- Миш, у нас нет другого выхода, - произнесла Маша загробным голосом.
- С чего это? - испугался Мишка.
- Ты понял, что он про крепостных говорил?
- Да, но что…
- Ничего ты не понял, - перебила его Маша, - сейчас крепостное право, беглых ловят. Мы от дома не отойдем, нас поймают.
- Подожди, а как они узнают, что мы крепостные?
- Не знаю. Но, похоже, в этом времени бедные все крепостные.
- Да ладно, - отмахнулся Мишка, - не может быть.
- Здесь все может быть, - мрачно сказала Маша. - Тебе эти "ловцы" наших ментов не напомнили, а? Они еще спрашивали что-то вроде прописки, вообще один в один.
Миша потрогал разбитую скулу и задумался.
- Ладно, давай день тут посидим. Выясним, что за время, что за прописка и что нам делать. А потом вперед, под бой колоколов. Достало уже все, домой хочется.
- Да, - тихо сказала Маша, отложив надкусанный кусочек сыра.
Утром Мишка страшно напрягся. Он был уверен, что его, как обычно, отправят на тяжелую физическую работу. Но была тишина, никто его не будил. Те, кто ночевал с ним в одной комнате, тихо встали и расползлись по дому. Через некоторое время Мишке самому надоело валяться, да и поесть он был не прочь… Встал и пробрался на кухню.
На кухне Маша сидела за столом и с умиротворенным лицом чистила ложки.
- Тебя уж запрягли? - спросил, зевнув, Миша.
- Я сама взялась, - сказала Маша, - надо ж еду отрабатывать.
- Ох уж эта твоя справедливость! - вздохнул Миша. - Ничто ее у тебя не отобьет. Что тут отрабатывать? Сыра кусок?
Маша сжала зубы и принялась тереть ложку с удвоенной энергией.
- А где эта карга старая? - поинтересовался Миша.
- У нее спину скрутило. Лежит у себя, ругается на чем свет стоит. Говорит, без нее тут все пропадет.
- Ну и отлично! - обрадовался Мишка. - Значит, можно поесть спокойно.
Но спокойно поесть не удалось: через минуту в кухню вбежали две девицы и загомонили разом.
- Ох, сегодня ж его сиятельство обед дают, а прислуги-то никого и не осталось, как управимся, не знаем.
- А где все? - спросила Маша.
- Да в имении все, поехали сады обирать. У Пал Иваныча сады огромные, там не справляются, вот он и отправил всех городских, чтоб подсобили. А Прокла слегла…
- А вы? - спросила Маша.
- А что мы? - испугалась одна из девушек. - Мы ж к господам не пойдем! Там же ходить надо, говорить, подавать… Не, это без меня, я тут, в уголочке посижу. С семками.
Мишка прыснул в углу, чем немедленно привлек внимание девушек.
- Ой, - зарделась та, что говорила, - мы тут о своем, о девичьем, а у нас тут вон кто есть… А меня Катериной зовут.
Катерина перекинула через плечо косу и, как положено в таких случаях, стала теребить ее, искоса смотря на Мишу. Маша не выдержала и хихикнула. Миша немедленно разозлился.
- Что смешного? - рявкнул он.
- Катя, я могу помочь с приемом, - предложила Маша, - я господ не боюсь.
- Вот и славно, - пропела Катя, - а ты меня познакомишь со своим…
- Братом, - подсказала Маша.
- Бра-а-атом, - радостно пропела Катя, - ах, братом. Тогда я сама познакомлюсь.
"Ах, значит, братом, - подумал Миша. - Только что был почти мужем, а тут опять стал братом!"
* * *
Полдня Мишка вертелся возле Маши. Ну не то чтобы вертелся, а так… оказывался все время рядом. Честно говоря, ему было немного не по себе от того, что он никому не нужен. То ли дело Маша! Она хлопотливо готовилась к ответственному делу: переоделась в какое-то другое платье, придирчиво выспрашивала у дворовых девчонок, что и как надо делать, кому что когда подавать, куда смотреть и где ждать, пока не позовут. На "брата" она внимания не обращала - в отличие от Кати, которая так застенчиво хлопала на него ресницами и выразительно поправляла косу, что Мишка сбежал, воспользовавшись моментом, когда девчонка отвернулась.
Чтобы провести время хоть с какой-то пользой, он решил обследовать дом. Он оказался обширным, и комнаты большей частью просторными, с высоченными потолками. Особенно впечатляла библиотека.
Мишка даже замер на пороге от неожиданности - он никогда, ни в одном времени не видал сразу столько книг. Три стены уставлены стеллажами, на которых плотно, обложка к обложке, теснились тома в кожаных переплетах. По их истертости видно было, что все книги читанные, многие - неоднократно. Стеллажи уходили высоко вверх, поэтому у каждой стены к ним заботливо прислонены лестницы. Причем не стремянки - обычные лестницы, похожие на ту, что Мишка видел в бабушкиной деревне. Пространство между стеллажами тоже не пустовало: там выстроились буквой "П" простые, хотя и гладко оструганные столы.
За ними сидело двое: очень серьезный мальчишка лет пяти и хмурый седой старик. Как ни странно, мальчишка читал шустро - пробегал глазами страницу и тут же переворачивал ее, а старик шевелил губами, с явным трудом одолевая буквы. Зато когда Мишка увидел, что именно тот читает…
Это была газета! А на газетах, как известно, есть дата. Во всей этой суете они как-то позабыли выяснить, какой нынче год на дворе.
Мишка, стараясь двигаться потише, подошел к старику и почти шепотом сказал:
- Здрасьте.
Ответа не последовало. Но Мишка решил не сдаваться.
- Свежая? - спросил он старика.
Но ответил мальчик.
- С прошлой среды! А свежая только питерская есть.
Причем слово "питерская" он умудрился с таким неуловимо презрительным выражением, что Мишка невольно усмехнулся. Похоже, вражда между двумя столицами уже стала привычной. "Значит, - попытался вычислить Мишка, - Петр Первый уже был… Нет, все равно надо поточнее узнать". И потянулся за "свежей питерской".
- Сам что, с Питера? - с уже нескрываемым презрением спросил мальчишка.
- Нет, - почему-то торопливо ответил Мишка и, вспомнив свои приключения, уточнил. - Мы с сестрой из Литвы.
- Здорово! - теперь пацан обрадовался. - Так ты по-польски, наверное, знаешь!
Мишка еще торопливее замотал головой. Мальчишка огорчился:
- Жаль… Я пока что только по-русски и по-аглицки читать могу.
В доказательство своих слов он продемонстрировал книгу, которую держал в руках. На ее обложке действительно было что-то написано по-английски. Мишка решил не удивляться и нашел дату на газете. 1856 год…
* * *
А Маша уже стала прислуживать. Это оказалось делом хлопотным, особенно поначалу. Дамы - те еще ничего, ели-пили мало и внимания почти не требовали. Присмотревшись повнимательнее, Маша поняла причину такой сдержанности, а заодно и причину отличной осанки присутствующих "барышень" и "барынь". Все они были так затянуты в корсеты, что даже воздух в себя с трудом втягивали, что уж говорить о еде и питье. Зато некоторые мужчины ели обильно и еще обильнее выпивали. Приходилось подтаскивать к ним бутылки и убирать пустую посуду. Эти некоторые были, как могла догадаться Маша по разговорам, из помещиков, которые выбрались в Первопрестольную развеяться и навестить "милейшего Павла Ивановича".
Видимо, одичав в своих имениях, помещики много и несмешно шутили и все норовили Машу ущипнуть или шлепнуть. (В такие моменты она с трудом сдерживала себя, чтобы не огреть нахала подносом.) Москвичи вели себя посдержаннее, ели и пили с видом пресыщенным и усталым.
А еще оказались за столом несколько офицеров в блестящих мундирах. Это были настоящие произведения искусства - мундиры, а не офицеры. Маша каждую свободную секунду старалась повнимательнее рассмотреть богатую вышивку, висюльки и бахрому.
Когда первый голод утолили, стало полегче, даже помещики - Маша про себя уже звала их "медведями" - сыто отвалились на спинки жалобно поскрипывающих стульев и прикладывались к бокалам лишь изредка. Теперь Маша могла немного расслабиться и внимательно прислушаться к беседе. Речь шла о вещах не очень понятных ей: охоте, политике, приемах. Кроме того, большей частью беседу вели по-французски - и тут уж Маша ничего разобрать не могла. Хорошо, что один из "медведей" в середине беседы возмутился и воскликнул:
- Да что мы, господа, ей-богу, все по-французски да по-французски! Вспомним незабвенного Александра Сергеича! "Чтоб умный, бодрый наш народ хотя б по языку нас не считал за немцев"!
"Странно, - подумала Маша, - это ж вроде Грибоедов написал? Или он тоже Александр Сергеевич?" Грибоедов был любимым поэтом Машиного папы, который считал его "незаслуженно заслоненным этим африканским выскочкой", так что в авторстве цитаты сомнений не было. А вот имя и отчество поэта Маша не помнила. И так мучительно пыталась вспомнить, что вздрогнула, услышав вопрос, заданный ей прямо в ухо:
- А вот пусть хотя бы наш бодрый народ скажет - кто сии строки написал? А, красавица?
И Маша ляпнула:
- Грибоедов! Только я его имени-отчества не помню.
За столом установилась удивленная тишина. Ее разрядил тот, кто и задал неожиданный вопрос - молодой чернявый офицер с залихватски закрученными усами. Он вдруг захохотал и зааплодировал:
- Ну, ваше сиятельство! Ну, Паоло, чертов сын! Уже и дворовым своим поэзию читаешь…
Ситуация была спасена. Многие захлопали вслед за чернявым, другие понимающе закивали: "Да, Пал Иваныч, молодец, уморил…". Маша бросилась наполнять бокалы и убирать тарелки. Беседа пошла своим чередом - правда, теперь уже по-русски.
* * *
Вечером, когда все наконец разошлись и дом погрузился в темноту, смертельно уставшая Маша, решила спуститься на кухню, чтобы попить чего-нибудь. Весь вечер ей страшно хотелось чаю. Слугам этот напиток не полагался, но Маша понадеялась, что найдет на кухне остатки барского чаепития и урвет себе чашечку.
Заметив полоску света под дверью библиотеки, Маша замедлила шаг. С одной стороны, заглядывать было страшно, а с другой, любопытство тут же запустило свои коготки в сердце девочки, потому что Миша успел рассказать ей о сотнях старинных томов, скрытых за этой дверью.
Поколебавшись буквально минутку на пороге, Маша тихонько отворила дверь. Пламя ее свечи заколыхалось, из библиотеки потянуло свежим воздухом. Маша открыла дверь чуть сильнее и тут же столкнулась взглядом с Пал Иванычем, который сидел за столом и внимательно смотрел на открывающуюся щель. Маша собралась было захлопнуть дверь и сбежать, но его сиятельство остановил ее властным жестом.
- Зайди, Мария, - сказал он и махнул рукой. - Нужно поговорить.
Пока Маша тихонько проскальзывала внутрь, пытаясь сладить с пляшущим огонечком свечи, Пал Иванович успел переместиться по библиотеке и бесшумно вырасти прямо перед девочкой.
- Скажи мне, Мария, - начал говорить хозяин, пытаясь казаться суровым. На самом деле суровость была напускная и ненужная. Прорывающиеся мягкие интонации завораживали Машу намного больше. - А откуда вы с братцем родом?
- Из Москвы, - тихо сказала Маша.
- И кто вас грамоте научил?
Маша замешкалась. Врать под взглядом Пал Иваныча оказалось совершенно невозможно. Его глаза сверлили ее насквозь и, казалось, видели ее мысли.
- Я ходила в школу, - сказала девочка после приличной паузы.
- В школу? - обрадовался Пал Иваныч. - Это просто прекрасно! Я давно говорю о том, как необходимы школы для крестьянских ребят.
Тут он задумался и уперся в Машу еще более пронзительным взглядом.
- Мария, - задумчиво сказал он, - кто же этот добрый человек, который обучал вас в школе? Я наверняка его знаю, скажи мне.
Маша опустила глаза. Что она могла ему сказать? Что через сто лет в Москве школ будет просто завались, а она - девочка из будущего?
- Мария?
Тишина. Маша сверлила пол глазами.
- Мария?
- Я не могу вам всего рассказать, - выдохнула она.
- Хорошо, - внезапно согласился Павел Иванович.
Маша от удивления подняла глаза и встретилась взглядом со своим покровителем. "Удав… Кролик…" - пронеслось у нее в голове, потому что глаз отвести она уже не могла.
- Когда-нибудь ты захочешь все мне рассказать, и тогда я буду счастлив тебя выслушать, - услышала она. - А пока ты имеешь право хранить свою тайну. И знай, что ты находишься под моей охраной, под охраной графа Астахова. Поняла?
Маша потрясенно кивнула.
- Если ты мне скажешь имя своего хозяина, я попробую купить тебя и твоего…
- Брата, - выдохнула Маша.
- Брата, - продолжил граф. - В любом случае, надо вычеркнуть вас из списков беглых.
- Нас нет в этих списках, - уверенно сказала Маша.
Пал Иваныч удивленно поднял бровь, но спорить не стал. Маша зачарованно смотрела на графа. В свете свечей он был похож на доброго волшебника. Большой мягкий халат, пенсне, книга на столе - невероятных размеров том в потертом переплете. "Я хочу здесь жить", - пронеслось в голове у Маши. И тут же воображение нарисовало ей красочную картинку. Утренний свет пробивается через легкие занавеси, Маша в легком платье с чашкой чая за конторкой… или вечер, и Маша в бальном платье вон на том диване сидит и обмахивается веером. И к ней подходит Павел Иванович во фраке и целует ей руку…
"Парле ву франсе?" - услышала она. И, находясь в своих мечтах, ответила:
- Нет. Но я говорю по-английски. Немножко…
И сообразила, что вопрос был ей задан в реальности.
Граф улыбнулся.
- Когда-нибудь ты мне расскажешь, кто ты, Мария, - сказал он.
Маша попятилась и практически выпала из библиотеки в коридор. Забыв, куда и зачем шла, она вернулась к себе в комнату с ощущением, что в ее жизни что-то изменилось. Или даже стряслось.
* * *
Мальца звали Степкой. Хотя чаще всего его звали просто "мальцом". Убедившись, что Мишка - "парень свойский", а главное, не питерский, Степка таскал нового обитателя дома по комнатам уже прицельно, по пути сообщая кучу полезных и не очень сведений:
- Граф у нас хороший, если и порет, то уж за дело… Тут горница, девки одни, неинтересно… Он меня два месяца как выкупил у одного… За то, что я ему стишок рассказал!
Малец откашлялся и торжественно произнес:
- Мороз и солнце, день чудесный…
И сделал эффектную паузу - мол, как я? Вид у него был такой самодовольный, что Мишка не выдержал, продолжил:
- Еще ты дремлешь, друг прелестный, пора, красавица, проснись…
После чего намертво заглох. Дальше стишок в памяти не отложился. Но Степка глумиться не стал, уважительно покивал:
- И ты тоже умный! Поэтому Пал Иваныч тебя и взял! А я дольше помню… Открой сомкнуты…
- Да ладно, - перебил его Мишка. - А это что за комната?
Они обошли и господский дом (кроме большой залы, где как раз шумели гости), и пристройки для дворовых, и даже посетили маленькую церквушку, которая стояла в десяти метрах дальше по улице.
- Это их сиятельство построили! - сообщил Степка с такой гордостью, как будто сам церковь выстроил. - Он вообще… добрый!
Но самое интересное Степка оставил напоследок. Когда они вернулись на подворье, он торжественно отвел к зданию, которое Мишка сперва посчитал чем-то вроде домика для гостей. Но внутри оказался настоящий, хоть и очень маленький, театральный зал - со сценой, занавесом, кулисами и несколькими рядами кресел для зрителей. Насладившись искренним изумлением гостя, малец отвел его в одну из комнат за сценой. Там стояли холсты на подставках, которые, как помнил Мишка, назывались не то подрамники, не то этюдники. Возле одного из них грустил нахмуренный мужик. Это был именно мужик, со всклоченной бородой, в длинной рубахе, подвязанной веревкой, в портках и опорках. Сначала Мишка подумал, что он просто рассматривает незаконченную картину, но потом заметил, что в руках у мужика - кисть и доска, измазанная краской.
Степка и Мишка замерли, боясь пошевелиться - до того напряженной была поза художника. Но вдруг он словно очнулся, почти не глядя макнул кисть в краску на доске, нанес несколько резких мазков на холст. И снова замер.
Мишка смотрел на картину и не верил своим глазам. Только что на ней был тихий зимний вечер, но пара мазков подняла настоящую метель. Теперь снег не падал сверху спокойными хлопьями, а несся куда-то за край холста.
Мишка хотел что-то спросить, но Степка сердито прижал палец к губам. Выходили из комнаты на цыпочках.
- Видал?! - с гордостью спросил малец уже во дворе. - Это Артамон. Его сиятельство Артамона в карты выиграл. Талант!
Похоже, Степка гордился всем, что делал граф. Это немного раздражало.
- Слушай, - спросил Мишка, - если он такой добрый, чего он вас на волю не отпустит?
- На волю? - искренне удивился Степка. - А зачем? Чего там делать, на воле?
- Да то же, что и тут!
- Ага, - малец иронично дернул плечом. - Я тут весь день книжки читаю, а меня еще и кормят от пуза. А на воле кто меня кормить станет? На воле буду горбатиться от темна до темна! И Артамон на воле, если повезет, в малярную артель попадет. А не повезет - золотарить будет!
Мишка не нашелся, что ответить. Ему еще больше захотелось домой. Тем более что год теперь известен, осталось припомнить каких-нибудь фактов про эти времена и дождаться колокольного звона. Со звоном проблем не было - звонили даже чаще и громче, чем при князьях и первых царях.