Прошло уже больше двух недель, никаких признаков этой болезни я не заметил и даже наоборот, находясь днем и ночью рядом, мы даже мыслить стали одинаково. Вот вчера: тянем плот, колени от усталости подламываются, пот глаза заливает, снег лицо сечет, а на плоту "Спидола". Какая-то визгливая певица поет:
Захочу в тайгу,
Захочу в пургу…
Мы до этого добрую четверть часа молчали. Обстановка такая, что не до разговоров. И вдруг дуэтом, слово в слово, буковка в буковку:
- А плот потаскать не хочешь?
Вечером Лёня ушел к плоту за посудой, а я готовил постель. Рублю ветки, раскладываю их под лиственницей и думаю: вот если б с нами Виталий жил! Это брат наш. Он сюда всю жизнь мечтает попасть. Когда я последний раз в отпуске был, так он на вокзале вдруг заявил: "Сейчас сяду с вами и поеду, а потом как-нибудь рассчитаюсь". Мать с отцом в панику, сестры отговаривают, я тоже. А потом, когда поезд отправился, все нам руками машут, улыбаются, один Виталий стоит на перроне и исподлобья поглядывает.
Только так подумал, заявляется Лёня с чайником и орущей "Спидолой" в руках и с ходу спрашивает:
- Браток, а почему когда на вокзале провожают, то улыбаются? Плакать нужно, горевать, а они на все тридцать два.
Я тогда на это совпадение особого внимания не обратил. Мало ли что бывает. Но вот сегодня лежу в палатке, думаю, как нам плот из шиверы выручить? Вдруг Лёня завозился рядом, открыл глаза и заявляет:
- Слушай, а ведь мы дураки! Один час поработаем, и наш плот на свободе. Знаешь, что нужно сделать?
Здесь и меня осенило. До чего все просто! Я радостно киваю головой:
- Конечно! Там, где Лакланда на рукава делится, поставить плотинку и часть воды под плот направить.
Брат аж подпрыгнул, а глаза круглыми стали:
- Точно! А как ты сообразил?
А я и сам объяснить не могу. Сообразил, и все. Телепатия. А может, это и есть психологическая совместимость?
27 сентября
Через пару часов "Дриада" оставила за собою развилку, плес у скалы и, сдерживаемая одним якорем, не спеша покатила по Лакланде.
А в тайге перенова. Снег припудрил стволы лиственниц, пригнул кусты, выгладил косы и отмели. Все живое залегло. Страшно ходить, когда каждый твой шаг на снегу отпечатывается.
К обеду проплываем мимо той скалы, где спали на костре-вулкане.
- Приветствую тебя, родимый уголок! - кричит Лёня.
Причаливаем к левому берегу и отправляемся на разведку. Где-то здесь в Лакланду впадает ручей Тайный. Свое название он заслужил тем, что, не дотянув с километр до Лакланды, уходит под землю весь, до последней капельки, и подземными родниками вливается в Лакланду. Паничев предупреждал, что это место легче всего можно найти в декабре или январе - там, где выходят родники, Лакланда никогда не замерзает.
Лёня ворчит, что Тайный нужно было искать до снега. Теперь все закрыто. И правда, угадать трудно. Сухие протоки, небольшие лощинки, русла мелких ключиков засыпал рыхлый снег, сделав их похожими друг на друга.
Солнце уже коснулось верхушек лиственниц, как бы предупреждая, что пора думать о ночлеге, а Тайный все не открывался.
Возвратились к плоту, попили остывшего чая и решили проплыть еще километра два. На этот раз пристали к небольшому, но очень высокому завалу. Прямо пирамида, сплетенная из обкоренных лиственниц. На середине завала стоит небольшая чозения. На ее ветках кое-где трепыхаются острые листочки.
Бумка забралась на вершину завала, стоит, слушает. Прислушались и мы. Сначала тихо было, потом вдруг: гел-гел-гел…
Гуси!
Гусиный гомон доносится откуда-то из тайги. А вдруг там озеро? Закрепляем плот, привязываем к нему Бумку. Бежать по тайге трудно и опасно. Снег прикрыл и ямки и кочки. Чуть не угадал - упал, того и гляди, ногу поломаешь.
Прибрежная тайга узкая, метров двадцать пять–тридцать, а дальше бескрайнее болото. Гусиный разговор доносится из-за высокой морены, подступающей к болоту с левой стороны. Нас с криком сопровождает дятел желна. Крупный, черный, с красным хохолком на макушке. В его пронзительном "клеть-клеть-клеть" чувствуется и разбойная удаль и возмущение. Он уже раз пять обогнал нас, присаживался на деревья и делал вид, что выколачивает короедов. Останавливаемся, ждем, пока он уберется подальше. Тот и правда постучал, повертелся, кивикнул и улетел. Поднимаемся на морену и попадаем в молодой лиственничник, среди которого то здесь, то там белеют остовы сухих деревьев. Когда-то здесь прошумел верховой пожар, и теперь поднялась частая молодь.
С морены открывается широкий плес, у кромки которого расположился табун гусей. Темные птицы почти незаметны на фоне воды, и только снег предательски оттеняет их крупные силуэты. Табун большой, штук двадцать. Один гусь плавает посередине плеса, часто поворачивает голову и кричит: гел-гел-гел-га-гаг-га… Табун дружно ему отвечает.
Пригибаемся, спускаемся к плесу, попадаем на русло сухого ручейка, по нему пробираемся почти к воде.
Гуси совсем рядом. Слышно, как плещутся, видны волны. Вдруг прямо на нас выплыло три крупные птицы. Два гуся, вытянув длинные шеи, полощут клювы в воде, что-то там выискивают, а третий просто плывет и посматривает по сторонам. Поворачиваюсь к Лёне, тот прицелился, ждет команды.
- Готовсь! Три-четыре! - скомандовал я и выстрелил в ближнюю птицу. Лёня запоздал с выстрелом и ударил, когда гуси разгонялись для взлета. Табун зашумел крыльями, загелгекал и, прижимаясь к воде, подался в верховья ручья. Мы бросились к добыче. Еще пару таких красавцев, и мы имеем новую подушку. Сегодня на обед, вернее, на ужин гусь в собственном соку.
Плес оказался устьем ручья Тайного. Громадные каменные глыбы обсели плес, забрели в студеную воду. Все они обкатанные, лоснящиеся, так называемые бараньи лбы. Глядя на них, можно зримо представить мощную и неукротимую поступь ледника, вспахавшего эту долину.
28 сентября
У самого берега Лакланды образовался молодой лед. Водяные струйки, разыгравшись, качают его, и тогда над рекой плывет удивительный хрустальный звон.
Лёне вдруг страшно захотелось горохового супа, и он принялся разводить костер. У нас полная сковородка жареной гусятины, на проволочных шампурах стынет заплывший жиром медвежий шашлык, в конце концов можно сделать омлет из яичного порошка или сварить щербу из хариусов, а ему подавай гороховый суп.
Пока он рубил дрова и отыскивал мешочек с горохом, я разобрал ружья и принялся кипятить замки: с наступлением морозов наши "Белки" стали давать осечки. Мы несколько раз разбирали их, прочищали тампонами спусковые механизмы, ковырялись в каждой щелочке - не помогало. Ружья стреляли только после второго щелчка. Вообще-то это хваленое оружие на поверку оказалось ненадежным и неудобным инструментом. Во-первых, короткая нарезка ствола не придает достаточной устойчивости пуле, во-вторых, рядом со спусковой скобой зачем-то пристроили рычажок для открывания стволов. Этот рычажок уже порвал мою куртку и все время норовит уцепиться за лямку рюкзака. А если уж за что ухватится, то держит основательно. Приходится снимать и рюкзак и куртку, только тогда доберешься до ружья.
Я уже заканчивал протирать второй замок, как вдруг за рекой раздалось звонкое тявканье и короткий визг. Бумка подхватилась и уставилась в темень. Шерсть на ее загривке стала дыбом, хвост - этот флаг собачьей отваги - закачался туда-сюда, а лапы напружинились, как перед прыжком. Через мгновение тявканье повторилось и следом раздался хохот. Неожиданный, как взрыв. Лиса! Смех же, без сомнения, принадлежал куропачу.
Сейчас куропаткам не сладко. Снега мало, лунку не сделаешь, а спать на деревьях в такой мороз опасно. Набитый мерзлыми почками зоб на сильном морозе с ветерком может к утру отмерзнуть. Сколько раз случалось: зима малоснежная, а морозы за пятьдесят. Куропатки и глухари погибали тысячами. А люди все на охотников сваливают.
С восходом солнца начинаем строить базовую избушку, и до этого времени нужно успеть перенести продукты и приманку к месту строительства. Бросать продукты на плоту опасно.
Мох на болоте уже прихватило морозом, он почти не продавливается, а к кочкам мы приноровились. Как только нога поймает предательскую пустоту и угрожает подвернуться, сразу же падаешь. Летит в сторону мешок с продуктами, шарахается перепуганная Бумка. Других способов избежать вывихов и переломов в данной ситуации нет.
Когда первые солнечные лучи облапили вершины нависших над Тайным сопок, на самом краю морены среди молодых лиственниц мы отыскали две толстые сухостоины. Здесь будет самая главная наша изба, отсюда пролягут четыре путика: два на восток и запад вдоль Лакланды, один на юг по ручью Тайный, и еще один - на север. Паничев говорил, что правый берег Лакланды он знает плохо, но оттуда часто спускаются олени и где-то там, за водоразделом, выпустили пятьдесят баргузинских соболей. Есть надежда, что там будет один из самых добычливых путиков.
Погода хорошая.
Солнечным теплом уже прогреты рукоятка лопаты, топорище и красноватые стволы лиственниц. Бревна отпиливаем длинные и толстые, носить и ворочать их нелегко. Три сутунка кинули - и перекур. Но настроение отличное и работа в удовольствие. Не ленимся два-три раза повернуть бревно или отбросить показавшееся неподходящим и пилить новое.
Таежные зимовья строят "в лапу" и в "ласточкин хвост". Такие избы стоят века. Этот способ вызван постоянной недостачей гвоздей. У нас этого добра целый ящик, и строим быстро и просто. Берем трехметровое бревно, подгоняем его к другому и с торцов скрепляем двухметровой стойкой. Иногда в роли стоек используем пару недалеко стоящих друг от друга деревьев, предпочтительно сухих. Обычно между бревен стелят мох, но он сейчас под снегом, и мы конопатим щели ватой из старого матраца.
Пила острая, но высохшая древесина по твердости не уступит иному камню, и мы начинаем понимать, почему лиственницу относят к твердым породам. Если после сухой лиственницы пилить сырую, то пила плывет, как по маслу, даже не верится, что это одно и то же дерево. Недалеко от нас растут восемь стройных, как свечи, лиственниц. Пожар обошел их, и теперь они хохолком вздымаются над мореной. Когда-то на двух деревьях жили белки, об этом напоминают полуразрушенные гнезда. Мы таскаем бревна откуда угодно, но на живые лиственницы рука не поднимается. Где-то подспудно живет мысль, что со временем к гнездам явятся их хозяева. И вообще, к деревьям, давшим приют зверькам и птицам, отношение какое-то особенное.
На болоте с утра появились собольи и заячьи наброды. У зайца след крупный, четкий. Наверное, это здешний хозяин. Наткнувшись на нашу тропу, он не испугался, более того, проследовал несколько метров моим следом, затем переместился на Лёнин и наконец заинтересовался Бумкиным. Вчера после охоты на гусей мы отвязали Бумку, она сейчас же отправилась к морене. Там, где Бумка спрямляла свой путь, спрямлял его и заяц. Удовлетворив свое любопытство, заяц ускакал вдоль болота.
Соболь на наши следы внимания не обратил. Он учился ходить по снегу, и ему было не до нас. Обычно по чернотропу соболь ходит "четверкой" - следом, немного напоминающим заячий малик: два отпечатка рядом, два цепочкой. При таком продвижении каждая лапа свой след топчет - что еще проще? По снегу же нужно ходить двоеточием, то есть с таким расчетом, чтобы задние лапы ставились точно в отпечатки передних. Соболь был молодым, и двоеточный след у него получался плохо.
Через долину Тайного проходит путь, по которому утки, гуси и даже лебеди летят на зимовку. Недалеко от плеса стоит лиственница с сухой вершиной. Увидев на дереве темнеющий силуэт, мы подумали, что это глухарь, и отправились посмотреть. Прошли полпути и поняли, что ошиблись. Это был извечный утиный враг - болотный лунь. Крупная каштановая птица сидела, поджав одну ногу, и, плавно поворачивая головой, осматривала долину. Недалеко от луня плескался табун чирков. Маленькие уточки прекрасно видели своего врага, но почему-то не улетали. А он, длинноногий и желтоглазый, сгорбившись, маячил над ними, высматривая более подходящую добычу, а может, спутника для неблизкой дороги. Увидев нас, он сорвался с ветки и заскользил над долиной. Взмахи его длинных крыльев были нечасты и плавны. Не верилось, что при желании этот разбойник догонит самую быструю и ловкую из птиц.
Только улетел лунь, тотчас на его место опустился другой хищник. Эту птицу я не знаю. Она значительно меньше луня, светлее его и имеет белое подхвостье. Нас совершенно не боится, приводит в порядок свои перья.
А после обеда над нами один за другим пролетели три гусиных ключа. Гуси тянули низко, и их гортанное "кайяг-кайяг" лилось над тайгой призывно и тревожно. Словно они потеряли что-то и не могут отыскать.
Потом на плес опустились три лебедя, крикнули "гонг-гонг!" и стали копаться в водорослях. Они не могут нырять и держатся на мелководье, иногда выходят на берег и щиплют проглядывающую из-под снега траву. В Тайный впадает маленький гнилой ручеек со множеством водорослей, один из тех, что не замерзает в самые лютые морозы. Лебеди вскоре закопались в него так, что скрылись из поля зрения за крутыми бережками. Подобную неосторожность могут позволить себе чирки да еще какая-нибудь одинокая серая утка. При опасности они срываются, как катапультированные, и уходят такими зигзагами, что ни попасть из ружья, ни догнать их невозможно. Лебедям же для взлета нужен разбег, летят они тяжело и, конечно, совершенно не петляют.
Под вечер лебеди немного поплавали по плесу, затем вылезли на берег, отошли от воды метров на тридцать и притихли. Обладая прекрасным зрением, они, конечно же, видели нас. Мы через каждые пять–десять минут поворачивали головы в сторону отдыхающих красавцев и удовлетворенно кивали друг другу: "Сидят!" Словно в этом была наша заслуга. Все давно любят лебедей и за красоту и за верность друг другу. А ведь и гуси создают пары на всю жизнь, да еще с двухгодичным испытательным сроком. Да-да! Гуси начинают брачные полеты и создают пары в годовалом возрасте, а к гнездованию и насиживанию яиц приступают, только когда им исполнится три года. Маленький скромный рябчик, оставшись без подруги, в течение нескольких лет не образует новой пары.
Однажды я видел, как у погибшего под колесами автомашины евражки почти двое суток просидела его подружка. Все это произошло возле мастерской, у которой мы ремонтировали бульдозер. Мы с Васькой Чирком несколько раз отбрасывали ее с дороги, но она упорно возвращалась к мертвому. На второй день она тоже попала под машину.
29 сентября
Лёня вчера заявил:
- Все рационализации и новшества дело рук… лодырей.
Чтобы ночью не кочегарить и в конце концов отоспаться, он стянул с плота матрацы, десятка полтора, обложил ими палатку. Топить печку нельзя: от малейшей искорки может все загореться. Но было тепло.
Ночью к нашей стоянке выходил медведь. Он явился с низовьев Лакланды и остановился у жерлиц. Жерлиц было около двадцати, и почти на каждой сидело по налиму. Будь медведь потолковее, он вытянул бы нашу добычу и закатил бы пир. Он же подобрал дохлых гальянов и побрел через Лакланду. Ветер тянул на нас, но Бумка ничего не учуяла.
Мы решили посвятить этот день охоте на зверя. Даже не позавтракав, набросали в рюкзак консервов и быстро перебрались на правый берег. Медведь прошел три-четыре часа назад. След чуть-чуть схватился и, поддетый снизу, рассыпался на кусочки. Собаку держали на привязи. Медведь медведем, а Бумка у нас одна.
Медведь сделал несколько покопок у самого берега и направился к заросшему озеру. Со стороны Лакланды из озера вытекал ручеек. Он неторопливо струился в травяных зарослях и уходил к реке. Эти заросли и привлекли медведя. Вся растительность в ручейке была смята, на воде плавали пучки осоки. Здесь же белели длинные узловатые стебли с тройчатыми листьями. Это одно из распространенных растений - вахта. Ее листья идут на приготовление настоек тем, кто жалуется на отсутствие аппетита. Может, медведю перед зимней спячкой нужно принять желчегонное, а может, вахта удаляла из его кишечника глистов. Такая информация встречалась и в солидных трудах. Но в зверинцах и в цирках медведям никаких лекарств не дают. Тем не менее осенью все глисты покидают хозяина.
От болота след потянул на сопку. Многокилометровые голые крутые склоны заставили нас отказаться от преследования. Мы возвратились к палатке. На лиственнице у плеса маячил новый "пастух" утиных стай. Но уток не было. Лебеди тоже улетели. У недостроенной избушки суетился поползень. Он весело цивикал и бегал по мешкам из-под комбикорма.
Стройка идет к концу. Лёня закрепляет печную трубу растяжками, а я навожу порядок возле избушки. Сгребаю весь строительный мусор. Получилась огромная куча с пнем-осьминогом на вершине. Кладу под кучу небольшую веточку стланика с сухими хвоинками и поджигаю. Когда заиграли первые язычки пламени, в дыму что-то мелькнуло, и на пень выскочил бурундук, обиженно пискнул, перебрался на тонкую веточку и спрыгнул на снег, ловко увильнул из-под носа Бумки и выскочил на крышу избушки. На Лёню, возившегося у трубы, он никакого внимания не обратил, а уселся на углу крыши и стал наблюдать за Бумкой. У меня есть некоторый опыт ловли бурундуков. Отыскиваю в одном из мешков валенок и осторожно передаю брату. Лёня пристраивает валенок на середину крыши и тихонько приближается к бурундуку. Теперь зверек пугается и Лёни, но Бумка ему все же страшней. Он делает круг, замечает валенок и быстро ныряет в него.
11 вечера. На заклиненной между бревнами щепке горит свеча. Рядом на стене фотография моей семьи: жена, две дочки и сын. Я лежу на нарах и пишу дневник. Здесь же уютно посапывает Лёня. Из-под одеяла выглядывает его щека. Верхняя часть щеки темная, нижняя светлая. Мы сегодня помылись и выбрились. Там, где разрасталась щетина, лицо совсем не загорело. Мы планировали отрастить шикарные бороды, но в последнее время кожа под щетиной стала чесаться.
В избушке стоит банный дух. Под нарами вырыта приличная яма. Теперь, если нам нужно искупаться, выстилаем яму полиэтиленовой пленкой, наливаем горячей воды и… вы меня извините.
Сегодня конопатили стенки, подсыпали завалинку, обивали мешками дверь. Нары расположены в глубине избушки. Эта стена глухая. В боковых стенах окна. Одно над столом, другое за печкой. Под самым потолком длинная полка. На ней посуда и наволочка с конфетами. Закупали конфеты, наверное, десяти сортов, но вот уже полмесяца таскаем только "Сливу", вид которой вызывает у нас дурацкий смех. Как продавцы смогли всучить нам столько "Сливы", ума не приложу!
В стену возле печки мы забили десятка два крупных гвоздей, повесили обувь, одежду, белое полотенце (только сегодня из мешка вытянули).
Бумка свернулась в клубочек возле поддувала, но это не говорит о приближении затяжных холодов. Бумке всегда холодно.