Лето в тот год жаркое задалось, в самый разгар покосный тайга загорелась. Огонь пошел от молнии, разбившей вековой листвяк, полыхнул и двинулся огненной лавиной, накрывая сопки и увалы. Легкий ветер помогал верховому огню преодолевать небольшие ручьи и речки, быстро распространяться, охватывая и пожирая все на своем пути. Тяжелый дым, расстилаясь над Ангарой, плотной завесой закрыл взошедшее солнце. Набатный звон церковного колокола собирал народ. Смешиваясь с утренним туманом, дым вязкой массой висел над землей; першило в горле, заставляя людей кашлять, жгло глаза. Настоятель церкви Святого Спаса отец Кирилл был в отъезде, молодой дьякон Василий с иконой в руках встречал народ. Когда площадь перед церковью была полна, Василий поднял над головой икону святого Спаса, и все, повалившись на колени, стали молиться. Высокий елейный голос дьякона величественно провозглашал святые слова, и толпа вторила ему. Далеко по реке слышна была эта молитва, с высоты Рыбинского утеса, на котором стояла церковь, растекалась она над водной гладью. Колокольный звон затих. Закончив молитву, священник уступил место старосте села Ивану Ивановичу Коренному.
- Земляки! Беда пришла, сами видите. Огонь остановить надо! Если речку Черную пройдет, сгорит село, не удержим. Верховой огонь по макушкам хлещет, под ним пекло, дышать нечем. Все, кто может в руках топоры да пилы держать, срочно на баркасы грузитесь - и на Черную. Рубить и валить лес по нашей стороне, руководить работами будет Иван Авдеич Никифоров.
Никифоров, стоявший за спиной головы, выдвинулся вперед и зычно крикнул:
- Пятьдесят человек с пилами и топорами - на мои баркасы, через час сам поведу, еще сотня мужиков с ведрами, баграми, топорами - на баржи купеческие, что под разгрузкой на винные погреба стоят, через три часа Митрофан Безруких поведет. Бабы, готовьте мужикам харчи на три-четыре дня с собой. Не управимся, прокорм сам подвезу. Иван Косых, с парнями с Закатиловки улицы лошадей три десятка берегом к Черной гоните. Чтоб к вечеру были на месте! Пока все, помоги нам Бог! - закончил Никифоров и пошел, увлекая за собой толпу, к пролетке.
Федор, как и все, внимательно слушавший Никифорова, понял, ему вместе с Косых лошадей надо гнать. Не теряя времени, бегом кинулся домой, собрался и через полчаса, готовый к действиям, был у его избы. Там уже толпой стояли полтора десятка парней, ожидая своего начальника. Скоро вышел Иван Косых, тридцатилетний кряжистый мужик. Коротко стриженная борода не закрывала мощную шею. Тонкий кожаный ремешок наискось опоясывал его крупную голову, прикрывая левую глазницу. Никто не знал, где он потерял глаз, но оставшимся он грозно глянул на собравшихся. Было в этом взгляде что-то такое пронизывающее и пугающее, что заставляло людей подчиниться, отвести свои глаза, как будто он мог вызнать их мысли сокровенные. Начальственно прошелся, вглядываясь в лица парней. Уже много лет он был при хозяйских лошадях. Хозяйство вел справно, за что у Никифорова и среди люда в почете был.
- Так, парни, пошли отбирать лошадей. Вот узды, на одной верхом, одну в поводу, сполняйте скоро, управиться к вечеру надоть.
Тайга горела люто, не щадя ни зверя, ни птицы. Ровным гулом, слышимым издали, дышал огромный пожар. Плотным дымом окутав сопки, сполохами взлетая ввысь, огонь с ревом и треском мгновенно превращал вековые сосны в горящие факелы. Ветер, срывая пламя, перекидывал его с одной вершины на другую, и оно, обуглив хвою кроны, живыми струями спускалось по стволам вниз. Там, внизу, было пекло. Усыхая, скручивались травы. Гибло все живое. Мелкий кустарник, высыхая, горел, как порох, превращаясь в огненную лавину. Небольшие ручьи, что были на пути пожара, из-за жаркого и сухого лета пересохли. Только речка Черная, с ее болотистыми берегами, заросшими густым ельником, могла стать препятствием для разбушевавшейся стихии. Туда к вечеру и подтянулись Косых и его команда. Работа уже шла вовсю, прибывшие раньше на баркасах мужики валили лес по берегу реки, вырубали молодняк и кустарники. Все это нужно было оттаскивать, чем и занялись приехавшие на лошадях люди. Пожар еще только спускался в пойму реки, но сильная задымленность и жара делали работу людей очень тяжелой. Задыхаясь, с красными от дыма, воспаленными глазами, мужики подпиливали метровые стволы елей и сосен, валили деревья, упираясь в них длинными толканами. С хрустом и стоном падали лесные великаны, обливаясь свежей смолой, плакали деревья. Не обращая внимания на людей, через реку переходили лоси, выводками переплывали белки, ходом проскакивали соболя, никто не трогал спасавшуюся животину - не до нее было.
Никифоров, в одной косоворотке, ходил по берегу, где-то подсказывая мужикам, где-то взяв в руки топор, помогая. Его озабоченный вид и личное участие в тяжелой работе говорили сами за себя. Никто живота не щадил. Федор лошадьми таскал стволы, обработанные рубщиками, на берег Ангары и несколько раз встречался с Никифоровым. Под вечер на легкой плоскодонке к устью Черной приплыли Анюта и еще две девушки. Они привезли несколько корзин с продуктами. Девушки быстро принялись готовить ужин.
У костра, в излучине Ангары и Черной, разбили бивак и готовились ужинать все, кто приехал на работы. Здесь не так было дымно, ветерок с реки освежал разгоряченные тела. Многие купались и, смыв с себя пот и грязь, наскоро перекусив, вновь брались за топоры и уходили. На берегу было людно. Федор тоже, отцепив приволоченные бревна, поставил лошадей и, раздевшись, бросился в воду. Проплыв саженками метров пятьдесят, лег на спину, некоторое время лежал, отдавшись течению. Затем, развернувшись, быстро поплыл к берегу. Еще с воды он увидел Анюту, она полоскала отцову рубаху, низко склонившись над водой с прибрежного валуна. Их разделяло метров двадцать, Федор нырнул. Прозрачная вода не могла скрыть его приближающегося тела, но Анюта, занятая стиркой, думала о чем-то своем и ничего не замечала. Когда он в фонтане брызг вылетел перед ней из воды, Анюта испуганно вскрикнула. Довольный своей проделкой, Федор тут же получил мокрой рубахой, отчего, отшатнувшись, поскользнулся и упал в воду. Все это происходило у всех на глазах и вызвало общий смех. Кто-то крикнул:
- Что ж ты девку так пужаешь, рожать не будет!
- Так его, Анюта, пусть охлынет, ишь, выскочил вахлаком!
Федор не слышал этого крика, вынырнув, он, скользя на камнях, бесшабашно улыбаясь, выбирался из воды. Голый по пояс, в одних облепивших его тело подштанниках, он, по-мальчишески дурачась, прикрывая ладонями то, что высвечивало через мокрую ткань, выходил прямо к ней. Он хотел просто извиниться за неудачную проделку, но получилось хуже. Анюта, пунцовая от возбуждения и вдруг нахлынувшего на нее стыда, подхватив белье, быстро, под смех и соленые шутки мужиков, убежала. Федор вылез на берег и под насмешки взрослых мужиков молча, не обращая на них внимания, одевался. Он не заметил подошедшего Никифорова. Получив от него крепкую затрещину, отлетев, упал.
- Еще раз к ней подойдешь, голову оторву! - тихо, но внятно сказал Никифоров и, повернувшись, спокойно ушел.
Федор поднялся и, потирая ушибленное плечо, смотрел ему в спину. Все, кто был рядом, молчали. Старый дядька Петро, по прозвищу Карась, подошел к Федору и, похлопав его по плечу, тихо сказал:
- Утрись, сам виноват, - и уже громче, чтоб все слышали: - А руки распускать никому на казака не дозволено, чё он такого сделал, чтоб его по морде, а?
Уже отошедший Никифоров, услышав, приостановился и глянул в сторону Федора. Их взгляды встретились. Тяжелый взгляд зрелого, опытного мужчины, знающего себе цену и имевшего власть над людьми, и непокорный, вызывающе открытый взгляд парня, только-только вступавшего в самостоятельную жизнь. На старика Никифоров не смотрел, тот, как-то засуетившись, вклинился средь сидевших мужиков и исчез. Федор выдержал взгляд. Никифоров ничего не сказал словом, но взгляд… этот цепкий, оценивающе пренебрежительный взгляд ничего хорошего Федору не сулил. Никифоров посмотрел на сидевших вокруг, делавших вид, что ничего не произошло, работников.
- Ну хватит, передохнули и за работу, мужики, время дорого!
Все молча с готовностью вставали и, прихватив инструмент, уходили. Пошел и Федор - не время было для разборок, да и не хотел он этого. Горько и обидно было на душе. Глупо, так глупо все получилось… Злясь на себя, он все же не мог простить Никифорову рукоприкладства. Негоже руки распускать. Понятное дело, виноват, но его ударили при всех, и он не мог ответить - кипела в его сердце обида. Не мог, потому что не ожидал и растерялся, не мог, потому что был виноват, не мог, потому что это был отец Анюты, - все это билось в голове Федора, пока он шел к лошадям. Потом он про все это забыл, потом была работа, и все эти мысли просто покинули его. Трое суток две сотни мужиков бились с тайгой, слишком широким фронтом шел пожар. Там, где он огненными языками успел проскочить водную преграду, люди, отступив, валили лес и рубили просеки, встречали его лопатами и водой, сбивая и гася беспощадное пламя. На четвертые сутки небо заволокло тучами, ветер стих и ударил сильнейший ливень. Даже после него пожар долго сопротивлялся, но был сломлен. Не обошлось без жертв. В спешке при лесоповале падавшим стволом размозжило голову парню с Комаровки улицы, Степке Потапову, одному из сыновей большой семьи рыбацкой, лучшему да и, пожалуй, единственному другу Федора. Бросив коней, грязный, весь в крови, Федор, задыхаясь в дыму, вытащил тело друга к Ангаре. Был уже вечер третьего дня, и уставшие до изнеможения мужики только горестно покачивали головой, проходя мимо. Было видно, что парень мертв и помочь ему уже нельзя. Федор, роняя слезы, непроизвольно катившиеся из глаз, сидел у бездыханного тела и не мог понять и поверить в случившееся. Он впервые видел смерть человека. Он видел, как хоронили умерших, но это было другое. Ему было жаль умершей бабушки, но он понимал, что она отправилась на небеса по воле Бога, отжив на свете положенный срок. Но Степка, такой же как он, вот так внезапно перестал быть, и ничто не могло заставить его дышать, биться его сердце. Это было неправильно, несправедливо и жестоко.
Тело друга забрали его братья. Они молча, по-мужски, скорбно опустив головы, уложили его на носилки из еловых веток и медленно и осторожно понесли по берегу к баркасам.
Речные волны ласково накатывали на песчаную косу, на которой остался Федор. Ничего не изменилось в окружавшем его мире. Весело и стремительно летали береговые стрижи, где-то плескала рыба, выхватывая прямо из воздуха мотыльков, ровным гулом шумела река, унося своими водами слезы и горе Федора.
Прошел месяц с тех пор, как остановили пожар. Сразу после похорон Степки Федор отправился на покосы на острова и, вернувшись домой, узнал, что Анюты в селе нет. Так и не успел он ее увидеть и обьясниться за ту шалость на реке. Видя печаль в глазах сына, мать успокаивала его:
- Чего приуныл, Феденька, если девка любит, ей преград нету, приедет - встретитесь. Все на свои места станет. Делом-ка займись, воды потаскай, скотина не поена.
- А когда она вернется, не слыхала?
- Люди говорят, отец отправил ее с приказчиком в Енисейск, товары для лавки закупать да погостить у родичей, вернется…
- Это с каким приказчиком?
- Да новый, выписал его Никифоров, откель - не знаю, но, говорят, в торговле понимает - большую лавку рубят по его разумению на берегу. Вот для этой лавки и поехали за товаром.
Совсем плохо на душе стало у Федора после мамкиных рассказов. Посерел лицом парень, схватил ведра и ушел. Вечером, когда на дальнем конце села, там, где берег реки не был так крут, заиграла гармонь, зазывая молодежь на гулянье, Федор, надев белую косоворотку, подпоясавшись еще отцовским шитым кушаком и начистив до блеска новые сапоги, отправился туда. Чуть впереди, под руку, медленно шли его сестры Вера и Катерина. Длинные русые косы с вплетенными китайскими лентами спускались по их прямым спинам, тяжело покачиваясь в такт шагов. "Заневестились сестренки", - думалось Федору. Он невольно загляделся на их стройные фигуры. Походкой Катерина была чем-то похожа на Анюту. Защемило сердце. Федор, слегка загрустив, уже хотел повернуть назад, уйти одному на старое место свиданий, под скалу Колокольчик, но передумал и пошел на веселый шум голосов. Ярко горевший костер освещал большой круг, по которому ближе к огню стайками стояли девчата, чуть поодаль, дымя табаком, прохаживались парни. Гармонист, взяв перерыв, курил в окружении самых бойких девчат, наперебой болтавших о чем-то. Стоило Федору выйти к свету, они почему-то замолкли и, поглядывая на него, прыснули смехом. Федор, сделав вид, что ничего не заметил, направился к своим знакомцам с Нижней улицы.
- Привет, други! - приветствовал он их.
- Здорово, Федор! Когда вернулся? Как там, на островах? Как укосы? - обступив, засыпали его вопросами парни.
Все были рады его приходу, не виделись давно, жали руки, дружески хлопали по плечам, угощали табаком. Федор отвечал, весело шутил.
В это время медленная мелодия разлилась над рекой, и девчата, разбиваясь парами и сходясь, пошли замысловатым хороводом. Парни невольно замолчали, выглядывая своих подружек в этом цветном и нарядном шествии. Через какое-то время гармонь, на секунду примолкнув, взорвалась плясовой, и пошла-поехала разудало и широко народная пляска. Парни, выделывая замысловатые колена, как бы состязались с девчатами. Девушки по очереди выходили в круг, и их плавное движение сопровождалось быстрой дробью каблучков, и взлетами рук, и гордым взглядом, и озорными улыбками. Музыка то замирала, то взрывалась. То замирала, то взрывалась и энергия пляски в разгоряченных молодых сердцах. Длинные юбки, вздымаясь на секунду, оголяли стройные колени в белых кружевах тонких одежд, завораживая парней, бросавшихся вприсядку и не щадящих каблуков перед очередной молодицей.
Не устояв, с разбойным свистом ворвался в круг и Федор. Крутанувшись на месте, он прошел вприсядку перед плясавшей девицей и, вскинув руки, закружил вокруг нее в неистовом притопе. Девица ответила не меньшей ловкостью и сноровкой, и они, то сходясь, то расходясь в круге, долго отстаивали свое право на первенство в танце. Наконец, притворно сдавшись, Федор уступил, и она повела его, гордо и счастливо улыбаясь, за собой по кругу, кружась и пританцовывая. Федор всем видом своим показывал, что нет краше этой девушки на всем свете белом. Красив был танец, красивы были плясуны, и оттого всем было весело и задорно на сердце. Уставший гармонист опустил руки, и мелодия закончилась, но тут же звонкие девичьи голоса полились в песне, захватившей и понесшей их души своей нежностью и красотой. Парни, утираясь носовыми платками, вынимали кисеты с табаком и тихо делились впечатлениями. Гулянье только начиналось. Федор отошел к своим и закурил. Песня, грустная и протяжная, замерла. Вновь зазвучала гармонь, оживленно и неприкаянно, озорно и зовуще. Частушечный напев с короткими выходами сгустил толпу. Федор оставался в стороне и слушал веселые частушки. Взрывы смеха сопровождали их. Вдруг резануло его слух:
Федор долго сети ставил,
Осетра хотел поймать!
А Никифоров отправил
Дочку замуж выдавать!
Словно ледяной водой окатило и полоснуло по сердцу. Он сначала кинулся было в толпу, но, остановившись, развернулся и быстро исчез в темноте. За спиной взрывы хохота сопровождали очередную частушку. Наверное, никто и не обратил внимания на его уход, слишком много было веселья и шума, но он отчаянно побежал, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не увидел его и не остановил. "Вот, значит, как! Значит, не просто отправил Анюту отец!" - билось в разгоряченном мозгу. Все в нем клокотало от обиды и ярости. Он бежал по берегу, спотыкаясь о камни, пока не выбился из сил. Спустившись к воде, снял рубаху и долго обливал разгоряченную голову и грудь водой. "Не может того быть, не может Анютка согласиться!" Но чем больше он себя убеждал, тем меньше верил в это. Обхватив колени, он сел на камень и долго смотрел на воды плавно текущей реки. Длинная лунная дорожка, переливаясь серебром, успокаивала.
Чья-то рука легла ему на плечо. Он, вздрогнув от неожиданности, отшатнулся.
- Федя. Это я, Ольга, не признал?
В лунном свете перед Федором стояла девушка, высокая и стройная, в длинном сарафане, мягко облегавшем ее юный, но уже женственный стан.
- Ты чего здесь? - спросил Федор.
- А ты чего? Все там, на гулянье, а ты один?
- А я не один, - спокойно ответил Федор, вглядываясь в ее глаза.
- А с кем же ты?
- А с тобой!
- Ишь ты, какой верткий! Это ты сейчас со мной, а чего с гулянья ушел?
- А ты чего ушла?
- А ты ушел, и я ушла!
- Эт почему?
- Потому, неинтересно стало!
- А со мной интересно?
Даже в лунном свете Федор увидел, как вспыхнуло девичье лицо, как взметнулись ее брови и она рванула в темноту. Но Федор успел ухватить девичью руку. Притянув ее к себе, Федор встал и почувствовал, как уже без насилия, сама прижалась Ольга к его груди. Еле слышно прошептали ее губы:
- С тобой интересно…
Только по утренней зорьке вернулся Федор домой. Горластые петухи уж третий раз орали в селе, когда он, забравшись на сеновал, упал в дурманящее пахучее сено. Мать, поутру управляясь со скотиной, не стала будить сладко спавшего сына. Прикрыв его разметавшееся в свежем сене тело медвежьей шкурой, она перекрестила спавшего, беззвучно ее губы прошептали одну ей известную молитву, берегущую сон родного сыночка. Вот и спал Федор крепко, без сновидений, а часа через два проснулся, отдохнувший и бодрый.
- Маманя, приготовь харчи в дорогу дня на три, пойду седни, зимовье тятино надо посмотреть да поправить, - сказал Федор, войдя в избу.
- Садись за стол, поешь. Когда пойдешь? - вынимая из печи чугунок с кашей, спросила мать.