Владимир Прасолов
Золото Удерея
Роман
© Прасолов В.Г., текст, 2013
© Художественное оформление серии, ЗАО "Издательство Центрполиграф", 2013
© ЗАО "Издательство Центрполиграф", 2013
Моей маме, Валентине Ивановне, посвящается...
Медленно вторгаясь в жизнь ангарского народа, золотодобытчики безвозвратно крушили сложившийся вековой размеренный уклад его жизни. Традиции людей, привыкших тяжелым трудом добывать свой хлеб, ломались под напором лавины разномастного люда, внезапно нагрянувшего и сыпавшего из грязных ладоней самородное золото. Обесценивая труд таежных охотников, охотники за удачей развращали народ, но это были, как в народе говорят, еще только цветочки. Слух о золотоносных местах быстро докатился до Петербурга; горных дел промышленники, влиятельные особы при дворе его императорского величества, купцы и прочие состоятельные люди всех сословий щедро вложили средства в разведку месторождений. И загудела ангарская тайга. Мелкие ватаги бродяг-старателей затерялись в потоке соревнующихся между собой хорошо организованных разведочных партий, сплошным потоком хлынувших в эти места. Получив в Горном приказе разрешение на изыскания золота, они, открыв в близлежащих деревнях и селах свои конторы, по весне нанимали сотни работников, приезжавших со всей России, и, снабдив всем необходимым, отправляли в тайгу. Запестрела таежная глухомань починными столбами и явочными ямами, пробив два-три шурфа и взяв пробы, партии уходили дальше, закрепив для своих хозяев навсегда золотоносные места. Следом шли приглашаемые для отводов участков чиновники и отводчики Горного приказа, а уж затем разворачивалась приисковая добыча золота. Село Рыбное и деревня Мотыгина стали воротами в золотую северную тайгу. Сюда шли обозы с провиантом и инструментом, здесь формировались и набирались наемные рабочие для приисков. Громко зазвучали имена первых золотопромышленников, открывших богатые месторождения, - Машарова, прозванного "таежным Наполеоном", братьев Котовых, Орозова, Мыта-рева, Воробьева. Открылись и заработали, давая невероятно богатую добычу, первые прииски. Пуд, два пуда, три пуда золотого песка снимали в день, оглашая свою удачу стрельбой из пушек приисковые смотрители и управляющие. Приисковые рабочие, выполнив урочную работу, подав на золотомоющую машину сто - сто двадцать тачек к двум-трем часам пополудни, имели право на неурочную старательскую добычу и продолжали мыть лотками уже лично для себя. По Приангарью покатилась своей беспощадной волной золотая лихорадка.
В начале девятнадцатого века в приангарской тайге нашли золото.
Речки и ручьи, затерянные в бескрайней, дикой тайге, дотоле неизвестные и безымянные, оказались золотоносными. Золотой песок да самородки с Удерей-реки потекли в государеву казну. Долгий был этот путь, сложный да опасный.
Тихий закат разливался над рекой. Багрянец всеми оттенками пронизывал высокие кучевые облака, уходящие за горизонт. В небе царила причудливая, неспешно меняющая вид картина. Лучи солнца, пробиваясь на излете, высвечивали в вышине легкую пелену, отчего небосвод казался бархатным золотым куполом.
Мальчишка лет десяти, обняв руками голые коленки, сидел у небольшого костра на крутом яру широко раскинувшейся реки. Его выгоревшие на солнце, волной упавшие на лоб волосы пошевеливал теплый ветерок. Он завороженно смотрел на этот огромный и непонятный ему небесный мир. Мир, в котором все было так красиво и загадочно. В его воображении облака то преображались в замки и дворцы, парящие над густой синевой таежных сопок, то казались сверкающими всеми красками заката, зовущими в неизведанные дали невесомыми и призрачными кораблями. Он сажал их себе на ладошку и следил, как они уползали с нее медленно и осторожно.
На углях костра, нанизанные на тонкие ветки, пеклись, покрываясь розовой корочкой, небольшие рыбешки. Снизу, с реки, слышались озорные ребячьи крики и плеск воды.
- Федька! Пошли с нами морды проверять!
Мальчишка встал, подошел к краю обрыва.
- Идите без меня! - крикнул он ватаге ребят.
Когда солнце, залив малиновым соком небосвод, почти зашло, мальчишка спустился к воде. Вытащил из-под камня снасть и бережно, кольцами, уложил лесу, плетенную из конского волоса. Достав из берестяной бадейки крупного выползка, осторожно, не прокалывая червя лишний раз, наживил на большой железный крючок. Плюнув на наживу, раскачал рукой грузило и ловко бросил снасть в воду. Леса упала точно и без натяга, мальчишка подтянул ее и, присев на корточки, замер. Течение заставляло жилку слегка вибрировать, иногда она ослабевала, и мальчишка осторожно, чтобы не сорвать грузило со дна, подтягивал ее на себя. Густая темнота накрывала землю, тайгу, реку. Тихо. Только всплески играющей рыбы. Звезды, прорываясь сквозь облака, бликами играли на темной массе движущейся воды. Он терпеливо ждал. Резкий удар - и леса ослабла. Мальчишка вскочил и, быстро перебирая руками, стал выбирать слабину. Вот он почувствовал: что-то живое и сильное бьется в глубине, заставляя его то шагнуть в воду, то, отпуская, пятиться на берег. Несколько минут борьбы - и уставшая сопротивляться рыбина пошла без рывков. Мальчишка с колотящимся от восторга сердцем выбирал и выбирал лесу, пока к его ногам из воды не вылетел поддернутый последним рывком крупный налим. Оттянув его подальше от уреза воды, мальчишка в темноте нащупал ногой скользкое извивающееся тело, прижал и несколько раз ударил камнем. Налим затих. Подхватив под жабры, мальчишка с трудом поднял рыбину и, взвалив ее на спину, потащил вверх, по еле ощутимой босыми ногами тропке, к костру. Наскоро перекусив жареными рыбешками, мальчишка смотал снасть. Вспоров, выпотрошил налима, уложил в заплечный мешок и смело зашагал по знакомой тропинке домой.
Деревня встречала его мерцающими огоньками в слюдяных окошках изб, лаем собак, пьяными криками от заезжего двора. Все как вчера, деревня теперь засыпала поздно. Проезжий путь, проложенный через нее, постепенно менял сложившийся веками размеренный деревенский уклад. А изменилось все. Несколько лет назад где-то там, на реке Удерей, старательский люд нашел золотые пески. С ранней весны, еще по снегу, спеша Ангару по льду перейти, тянулись теперь ватаги через деревню на север. По двое, по пятеро, а то и дюжиной шли, редко на лошадях, телегами и повозками, а больше пешком, шли и шли со всей России. Кто, - по слухам от бывалых людей, в надежде разбогатеть в одночасье, шли к Удерей-реке. Кто - сам по себе, воли да удачи искать в этих необжитых таежных краях. С той весны и стали в деревне замки на двери вешать - лишняя трата, да с ключами забота. С другой стороны, веселее стало. Деревенский богатей Иван Авдеевич Никифоров подсуетился, съездил в Енисейск, бумаги справил да кабак открыл рядом с заезжим двором. Вот в тот кабак Федор и носил свежую рыбу, за нее прыщавый Епифан, что за стойкой стоял, булку хлеба давал, а то и деньгами платил. Немного, да все в доме прибавка. После того как сгинул в тайге отец Федора, трудно стало жить. Бабушка обезножела уж как год. Мать да две сестренки младшие при одних-то его мужицких руках… Небольшое хозяйство кормило, корова, лошадь, козы, куры - вся эта животина пропитания на долгую зиму требовала, потому Федору не до ребячьих забав было. Днем управлялся с хозяйством, помогал матери, вечером бегал на Ангару, ловил налимов на отцовскую снасть.
Федор подошел к заезжей избе. В потемках углядел нескольких привязанных у коновязи лошадей и крытую, на больших тонких колесах, фуру. Такой необычной телеги Федор еще не видал - прямо шатер на колесах. Это хорошо, подумал он, значит, Епифан кривить рожей не будет, возьмет рыбу и заплатит. Гостей заезжих кормить будет свежей ухой.
Федор смело шагнул в широко распахнутые двери кабака, в гул пьяных голосов.
- Это что за отрок? - услышал он чей-то грубый голос.
Осмотревшись в полутемном зале, сквозь висящий табачный дым, смешанный с винным духом, Федор увидел сидевшую за большим, покрытым скатертью столом компанию. В центре, в малиновой шелковой косоворотке, сидел и смотрел на него широкоплечий скуластый мужик с могучей гривой: из кольца в кольцо черные волосы и борода. Его озорные с хитринкой глаза никак не вязались с хриплым грубым голосом.
- Кто таков, сказывай? - повторил он свой вопрос, и все сидящие за столом, обернувшись, пытливо посмотрели на оробевшего Федора.
- Федор, Васильев сын, Кулаков, - назвался мальчишка.
- А не рано ль тебе, Федор Кулаков, по ночам в кабаки заходить?
- Я не для блуда пьяного сюда пришел, я рыбу принес свежую с реки, - ответил Федор.
- Так, значит, мы здесь блудом занимаемся, ха, ха, ха! - громко захохотал бородач. - А он по делу зашел, во как! А ну, показывай рыбу. Мы ее купим, если не брешешь!
- Брешут собаки, а я всегда правду говорю. - С этими словами Федор снял с плеч мешок и, ловко развязав его, вывалил на свободный стол налима.
- Ого, вот это зверюга! - воскликнул сидевший ближе к столу мужик.
- Знатная рыбина! - прогудел прокуренным басом еще кто-то из сидевших за столом.
В это время из каморки вышел Епифан и, увидев на столе налима, гнусаво закричал:
- Ты чё, Федька, рыбу вывалил на стол, тащи ее сюды, возьму, так и быть!
- Не, дядя, погодь. Эту рыбину я сам покупаю, ты ее после своим кухаркам отнеси, пусть готовят, - твердо сказал бородатый, пытливо разглядывая Федора. - Никак сам поймал?
- Сам, - ответил Федор.
- Во брешет пацан, а! - крикнул кто-то из мужиков.
Федор насупился, готовый ответить, но не успел.
Епифан, стоя у стойки, вдруг вступился за него:
- Сам он ловит, безотцовщина, точно говорю, батька его уж второй год как в тайге пропал.
Тишина, наступившая в кабаке, вдруг разорвалась грубым, но веселым голосом бородача:
- Ну, раз такое дело, Степан, ну-ко, достань кошель!
Здоровенный детина вытащил из-за пазухи увесистый кожаный кошель и поставил его перед бородачом. Тот, развязав шелковую веревку, запустил в него свою пятерню и, вытащив, положил на белую скатерть стола окатыш желтого цвета, чуть меньше голубиного яйца.
- Что артель скажет, не дорого платим мальцу за рыбу? - подмигнув Федору, спросил бородач у своих товарищей.
- За правду, за смелость, за удачу - достойно! - громко и весело, под одобрительный шум артельщиков, сказал за всех Степан. - Плати, Семен! Эй, чё встал, как пень, забирай рыбу на кухню, жареную хочу!
Епифан, не сводя глаз с золотого самородка, суматошно укладывал скользкую рыбу в фартук.
- Ой, подфартило тебе, Федька, ой подфартило, надо ж так, а… - шептали его губы.
- Держи, малец, мамке отдай! - протянув ему окатыш, сказал бородач.
- Что это? - спросил Федор, взяв его в ладонь.
- Это золото, парень, самородное, с Удерей-реки! Смотри не утеряй, за этот самородок хорошего коня купить можно!
Федор низко поклонился артельщикам и протянул самородок назад:
- Нельзя так, я вам налима, а вы мне коня.
- Не сумлевайся, сынок, бери, сделка честная, старательская, - зажал мальчишечью ладонь с самородком старый артельщик. - Раз артель решила, значит, твой налим того стоит! Верно говорю, мужики?
- Верно, верно! - раздались голоса.
- Все, иди, сынок, домой, до матки, обрадуй ее добычей, а мы тут, как ты говоришь, пьяным блудом займемся, - с хохотом закончил артельщик.
Федор пулей вылетел на улицу и побежал домой. Дома мать уже уложила девчонок и, сидя у лучины, пряла.
- Мама, смотри, чем со мной артельщики за налима расплатились, - раскрыв ладонь, показал Федор матери самородок.
- Что это, сынок? - на секунду оторвавшись от пряжи, спросила мать.
- Мам, это золото самородное, за него коня купить можно!
- Пошутили, наверное, над тобой мужики.
- Нет, мама, смотри. - И Федор положил перед ней окатыш.
Мать взяла самородок в руку, взвесив на ладошке, посмотрела на неровную, матово блестевшую поверхность.
- Может, правда золото, положи, сынок, за божницу, утром у соседа спросим, он на артельных работал, точно скажет, что это.
Федор стоял перед мамой, ожидая какой-нибудь похвалы, и мать, глянув на него, прижала к себе костлявое, но крепкое тело сына.
- Добытчик ты мой. - Она ласково поцеловала его в щеку и отпустила. - Там в горшке каша, поешь и спать.
Долго Федор ворочался на полатях и не мог уснуть: "И где это загадочная Удерей-река? - Поглядев на сопевших рядом сестер, решил: - Вот девчонки подрастут, уйду с такой же ватагой золото искать…"
Прошло десять лет. Много чего изменилось в деревне. Уж не деревня это - село с тремя постоялыми дворами; пять кабаков денно и нощно гудели от гостей приезжих да пролетных. Иван Никифоров собственную пивоварню на Енисейском тракте поставил. Пиво знатное, на чистой ключевой воде да хмелю таежном, аж в Енисейск возить стал. Еще больше разбогател. Хоромы под железной крышей справил, одних лошадей две сотни по тракту гостей да грузы таскали. Подросли и окрепли сестры Федора. Да и сам он возмужал не по годам. Высокий и сильный, косая сажень в плечах, красавец - копна светлых, слегка волнистых волос и загорелое волевое лицо с голубыми глазами под черными, как углем рисованными, бровями. В общем, девки со всей округи заглядывались на Федора, на вечеринках и игрищах не раз бивали его ремнем, вызывая на прогулку наедине, да все неудачно. Не бросал Федор ремень в круг, соглашаясь на предложение, а отдавал ремень дружку своему, и тот продолжал нехитрую забаву. Лупил ремнем девицу по мягкому месту и, бросив ремень, по законам игры уводил ее из круга по темным деревенским улочкам прогуляться. Была и у Федора зазноба, да не ходила она на деревенские игрища - отец не пускал. А не пускал специально, чтобы не виделись они, и тому, по его мнению, причина была. Когда дела Никифорова пошли в гору, стали ему потребны работники. Он давно приглядывался к ладному парню, что у вдовой Анастасии Кулаковой подрастал. В прошлом году и подошел к нему, позвал служкой в кабак работать, посулил в приказчики вывести, если справно служить будет. Отказался Федор, дерзко отказался, обидел богатея: "Я казацких кровей, в служки к вам никогда не пойду, сам себе хозяин".
Запомнил эти слова Никифоров, обиду затаил на парня, озлобился, когда узнал, что его дочь младшая с этим Федором дружит, встречается и гуляет с ним вечерами. Федор действительно еще сызмальства заприметил смешливую и сообразительную девчонку с красивым именем Анюта. Вместе, еще подростками, они с компанией деревенских ребятишек бегали на речку купаться, по грибы-ягоды в тайгу ходили. Года на два младше Федора она, какое-то время была выше его ростом и, шутя, задирала его. Он не злился, почему-то этой девчонке прощал любые шутки. Только ей он доверял свои мальчишечьи секреты. Показывал потаенные уголки, где ловилась рыба, где как на подбор стояли в тихом бору белые грибы, где сплошным ковром наливалась спелостью брусника. Она свято хранила его тайны, это нравилось Федору. Позже, когда он пошел в рост, она с удивлением наблюдала, как из угловатого мальчишки он превращался в крепкого высокого парня. Резкий и всегда умеющий дать любому отпор, Федор все так же оставался беззащитен перед этой девчонкой. Анюте это нравилось. Шло время, их дружбу заметили на деревне, стали злословить, женихом да невестой дразнить. Не раз Федору приходилось кулаки в ход пускать, чтобы кое-кто языку ходу не давал, да это только подогревало сплетни. Отчасти из-за этого, да и потому, что подросли, не так часто уже девчонки принимали участие в мальчишеских затеях, только реже они стали встречаться, и слухи как-то сами по себе улеглись. Шли годы. Отец увозил Анюту, и два года она жила у его родни в Енисейске, училась в гимназии. Вернулась, и подруги плотным кольцом закружили ее в своих девичьих делах. Казалось, забыла она о Федоре, как забывают взрослые любимую детскую игрушку. Они взрослели и однажды, случайно столкнувшись на улице, вдруг как будто впервые увидели друг друга. Им не нужно было ничего говорить, они просто встретились взглядами, и каждый из них все понял.
Густо цвела черемуха той весной, дурманила и кружила голову, а может, им это только казалось, а голову кружило то счастье, которое пьянило их, когда они были вместе. Когда вечерами тайком встречались и до утра гуляли. Взявшись за руки, уходили к реке, там, под скалой Колокольчик, жгли костер и мечтали, сидя у огня. Не раз уже Федор обнимал и целовал Анюту, и она таяла в его сильных руках. Не раз уже Федор, в неистовстве своем, прижимал к себе ее тело, и его руки мягко и нежно убирала Анюта с запретных мест. "Федор, любимый, негоже так", - целуя его, шептала она. Он подчинялся. Она целовала его и гладила пальцами бешено пульсирующую жилу на его виске, успокаивая и лаская. Проводив ее, он еле живой возвращался домой, томимый желанием и бунтующей плотью мужчины.
"По осени сватов зашлю", - как-то решил Федор, засыпая под утро. Утром объявил свое решение матери. Мать подошла и, прижавшись к широкой груди сына, долго молчала. Затем, отстранившись, внимательно поглядела в его глаза.
- Правда люба тебе эта девушка?
- Правда, мама, не могу без нее дня прожить, - признался Федор.
- А ты ей люб? Пойдет за тебя?
- Так люб, сколько уж вместе, пойдет, конечно.
- А ты спроси ее.
- А это надо, мам? Так все ясно, я же чувствую.
- А что ж вы прячетесь от людей, вечерами да ночами, что ж днем вместе не гуляете?
- Так боится она, отец наказал со мной не гулять.
- А как же свататься пойдешь, коль отец ее против? Откажет, не благословит, что тогда?
- Я уж решил: уйдем, тайно венчаемся в Пашенной часовне. Что он нам сделает? Мне приданого ее не надо, мне она нужна.
- Ой, сынок, знаю, не послушаешь ты меня, только голову ты совсем потерял со своей Анюткой. Кто ты и кто ее отец? Подумай. На него пол волости работает. Батюшка откажет в венчании тайном. Не пойдет он против Никифорова.
- Откажет? - Федор задумался. - Дальше уйдем, в Стреловское село иль в Казачинское.
- Ой, сынок, не даст он вам уйти, кругом его люди, схватят и забьют тебя, ой, горе-то какое! - заплакала мать.
- Мама, что ты, что ты, не плачь! Может, отдаст он мне Анюту, она ж любит меня, попросит отца сменить гнев неразумный. Нетто он дочери счастья не желает?
- Молод ты еще, большой, красивый вырос, да разум у тебя еще детский, чистый. Ну да ладно, до осени еще далеко, милуйтесь пока, жизнь покажет.