Наконец Гермес остановился перед высокой дверью, поправил шлем, приосанился и втолкнул Капиталину в зал. Она зажмурилась и присела, прикрыв голову портфелем.
- Открой лицо, кариатида! - прогрохотал голос Зевса.
- Никогда-а! - завопила Капа. - Вы меня убивать будете-е! Смерть я приму только с закрытыми глазами.
Но чья-то рука вырвала портфель и швырнула его на пол, сорвала парижскую шапочку, отобрала веер. Потеряв любимые вещи, Капиталина осмелела и открыла один глаз.
- Умела воровать, умей и ответ держать, - холодно пошутил Гермес и силой подтащил кариатиду к трону Зевса.
Капиталина открыла второй глаз и с пафосом завыла:
- Никогда, никогда-а не воровала я ничего! Я только хотела вам всем добра-а! Я и в люди вышла, чтобы вам помочь! А вы!.. Эх, вы-ы!..
Зевс громоподобно захохотал, статуи раболепно поддержали его. Кариатида быстро и незаметно стрельнула глазами по сторонам и с облегчением подумала:
"Слава богу, садово-парковых нету. От них все зло".
Зевс внезапно помрачнел, треснул мраморной молнией по полу. Все стихло.
- Мы будем судить тебя, кариатида, - молвил он, - по всей строгости закона. Ты оскорбила многих из нас мерзкими угрозами, наглым кривлянием, беспочвенным тщеславием и глупостью. Теперь же стой молча и слушай!
"Может, не будут убивать? - подумала Капа и на всякий случай упала на колени. - Ведь он мужчина, хоть и бог… Неужели он, сволочь такая, не пожалеет меня?!"
- Пусть речь скажет обвинитель! - повелел Зевс.
О ужас! Капа увидела, как из расступившейся толпы статуй вышел Аполлон, обиженный ею больше всех! За ним семенили еще несколько садово-парковых скульптур. Они пришли на судилище, выбравшись из ящиков.
Капа несколько раз ударилась лбом об пол и завыла.
- Боги! - сказал Аполлон. - Я буду краток, потому что рано утром мне надо быть на моем посту, дабы не вызвать подозрений у Эльдара Федоренко.
Он сделал рукой красивый балетный жест и продолжил:
- Да, кариатида покушалась утопить меня. Этому есть свидетели. Она смеялась над моей увечностью! Она хохотала над моей наготой, хотя всем известно, что я прекрасен!
- Да, это известно всем, - подтвердил Зевс. - Но ты отвлекаешься, Лучезарный. Какие еще оскорбления нанесла тебе презренная?
Аполлон на мгновение задумался и, вспомнив о неудавшемся походе в Грецию, горько сказал:
- Обманным путем ничтожная проникла за границу и подвергла издевательствам нашу сестру Венеру! Я не могу открыть секрет, каким образом мне стало известно об этом, но поверьте слову бога!
- Вре-ет! - слабо крикнула Капиталина. - Он сам меня бить хотел! Меня, женщину! Аристократы нас, простых, всегда ненавидели! Так судить нечестно!
- Умолкни, - приказал Зевс. - Мы выслушаем всех. Феб, ты свободен. Иди в Сад. А теперь пусть скажет свое слово Змея.
Змея перед тем, как начать говорить, долго кривлялась, кокетничала и свивала в кольца хвост. Наконец она заговорила:
- Зевс-Громовержец и вы, почтенное собрание, знайте: подсудимая виновна. Она вынаш-шивала уж-жасные планы! Она покуш-шалась на Самого! Злодейка ш-шептала мне: "Скинем твоего истукана, а тебя оставим, если будеш-шь слуш-шаться". И это она говорила мне, законопослуш-шной и кроткой! Ха-х-ха-ха! Она думала купить меня грубой лестью, но не такова я! Вы знаете, почтенное собрание, я горда и люблю моего Друга, хоть Он и топчет меня вот уже две тысячи лет. Конечно, Он у меня такой бука… Но у нас с ним, несмотря ни на что, дивный душевный альянс! Тотчас после злодейских посулов я бросилась в объятия Повелителя, все ему рассказала, и мы вместе так пла-акали, так пла-акали!.. Он очень испугался и велел передать тебе, Зевс: чтоб никакой пощ-щады негоднице! Чтоб не смели! А то, говорит, прискачу, и тогда держитесь все у меня! Как, говорит, я все построил, так и развалю! Моя воля (его то есть)! Одно болото будет!
Змея вильнула хвостом:
- Dixi.
Слушая подлые речи гады, Капиталина осознала всю безнадежность своего положения. Ее предала подруга, наперсница, та, которую она собиралась сделать научным консультантом "УПОСОЦПАИ"! Что оставалось Капиталине? Только одно - мужественно встретить приговор. Но не могла же она ничего не сказать мучителям! И она сказала:
- Тьфу на вас! Кто вы такие есть?! Все равно вас всех в ангар свезут! Мой Проект решения у Бородулина уже на столе! Пусть я погибну, по правду не убьешь! А правда такая: никому вы не нужны, дураки и дуры! Стутюэтки-и!..
Поздней ночью Глеб Бонифациевич Шикин в прострации лежал на диване в вестибюле "УПОСОЦПАИ". Он допил "фин-шампань", и ему было нехорошо. Очень также портил настроение храп Вово Бабаева. Литератор думал было отправиться домой, но на улице шел снег, и он решил подождать до утра, когда в учреждении откроется столовая, заодно позавтракать и, может быть, пообедать. Ему нравилось "УПОСОЦПАИ", и, если бы не страстная любовь к славе, он, пожалуй, остался бы тут навсегда.
Повернувшись на бок, укрывшись дубленкой, Шикин смежил веки. Но спать ему не дали. За окном заскрипел снег под чьими-то ногами, и жалостный, показавшийся знакомым голос прорыдал:
- Прощай, милый дом! Прощай, мой кабинет! Прощай, печать!
Кто-то цинически перебил:
- Ты еще сейф свой вспомни, мною битый!
Капиталина в возвышенных выражениях попрощалась с сейфом. Но перечислить всю оставшуюся мебель ей не дали. Жалобный ее голос стал удаляться.
"Пойти, разве, из интереса посмотреть, что с Капиталиной Гавриловной делать будут?" - подумал литератор и встал с дивана.
В конце набережной, на пересечении ее с широким проспектом, Шикин увидел живописную группу: два голых козлоногих сатира тащили под руки совершенно голую белую женщину с жалким газовым шарфиком на шее. Процессию возглавлял виденный литератором ранее и тоже голый Гермес. Шикин прибавил шаг, чтобы не упустить ничего. Профессиональный интерес пробудился в нем.
Шли долго. Гермес торопил сатиров, грозил им кадуцеем. Та лишь сопели и сквернословили гадкими голосами. Наконец спутникам открылась площадь с громадным собором. Перед ним посреди белого поля стоял всадник.
На миг выпущенная сатирами, Капиталина упала в снег и сделала попытку уползти, но Гермес поймал ее за ногу, сказав.
- Не опускайся до человеческого малодушия. Умри как статуя.
Казнь была быстрой и ужасной. Сатиры, ловко вскарабкавшись по камню, втащили туда кариатиду. Гермес взмахнул кадуцеем, и конь тяжко ударил копытом по статуе. Голова откололась, покатилась по камню, свалилась вниз. Туловище сатиры закопали в сугроб. Вскоре никого не осталось на площади, кроме дерзко-бесстрастного всадника.
Конечно! Справедливость восторжествовала. Зло наказано. Но вознаграждена ли добродетель? Ведь злодейский Проект решения уже зажил своей жизнью. Быть может, часы остаются до того момента, когда властная рука Бородулина облечет его в плоть своей подписью. Что можно сделать в этой ситуации?
После свершения казни Гермес в одиночестве направился к ближайшему мосту. Он знал, куда шел. Тут следует раскрыть, наконец, тайну надписи, оставленной академиком Стогисом на сейфе в кабинете Капиталины. Это был адрес и приглашение зайти. Гермес, отчасти из любопытства, отчасти оттого, что эта была, быть может, последняя надежда на спасение, решил навестить неизвестного корреспондента.
Попав на нужную улицу, он впорхнул в подъезд дома и, распугав там ночных кошек, постучал кадуцеем в дверь. За ней зашаркали и спросили:
- Кто там?
- Бог, - прямодушно ответил Гермес. - Вестник Зевса.
Нельзя сказать, чтобы академик Стогис очень удивился или испугался при виде говорящей статуи. За свою жизнь он видел так много страшного, глупого и высокого, что визит Каменного гостя лишь приятно поразил его, не более.
- Добро пожаловать, великий бог торговли и покровитель путников! - приветливо сказал он.
Гермес вошел, стараясь не наследить. В кабинете они сели в кресла друг против друга, и Гермес без вежливой увертюры приступил к делу.
- Зачем вы хотели говорить со мной? - спросил он.
- Я рад видеть вас у себя в гостях, великий бог, - искренне сказал академик. - Признаюсь, мне хотелось бы побеседовать с вами о вечном и нетленном, ибо, не сомневаюсь, вы много можете рассказать…
- Да, - кивнул Гермес, - я всякое повидал.
- …Но, к сожалению, - продолжил Стогис, - разговор придется вести в ином ключе. Я догадываюсь, что вам известно о Проекте решения. Это нужно предотвратить.
- Вы, я вижу, человек влиятельный, - проницательно заметил Гермес. - Так почему же вы не могли помочь нам раньше?
- Увы, мой друг, все, что в моих силах, я делаю и буду делать.
Стогис помолчал и добавил с вежливой укоризной:
- Вы, как бог, вряд ли можете понять, что силы человеческие ограничены.
- Отчего же? - добродушно молвил Гермес. - Мне ваша сентенция ясна. Ценю ваш пиетет ко мне, но будем откровенны: я бог не настоящий, а мраморный, творение рук человеческих, посему мне знакомо чувство бессилия, отчаяния и даже страха.
- Прекрасно, - кивнул академик. - В таком случае я, без опасений быть непонятым, представлю вам мой план и надеюсь на активную вашу помощь.
- Да будет так, - молвил Гермес.
- Мой план не лишен, правда, некоторого риска, скажу больше - это авантюра.
- Очаровательно! - воскликнул бог. - Авантюры - это моя стихия! Вы можете целиком на меня положиться.
Автор, незримо присутствовавший в кабинете, уже готовился законспектировать самую важную часть разговора, но собеседники неожиданно перешли на совершенно незнакомый ему древнегреческий язык.
Беседа продолжалась долго и прерывалась то гневными, то восторженными вскриками Гермеса, из чего можно было заключить, что Стогис придумал действительно нечто из ряда вон выходящее.
Незнакомая звонкая речь собеседников мало-помалу увела воображение в иную, далекую эпоху. Автор увидел скалистый бесприютный остров и мраморную глыбу, в утробе которой дремал неродившийся еще Гермес. Медлительно текли века, и вот однажды явился Человек и дал миру бога. Веселый, грозный, прекрасный, вознесся он над изменчивой толпой. Сто тысяч раз осмеянный, свергнутый, закопанный вандалами в земле, бог выжил. Во имя чего же свершалось избавление, во имя спасения мира? Но как возможно спасти мир от беспамятства - мир, изверившийся, грубый, слабый и во всякое мгновение жизни самонадеянно забывающий о прошлом?.. Не лучше было вовсе не родиться и вечно дремать в мраморной глыбе, ведь люди любят спящих богов. Разве благо свершил древний скульптор, дав своему творению столь тяжкое бессмертие и отняв бесстрастие, величие, покой?..
Так прошла ночь. Под утро заговорщики вновь перешли на русский язык. Академик выглядел усталым, Гермес озабоченным.
- Надо спешить. Идти далеко, - сказал бог, вставая.
- Разве вы пешком ходите? - удивился академик.
- Тяжело мне, каменному, по воздусям порхать, да и не мальчик я.
- Уж не больны ли вы? - обеспокоился Стогис.
- Да нет. Просто живу долго - сарказм одолевать начал. Вот представлю со стороны: летит голый истукан - не поверьте, смеюсь. Хохочу!
- Вам стыдиться нечего, - мягко уверил академик. - Сами подумайте: подлинное произведение гениального ваятеля, образец классической красоты…
- Умоляю вас, прекратите! - потряс кадуцеем Гермес. - Я не могу слушать эту музейную чушь. Как объяснить вам: не стыжусь я - сомневаюсь! Во всем сомневаюсь. Думаю, а нужны ли мы вам, людям? Мы, подлинные!
- И это говорит олимпиец! - воскликнул академик. - Бесспорно, нужны! Иных аргументов нет.
- Э, бросьте. Бесспорность - это миф. Когда тебе молотком разбивают лицо, ничто не утешает: ни рабская вера в фатум, ни воспоминания о том, что тобою любовался сам кудрявый Поэт. Имя его запамятовал, а лицо хорошо помню…
- На вас падала тень Поэта? - медленно спросил Стогис.
- Бывало, - просто ответил Гермес. - Но вы на мой вопрос не ответили: нужны мы вам или нет?
Трудно было ответить честно, и еще труднее потому, что мучил стыд за сам вопрос, возникший в наш, столь просвещенный, век. Но бог ждал, и Стогис промолвил:
- Пока род человеческий не пройдет, красота будет сиять.
- Или то, что от нее останется, - горько продолжил Гермес.
- Да, или то, что от нее останется, - прямо сказал Стогис. - Бывали времена, когда разбивали головы не только статуям, но и людям. Это, мой бог, сор истории, который рано или поздно осядет.
- И вы верите в это? - строго спросил Гермес.
- Я хочу верить в это.
- А нам всем что же остается?
- Мужество и терпение. Другой охранной грамоты нет.
- Прощайте, человек. Я запомню вас.
Гермес помедлил, затем коснулся мраморной дланью плеча старика, как бы прощая его за что-то, благословляя и любя, - и вышел.
Штаб главнокомандующего культурой размещался в современном многоэтажном здании, напоминающем хорошо застекленный гроб. К нему то и дело подъезжали чистые солидные машины. У подъезда сновали озабоченные борьбой на культурном фронте люди. Где-то внутри этого колосса сидел сам Бородулин, полководец в долгой и жаркой схватке с невежеством, отсталыми традициями и антиэстетическими тенденциями.
Взору впервые вошедшего в штаб человека представали многочисленные гигантские графики и диаграммы, на которых кривая роста культуры, помедлив у отметки "1913 год", резко, как космическая ракета, взмывала вверх. Имелись в хозяйстве Бородулина и другие занимательные вещицы, как-то: многочисленные макеты штаба в 1/20 натуральной величины: из картона, соломки, чугуна, алюминия и даже из горного хрусталя. Бородулин весьма ценил макетное дело и покровительствовал ему. Но главным украшением штаба, безусловно, был фонтан "Казнь Савонаролы". Жалкая, коленопреклоненная фигура злейшего врага культуры и прогресса (из гранита) навечно застыла в центре мутного бассейна, посылая человечеству проклятия. Голову неугомонного фанатика когтил мощный, поистине ренессансный голубь.
Итак, с утра в толпе суровых бородулинских солдат замешался молодой человек в строгом, но мешковато сидящем костюме. В руках он держал роскошный букет оранжерейных роз. Молодой человек искал кабинет главнокомандующего и наконец нашел его. Но проникнуть туда было не так просто. В приемной сидел цербер - молоденькая женщина со стервозным выражением лица. Посетителя это не смутило. Он деловито подал юной стервочке букет и поцеловал руку.
- Ай, какие у вас руки холодные! - взвизгнула цербер.
- Да, - сказал молодой человек, - они холодные. Но сердце!.. - Он гулко ударил себя по груди и, не найдя больше слов, обольстительным жестом протянул церберу флакончик французских духов.
- Вы мне взятку да-а-ете? - захлопала ресницами цербер и стыдливо хапнула флакончик.
- Ай, не смешите меня! - поморщился посетитель. - Разве ж это взятка? Если бы вы видели, как подкупали чиновников в Древнем Риме, тогда вы бы поняли, что такое настоящая взятка!
Дикие, непонятные слова незнакомца парализовали девицу. Она уловила лишь то, что он, видимо, часто бывал за границей, в буржуазных странах. Пользуясь замешательством цербера, Гермес вошел в святая святых.
Первое, что бросилось в глаза богу, была гигантская карта страны, утыканная флажками, испещренная разноцветными стрелками и другими малопонятными знаками. Это была карта великого сражения за культуру. Бородулин в накинутом по-походному пальто сидел, навалившись на стол, и орал в телефон:
- Долго я вас всех буду держать на своих плечах?! Опять в Черемыше прорыв! Этот Черемыш в печенках у меня сидит! Приказываю: сбросить туда десант. Пятеро балалаечников и Антонина Ковтюкова. Учись мыслить новаторски, ты, недоумок! Культура, - это знаешь что?! А-ах, зна-аешь! Ну то-то. Смотри у меня. Бывай.
Гермес, волнуемый нехорошими подозрениями, вглядывался в главнокомандующего. Он был даже рад, что на него не обращают внимания. Хотелось получше разглядеть противника - его тяжелое, малоподвижное лицо, бычью шею, огромные ручищи, квадратные плечи, немигающие глаза.
Бородулин наконец заметил вошедшего и исторг негодующий вопль:
- Не видите разве - я уже в пальто и ботинках?! Меня тут нету, хоть я и есть!
Подозрения Гермеса превратились в уверенность. Он решительно сел напротив врага и прямо спросил:
- Бородулин, признайся честно, ты беглый атлант?
- Да, я атлант! Всех на своих плечах тяну куда-то!
- Порви Проект решения, атлант, - спокойно посоветовал Гермес, - а то плохо будет.
- Да ты кто тако-ов?! - зарычал Бородулин. - В щебенку тебя, щенок!
- Не хами, Бородулин! - погрозил пальцем Гермес. - Ты с богом говоришь, с вестником Зевса.
- Что тако-ое?! - взбеленился атлант. - Кто здесь сказал "бог"? Какой такой еще "бог"? Где "бог"? Да мы их всех давно с пьедесталов поскидали! А которые остались, пускай в тряпочку помалкивают! И-ишь, растявкался мне тут: "бо-ог"!..
Бородулин раскрыл папку, схватил ручку, как кинжал, и занес ее над бумагой:
- Вот он, Проект решения, вот он, родимый! Сейчас подмахну, и дело с плеч!
- Ах ты, выскочка, ах пакостник! - гневливо воскликнул Гермес. - Ну, погоди же… Я знаю, что с тобой делать!
Он внезапно распахнул пиджак и выдернул из внутреннего кармана мраморный кадуцей. Бородулин испугался.
- Что-о?! Убить меня хочешь, аристократ, мозгляк?! - Он яростно застучал ногами, что напоминало автоматную очередь. - Не посмеешь! Да на мне все держится! Все-о-о!
Гермес неожиданно ударил атланта кадуцеем по голове. Тот окаменел. Пальто сползло на пол.
- Волею гения, давшего мне божественную власть над изваяниями, ввергаю тебя, атлант, в рабскую покорность! Пиши на этой бумаге: "Запретить".
Из каменного горла Бородулина вылетели звуки ужаса: "Ва-ва-ва". Медленно водя тяжелой рукой, он начертал корявыми печатными буквами требуемое, отвалился на спинку стула и замер.
Гермес подхватил документ и вышел из кабинета, сказав на прощание:
- Страшись казни, атлант.
В приемной бог подал секретарше бумагу и властно бросил:
- В приказ.
Ах, если бы автор обладал такой же властью над героями, как Гермес над изваяниями, то на этом месте можно было бы поставить точку. Но, увы, нет у него такой волшебной власти! Есть только чистый лист бумаги, старомодное стальное перо и пузырек с чернилами. Часто и вопреки воле автора перо это своенравно скользит по бумаге, выводя из тьмы несуществующего героев, не желающих мириться с уготованной им участью.
Смирилась ли Капиталина Гавриловна с собственной гибелью? Да и погибла ли она вообще? Казалось бы, все кончено. Голова отделена от туловища. Но нет, не тут-то было! Мы забываем, что имеем дело не с человеком.
Голова Капы, причитая и проклиная палачей, долго лежала на снегу. Шикин из-за сугроба, покуривая, слушал ее страстные обличения, и в сумерках его души, в подвалах интеллекта чертополохом расцветала мысль:
"Да, это сюрчик в чистом виде. Рассказать в компании - не поверят. Такую вещь приятно иметь как раритет. Можно будет поставить ее на стол".
Докурив последнюю сигарету, Шикин осторожно покатал ногой голову кариатиды.
- Капиталина Гавриловна, вы не будете кусаться, если я переложу вас в авоську?
Уткнувшись носом в снег, Капа, вернее, голова ее, злобно пробурчала: