Так и получается, что всю свою жизнь кутора или спит или ест. Оставь мы на камне кусочек мяса, этот удивительный зверек, возможно, жил бы у нас и сегодня. Ах, как жаль, что о том, как питается кутора, не было написано в энциклопедии!
На второй год в ручей пустили сточную воду, и теперь ни лизунов, ни кутор там не встретишь. Даже водоросли исчезли. Старые автомобильные покрышки, тряпки, битые бутылки - этого добра в нашем ручье сколько угодно, живого же нет ничего.
Беличья спальня
В январе солнце поворачивает на весну, а зима на мороз. Когда он бывает слишком уж сильным, многие птицы и звери по три-четыре дня не покидают своих спален. Глухари, рябчики и куропатки отсиживаются в снежных лунках, горностаи и соболи - в дуплах. Белки в эту пору прячутся в похожие на футбольный мяч гнезда - гайна, в выкопанные под ветками кедрового стланика снежные норы, а однажды я обнаружил вот какую беличью спальню.
Зимовал я на реке Чуритандже. В самом ее верховье у похожей на старинный корабль скалы стоит избушка. Потолок в избушке закопченный, стены покрыты трещинами, между бревен выглядывает мох. Вместо стульев - сучковатые лиственничные чурки, вместо кровати - нары из упругих жердей. У изголовья два бревна совершенно новые. Это медведь забрался в избушку, съел весь запас продуктов, порвал в клочья матрас, а когда уходил, не стал разворачиваться в тесном зимовье - выдавил стену.
На память о своем посещении медведь оставил еще клок коричневой шерсти. Я наделал из нее "мушек" и всю осень ловил крупных хариусов.
Сейчас медведь спит в распадке недалеко отсюда. Летом там пройти трудно, но зимой все валежины под снегом, и я спокойно приближаюсь к берлоге. Не так чтобы очень к самой берлоге, а шагов на пятьдесят.
Как-то я возвращался от берлоги и завернул к "бельчатнику" - полоске очень высоких лиственниц, на которых любят селиться белки. Мороз был такой, что снег на лыжне превратился в пудру и лыжи совсем не скользили. Когда на подъеме я ухватился за толстенную ветку, она треснула словно стеклянная.
Весь снег вокруг лиственниц испещрен беличьими следами. Но самому свежему - дня три, не меньше. Куда же подевались сами белки? Постучал по деревьям, на которых темнеют гайна, - тихо. Поднялся к зарослям кедрового стланика - никого.
Спрятал в чехол бинокль, очистил от снега лежащую недалеко от "бельчатника" толстенную лиственницу и присел на нее отдохнуть. Как раз здесь у белок сбежка. Это такое место, по которому, где бы белка ни гуляла, возвращаясь домой, обязательно пробежит.
Сижу, рассматриваю следы. Очень интересные. Задние лапки отпечатаны спереди, а передние сзади. У белок задние ноги - они длиннее - всегда наперед забегают.
Вдруг слышу, что-то подо мной фыркнуло. Подхватился - ничего. Снова сел, опять фыркнуло. Тогда я поддел топориком кору на валежине и отвернул - оттуда стая белок во все стороны как брызнет! Одна, две три… восемь штук! Кто на дерево, кто в кусты, а самая смелая чуть в сторону отбежала, повернулась и на меня глядит…
Оказывается, середина-то у валежины сгнила и получилось преотличное дупло. Правда, вход в него снегом завалило. Но белки сугроб раскопали, в валежину забрались и, сбившись в плотный пушистый комок, уснули. Тепло, уютно. А что немного голодно, так это и потерпеть можно.
Кедровкина одежда
С самой осени у моей избушки держится кедровка. Мы с ней дружим. Я угощаю ее мясным фаршем, она сторожит мой дом. Лишь увидит зверя или человека - летит на поленницу и кричит на всю тайгу.
Каждый вечер, как только солнце коснется вершины скалы, беру топор и отправляюсь рубить дрова. В январе ночи длинные, дров уходит много, в другой раз больше часа на морозе провозишься.
Если очень холодно, надеваю под куртку меховую безрукавку и становлюсь толстым, неуклюжим.
Работаем мы вместе с кедровкой. Я орудую топором, а она проверяет чурки, отыскивает жирных короедов.
И что интересно, как я, так и она одеты по погоде. В оттепель кедровка небольшая, аккуратная, перья лежат плотно. Но лишь мороз - перья взъерошит, крылья в стороны отведет - раза в два толще сделается. Получается, и кедровка под свою одежду теплую поддевку натягивает. Только у кедровки из воздуха она.
Дятлова особинка
В тайге птиц сколько угодно, и у каждой своя особинка. Поползень по деревьям вниз головой бегает, синица в случае опасности неживой прикидывается, оляпка в любой мороз под воду ныряет да еще и песни поет. Один только дятел ничем себя не проявил.
- Как же так? - говорили мне. - Он ведь деревья лечит, червяков прямо из-под коры вытаскивает.
- Ну и что? И поползень, и кукша, и даже синица так умеют.
- А ты знаешь, что дятел - единственная из птиц, которая болеет сотрясением мозга?
- Во-первых, это еще нужно доказать, во-вторых, однажды ночью я глухаря из-под снега вытоптал, он с перепугу так о лиственницу головой шарахнулся, что только в моей избушке и очнулся. Нет, что ни говори, а сотрясение мозга - это не особинка…
Слышал я, лесной доктор до того бдительно сторожит свои угодья, что с ним не может сравниться ни одна из наших птиц. Лишь чужой дятел на его участке застучит, он прямиком туда и давай барабанить. Не как-нибудь, а непременно четче и громче, чем пришелец. Тот сразу сконфузится и наутек. Может, это и есть дятлова особинка?
Интересно бы проверить. Выбрал я подходящую лиственницу и принялся стучать. Чем только не барабанил - железным прутиком, топориком, палкой, ручкой ножа, ледяной сосулькой и даже кулаком. Стучал чисто и не очень, громко и потише, с перерывами и без.
И что? Ни один дятел на мои стуки не обратил внимания. Только снежный ком на голову свалился, хорошо, без сотрясения мозга обошлось.
Расстроился, возвратился в избушку и принялся печную трубу ладить. Она у меня пять лет служила, а потом возьми и прогори. Дым глаза ест, пламя в щель пробивается - далеко ли до беды? Взял пустую консервную банку, вырезал заплату и прикрутил проволокой. Конечно, вышло не очень красиво, да не до красоты. Не дымит, и ладно.
Управился, залез в спальный мешок и слушаю музыку. Радио в тайге первое дело. Транзистор включил - здесь тебе новости, песни. Я, когда избушку обживал, прежде всего антенну соорудил. Взял и приколотил к углу зимовья длиннющую жердь. На вершине медный ершик, внизу тонкая проволочка, хочешь - Москву слушай, хочешь - Магадан.
Утром проснулся. Холодно. За окном полумрак, тайга только просыпается. Наложил в печку дров, сунул под них горящую спичку и скорее в постель. Пусть избушка прогреется, тогда можно и одеваться.
Дрова разгорелись, накалили трубу, и она сразу запела: "так-так-так-так". А заплата следом: "чок-чок-чок-чок" - настоящий концерт. Лежу, слушаю сквозь полудрему. Хорошо!
И вдруг: "тр-р-р-р!.." Загрохотало, загудело, звон по избушке пошел. Я из спальника выскочил, ничего не пойму. А оно снова: "тр-р-р-р!.." Я за кочергу, выскочил из избушки. Гляжу, а на крыше дятел антенну долбит, только голова мельтешит. Что он там сумел найти? Жердь хоть и не тонкая, но в такой утайке не то что жирная личинка, самый зряшный комарик не зазимует. К тому же древесина сухая, выстоянная. Как он ни старается, а ни одной щепочки не отколет. Того и гляди, клюв сломает.
- Эй, ты! - кричу. - У тебя и на самом деле с мозгами не все в порядке.
Он меня услышал, стучать перестал. Сидит, туда-сюда поглядывает. В это время труба пустила струйку дыма и заговорила: "так-так-так-так", следом заплата: "чок-чок-чок-чок". Дятел вздрогнул, сердито чивикнул и как забарабанит! Тут до меня и дошло. Да ведь дятел не за личинками сюда явился, а на самый настоящий рыцарский турнир прилетел. Он мою трубу за чужака-пришельца принял, вот и решил сразиться.
Тихонько приоткрываю дверь и возвращаюсь в избушку. Дров в пёчку добавил и принялся одеваться. А надо мною труба звенит, заплата стучит, дятел изо всех сил старается. Любопытно мне, кому в этом поединке победа достанется?
Лиственница
Январь - середина зимы, ее вершина, ее пик. В это время морозы нередко загоняют спиртовой столбик термометра ниже пятидесятиградусной отметки. При таком холоде железо становится ломким, а автомобильные покрышки рассыпаются, как стеклянные. Не прикрытая снегом веточка кедрового стланика быстро желтеет, словно обожженная.
Но есть на Колыме дерево, которому любой холод нипочем. Оно прекрасно себя чувствует даже в районе Оймяконского полюса холода. Конечно, растет оно очень медленно: нередко возраст стоящего на болоте пятиметрового дерева исчисляется в двести - триста лет. Это дерево дает упругую, долговечную древесину, идущую на строительство даже подводных сооружений, и тепла при сгорании выделяет больше, чем, например, дуб, береза, сосна.
Это диковинное дерево - лиственница. Еще Петр I обратил внимание на ее замечательные свойства и приказал посадить на Карельском перешейке целую лиственничную рощу. Редкостная по красоте, она сохранилась до сих пор.
В 1960 году в американском городе Сиэтле состоялся Пятый Всемирный лесной конгресс. В его работе приняли участие лесоводы девяноста шести стран. Когда конгресс закончился, каждая делегация посадила в этом городе главное дерево своей страны. Поляки посадили дуб, французы - каштан, немцы - сосну. Советская делегация посадила лиственницу.
Золушка
Мне кажется, мы незаслуженно обходим лиственницу вниманием. Большая редкость - стихи и песни о ней. Минуют ее и праздники. Среди хвойных сородичей она вообще Золушка. Каждую осень злые северные ветры срывают с лиственницы всю хвою, и, как ее сестрица из сказки, не получает она приглашения на бал. Елку наряжают на Новый год в красивые, сверкающие игрушки, водят вокруг нее хороводы, поют песни. Если нет елки, украшают сосну или, как у нас на Севере, - ветки кедрового стланика. Иголки у него густые, зеленые, свежий смолистый запах держится долго. Рады елочке из стланика и взрослые и дети. Лиственницы на новогоднем празднике я не встречал ни разу.
Как-то мне посоветовали:
- Если за месяц до Нового года поставишь лиственницу в ведро с водой, то она к празднику обязательно оденется в хвою. Будет тебе елочка - загляденье. Зеленая, пушистая. Только не забудь.
Не забыл. Принес лиственничку в дом, поставил в воду. Каждый день поглядывал - скоро ли покажется хвоя? Деревце долго молчало, потом вдруг покрылось такими редкими и бледными иголками, что о приглашении ее к новогоднему празднику не могло быть и речи. Не попала Золушка на бал.
…В прошлом году мы с товарищем встречали Новый год в тайге. Домой нас не пустила Чуританджа. У скал прорвалась наледь и затопила долину до самого Омута. Мы пробовали проскочить - ничего не получается. Куда ни ткнешься - везде вода. Я чуть не утопил лыжи.
Обсушились у костра и решили выходить к поселку кружным путем. Поднялись на перевал. Пусто там, неуютно. Где какой кустик рос - все под снег спряталось и затаилось до самой весны. Одна только лиственница стынет на гребне. Темная, скучная, заиндевелая. Солнце как раз садилось за перевал, и лишь маленький его краешек пламенел над горизонтом. На прощание оно вдруг выбросило яркий лучик, и тот осветил одинокую лиственничку.
Случилось чудо. Расплавленным золотом вспыхнул иней на тонких ветках. Крупные синеватые блестки загорелись на их кончиках как праздничные огоньки. Деревце вдруг подросло и стало до удивления нарядным и стройным. Казалось, воздух струился и звенел вокруг охваченных сиянием веток.
Забыв о крутом подъеме, о тяжелых рюкзаках, о том, что до поселка еще шагать и шагать, стояли мы на перевале. Чудилось: одним глазком нам удалось заглянуть в сказку. В то самое мгновение, когда Золушка становится принцессой.
Тальниковое полотенце
Сегодня я гостил у пастухов-эвенов. Прямо на снег они настелили лиственничных веточек, прикрыли их оленьими шкурами и натянули палатку. Посередине палатки топится большая железная печь, и от ее тепла ветки источают аромат. На дворе январь, а здесь как в весеннем лесу.
Пастухи расспросили меня, не встречались ли где следы волков, росомах, рысей, не заглядывали ли сюда дикие олени - буюны. Не так давно буюны увели у них двадцать шесть важенок, и до сих пор никто не знает, где их искать.
Потом мы обедали. После еды я оглянулся, где бы помыть руки. Бригадир пастухов Коля улыбнулся и подал мне комочек очень тонких тальниковых стружек. Небольшой комочек, всего с полкулака, но им я насухо вытер губы, до скрипа протер руки, нож. После этого от лица и рук долго исходил тальниковый запах.