* * *
Старик сидел за столом в своем кабинете и о чем-то сосредоточенно думал.
- Разрешите? - спросил вошедший Рамос, но майор не поднял головы и ничего не ответил. - Разрешите? - повторил вопрос капитан.
- Да-да, конечно. Я думал обо всем, что пришлось пережить Хасинто… Хорошо сказал Главнокомандующий на торжественном собрании по случаю пятнадцатой годовщины нашей организации: "…Есть в жизни такое, от чего мы никогда не откажемся. Это - наша мораль. Прежде всего она помогает революционным борцам в борьбе с врагом. Именно об нее разбивается всякое сопротивление. Наш боец силен своей идейной убежденностью. Пятнадцатилетний опыт революционной борьбы доказал, что безыдейные люди теряют волю, сталкиваясь с бойцами революции. И поэтому победа всегда остается за нами".
- Немалую роль в этом играет наша кровная связь с народом. Нам очень помогли комитеты защиты революции, - добавил Рамос.
В кабинет вошел Ферра:
- Майор, пришло новое сообщение от Р–15: "Начинается операция "Пикадура". Однако вот что настораживает - использован канал Х–23.
- Садись, сейчас мы тебе все объясним, - сказал Старик. - Но сначала я скажу тебе главное: между нами и ЦРУ мира не будет. Понятно? Борьба продолжается…
Альсидис Иснага
Ты - верная спутница мне
Ты - верная спутница мне,
Ты - мой верный товарищ!
Перед тобой я ставлю только Революцию,
потому что нет более величественного
имени на Земле.
Ты выбиваешься из сил,
ты без устали заботишься -
я чувствую это всем сердцем -
о хижинах из картона,
из жести и обломков,
о больных и умирающих.Ты здесь сегодня, и глаза мои
внимательно следят за тобой.
А завтра ты отправишься в Сантьяго
или в Пинар-дель-Рио
с самого рассвета
разбирать обломки.
Ты будешь выращивать сады и строить города,
ты будешь подобна свободному ветру
и будешь сиять и шагать в победном марше…Плая-Хирон!
Не уничтожат тебя
ни жалкие наемники, ни морские пехотинцы,
не смогут они заронить в твою душу
ужас и страх.
Ты думаешь и трудишься,
чтобы все на Земле
стало правдивым и чистым.
Алехо Карпентьер
Весна священная
(отрывок)
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой.
Гете. Фауст, часть вторая
Так как эта дорога мне немного знакома, я прикидываю, что примерно в десять вечера мы прибудем в Хагуэй-Гранде, тот отправной пункт, откуда, как исчерпывающе и в то же время скупо сообщает первая военная сводка Революционного правительства, "войска десанта с моря и суши атакуют различные части территории юга провинции Лас-Вильяс при поддержке авиации и военных судов…"
Окруженный бойцами моей милиции, я уже много часов качусь в этом чихающем развалюхе-автобусе, то и дело вынужденном прижиматься к обочине шоссе, чтобы дать дорогу грузовикам, которые, гудя клаксонами, просят, чтобы мы их пропустили, грузовикам, битком набитым молодыми бойцами, хором поющими песни и гимны, догоняющим и оставляющим нас позади. Поравнявшись с нами и увидев, что мы едем туда же, куда и они, они нас приветствуют шутками, ободряющими возгласами и выкрикивают угрозы в адрес врагов, издеваясь над ними и поминая всех их предков до третьего колена. От автомобиля к автомобилю летят веселые язвительные словечки, и мы опять остаемся сзади, напевая в темноте, откуда время от времени возникает какая-нибудь крохотная спящая деревушка, едва освещенная двумя десятками лампочек. Все вокруг вызывает наш смех: шофер, который чуть не заехал в яму на дороге; вон тот чудак, что едет нам навстречу на скелетообразной кляче ("Да здравствует славная кавалерия!"); обнявшаяся под деревом парочка, неожиданно высвеченная нашими огнями ("Отпусти ее!"… "Оставьте хоть что-нибудь на завтра!"… "Да не проглоти ты ее!"…).
Я не знаю, как мы помещаемся среди вещевых мешков, ящиков с боеприпасами, оружия в этом старом автобусе, снятом с маршрута Гавана - Сьенфуэгос и превращенном в военный транспорт. Веселые парни, вместе с которыми я еду, отправляются на бой, как на праздник или как на какие-нибудь спортивные соревнования, где их наверняка ждет победа. (Какая разница между этими парнями и солдатами диктатуры, которые, как известно, направлялись к Сьерра-Маэстре охваченные безумным страхом, как рабы, насильственно поставленные под ружье!) Эти парни не могут не знать, что война - дело не шуточное. Но дух в них тот же, какой я чувствую везде, где люди работают, встречаются на собраниях, спорят, - на фабриках, в мастерских, учреждениях, школах. Желание идти вперед, преодолевать трудности собственными усилиями, упорство, воля - нечто новое в креолах, привыкших за долгие годы приспосабливания к среде, где от них ничего не требовалось, получать выгоду и обогащаться посредством хитрости, изворотливости и ловкого воровства. Я никогда не ожидал, что увижу, как происходит подобная перемена в моих соотечественниках, хотя мне было бы очень жаль, если бы в то же время они растеряли свое всегдашнее хорошее настроение, свою любовь к танцу и склонность музицировать на чем попало в силу своих явных или скрытых африканских корней. Поэтому я поздравлял себя в тот вечер, видя мой народ таким веселым и непринужденным, поскольку, как боец другой войны, я знал лучше, чем кто бы то ни было, что нас ожидает в конце пути…
По мере того как мы приближаемся к Хагуэю, растет число грузовых машин, заполненных милисьянос и солдатами, и движущаяся колонна разрастается от джипов, "тоёт", разных малолитражек, которые вливаются в нее со второстепенных и главных дорог. Я уже узнаю эти предвещавшие близость поля боя признаки, вдруг вписанные, грубо вставленные в пейзажи настолько тихие, что, хотя они и находятся поблизости от свинцово-огневых рубежей, они кажутся особенно безразличными к людским хлопотам. (Я не помню тишины полнее той, что воцарилась над районом дворца Монклоа однажды, за несколько часов до того, как началось одно из самых кровавых сражений в битве за Мадрид …)
И вот наконец мы въезжаем в небольшой городок, богатый и полный жизни, некогда важный центр банковских контор и представительств коммерческих фирм из-за своей близости к сентралям "Аустралиа" и "Ковадонга", сохранивший со времен своего исключительного процветания пышные фасады с помпезными, но обветшавшими и поэтому покрашенными маслом колоннами - зелеными, голубыми, бледно - и ярко-желтыми образчиками, выставленными на классических антаблементах, которые мои эстетические представления запрещают воспринимать в сочетании с подобной мазней. На улицах полно народа, всюду свет. Маленькое кафе бурлит от милисьянос, и мне кажется, что некоторым из них, должно быть, не больше четырнадцати или пятнадцати лет. Похоже, что, когда стало известно о вражеском десанте, все здешнее население бросилось к арсеналу, требуя оружие. Кажется, что воюют здесь все.
Перед кружками собравшихся на углах, в парке, под колоннадами те, кто уже вернулся оттуда, где сражаются, рассказывают о своих первых впечатлениях. Говорят, что туда (и показывают на юг) силы захватчиков прибыли на разных судах, что они располагают легкими танками типа "Шерман", у них есть оружие всех калибров и они используют поддержку самолетов. (Я смотрю на то оружие, которое везем мы: добрые 120–миллиметровые минометы, несколько базук, три пулемета тридцатого и два - пятидесятого калибра. Маловато, чтобы противостоять тому, что на нас надвигается. Но мы не одни: мы - крошечная часть бойцов, которые идут, чтобы присоединиться к войскам, включающим две боевые колонны Повстанческой армии с приданной им батареей 122–миллиметровых гаубиц, батальон активистов народной милиции из Матансаса с тремя батареями 120–миллиметровых минометов, батальон 339–й из Сьенфуэгоса, выдержавший уже первое вражеское нападение, батальон полиции, батальон 117–й из провинции Лас-Вильяс, а также 114–й, тяжелый огневой, - с базуками, минометами и пулеметами.) Все здесь уже пахнет войной, и я вспоминаю, что на шоссе Валенсия - Мадрид этот запах возникал вдруг, неожиданно, в какой-нибудь деревне, расположенной на неосязаемом, невидимом рубеже, внезапно проведенном меж миром плуга и мотыги и миром пожаров и поспешного бегства. А здесь, за мещански-хвастливыми колоннами "Испанского казино", через раскрытые окна я вижу постели многочисленных раненых - уже? - за которыми ухаживают военные и гражданские врачи, санитары-милисьянос и медицинские сестры, которым помогают стремящиеся изо всех сил быть полезными школьники. Первый госпиталь… И я стараюсь не вспоминать, что в военное время госпитали такого рода принимают раненых из полевых санитарных машин, получивших в Испании наводящее ужас название "кровавых госпиталей"…
После полуночи мы переносим наше вооружение в большую грузовую машину, в которой вместе с другими милисьянос - не из нашей группы - мы едем дальше, но на сей раз погасив свет, по направлению к сентралю "Аустралиа", где расположилось командование наших войск на фронте в районе Плая-Ларга. Территория и поселок большого сахарного завода погружены во тьму. Но здесь-то и чувствуется - черт возьми! - что мы пусть еще не в самой зоне боевых действий, но уже на пороге ее. Освещено только одно административное здание сентраля, к которому, как я вдруг вижу, словно возникший из теней, подходит Главнокомандующий Фидель Кастро: он возвращается с боевого рубежа в сопровождении нескольких офицеров…
У нас выдается передышка, во время которой одни решают размять ноги, другие - помочиться, а третьи - вздремнуть, прислонившись спиной к стене, то и дело опуская на грудь голову. Мне кажется, что на самом деле всех больше усыпила, чем утомила, монотонность путешествия, которое в обычное время было бы достаточно коротким, но которое сегодня, со столькими остановками, ожиданием и происшествиями на всем протяжении пути, нам показалось нескончаемым.
- Я думал, моя задница больше не выдержит, - говорит один из бойцов.
- Сегодня главное в том, чтобы не показать ее врагу, - вторит ему другой.
И распускаются, множатся, растут озорные и бранные словечки, служащие, возможно, для облегчения внутреннего напряжения; они снова и снова звучат повсюду, где люди надевают военную форму не для парада. Но вскоре доносятся вести, от которых словно открывается второе дыхание у тех, кто казался сонливым и уставшим. В конце боя, начавшегося еще на рассвете, в час сумерек, наша авиация сбила четыре вражеские машины типа Б–26, потопила в заливе Кочинос две десантные баржи и один танкодесантный корабль.
- Ну и денек завтра будет, - произносит кто-то.
- Ничего, мы готовимся, - говорю я, подмечая то, что, как человек более опытный, чем другие, разглядел в ночи: прибытие все новых и новых грузовиков, доставляющих не только солдат, но и многочисленные 85–миллиметровые, несколько 122–миллиметровых пушек, зенитные пулеметные установки, те, что прозвали "четверками", и 120–миллиметровые минометы, количество которых меня удивляет, хотя вскоре мне станет понятно такое обилие оружия, наиболее эффективного в окопной войне или в уличных боях из-за навесной траектории стрельбы; но сейчас польза этого оружия для открытых пространств, каковыми, судя по названиям, представляются мне Плая-Ларга и Плая-Хирон, кажется весьма сомнительной.
- С таким оружием воевать можно, - замечает кто-то…
Несмотря на то что в городах уже чувствовалось тепло апреля, здешнее утро страшно холодное. Мы едем по направлению к местечку Пальните, и по обе стороны шоссе, которое заканчивается в Плая-Ларга, переливающийся, как опал, стелется туман, задерживаясь на желтоватой и бедной земле с каменистыми участками; но обилие на ней тростника указывает на присутствие подземной влаги.
- Мы едем через топь Сьенага-де-Сапата, - говорит мне лейтенант.
- Да, но… А вода?
- Какая вода?
- Топь - это место, где полно воды. С плавающей на поверхности растительностью… С жабами и лягушками… С трясиной… Не знаю, с чем еще…
- А-а, это вон там, - показывает он налево, - в стороне Лагуны-дель-Тесоро.
Название "Лагуна-дель-Тесоро" оживляет немного этот монотонный пейзаж, напомнив мне, как в детстве, в Колехио де Белен, мне рассказывали о болотах, сейчас невидимых, где - так говорили - водятся огромных размеров кайманы, живущие по соседству с почти мифической манхуари, страшной на вид и зубастой, выступающей в крестьянских сказках о далеких прадедовских временах как главное действующее лицо в спорах между рыбами и человеком. Но здесь я вижу только пространства, сплошь покрытые стелющимися и вьющимися растениями, на фоне которых время от времени возникают то густые заросли ежевики и марабу, простирающиеся между финиковыми пальмами и мастиковыми деревьями, с чешуйчатыми стволами медно-красного цвета, то редкие ягрумы, машущие хохолками цветов над запутанными низкими зарослями. Чахлые, тощие пальмы тут и там да изредка, на краю прогалины, дом угольщиков, поспешно оставленный его обитателями, - маленькая пещера с закопченными стенами. И в такой глуши проявлением жизни были только несколько лиловатых крабов, копошащихся в какой-нибудь падали.
- И здесь нам придется сражаться? - спрашиваю я лейтенанта Куэльяра.
- Мы высадимся немного дальше, после Пальните. Конечно, если это окажется возможным.
- Далеко еще до моря?
- Немного осталось. Дорога коротка, только если ты в свадебном путешествии с красоткой, - смеется он.
- Теперь я понимаю, почему навезли столько минометов. Здесь придется продвигаться от одной поляны к другой через все эти заросли. Как говорят, перебежками метров по тридцать.
- Точно.
Я смотрю направо, налево от шоссе - всюду тот же однообразный пейзаж с ограниченной видимостью, подходящий для засад и негодный для боя. Что-то горит впереди. Густой черный дым поднимается прямо вверх: ветра почти нет. Вероятно, догорает автобус - точнее, груда железного лома, - случайно накрытый вражеским снарядом. Здесь мы уже - я давно об этом догадываюсь благодаря некоторому опыту в этом деле - в опасной зоне. И теперь я воспринимаю любой звук, любое движение настолько остро, что чувствую их кожей. Ожидание, напряженное ожидание… Наверное, что-то похожее испытывают и другие - это состояние крайней настороженности продиктовано инстинктом; они меньше разговаривают и уже не шутят так, как раньше…
И вдруг это огромное невидимое сражение начинается. Где-то около моря - совсем недалеко - через завесу растительности многочисленные пулеметы одновременно открывают огонь. Их поддерживают минометы. Резкий, грохочущий взрыв мины отдается толчком внутри каждого из нас, а перекрывает его полнозвучный залп 122–миллиметровых пушек, на фоне которого раздаются отрывистые и частые выстрелы вражеских орудий.
- Теперь пошло! - говорит кто-то. - Да уж! И как будто стреляют прямо сюда!
- Не совсем, не совсем, - успокаиваю я. - Кажется, что сюда, но пока не попадают.
- Он в этом кое-что понимает, - говорит еще кто-то, не подозревая, до какой степени его слова мне льстят.
- Во-о–о-о–оздух! - кричит лейтенант. - Во-о–о-о–оздух!..
И все мы скатываемся вниз, чтобы укрыться в кюветах и во рвах. Тень машины скользит по нашим спинам, рисуя на земле черный крест, прежде чем мы слышим, как раздается похожая на треск доски пулеметная очередь. Один заход - и пересохшая земля вздымается рядом со мной… Подброшенный вверх, взлетает надо мной булыжник.
- Не двигаться, чтоб вас!.. - кричит лейтенант.
Второй заход - и вот уже изрешечены борта нашего грузовика, оставшегося на шоссе. И, наконец, на прощание - очередь из хвостового пулемета, которая могла бы стать самой опасной, но не настигла никого.
Лейтенант уже на ногах:
- Ушел! Всем встать!
Я поднимаюсь, состроив ужасную гримасу.
- Что такое? Откуда эта вонь? - спрашивает меня кто-то.
- Черт побери! Что за листья - чуть-чуть пожевал, и теперь у меня во рту привкус гнилой устрицы.
Боец смеется:
- Это сигуа. Теперь весь день от тебя этот запах не отстанет.
- В машину! - приказывает лейтенант, видя, что шофер смог с ходу завести мотор…
И вот мы въезжаем в Пальните. Тут уже я окончательно понимаю, что мы вступили в район боевых действий, которые больше слышали, чем видели до сего момента. А сейчас я не только слышу нарастающий грохот боя на Плая-Ларга, в нескольких километрах отсюда, но и вижу великолепно замаскированные среди кустарника и уже установленные на позициях 122–миллиметровые пушки, счетверенные зенитные установки и даже несколько танков.
Легкий, точный в жестах и словах капитан Фернандес, переходя большими шагами с одной стороны шоссе на другую, руководит движением, отдает приказы. Неподалеку видны остовы нескольких сгоревших домов. Посреди поляны стоит закопченная железная кровать, от которой уцелели лишь ножки да пружинный матрас. Чуть дальше горит растительность, не прекращая рассыпать искры. Все это мне знакомо. Это я уже прочувствовал, понюхал, выстрадал более тридцати лет назад… А пока мы продвигаемся вперед, хотя и медленно. Вдалеке грохочут минометы - эти неутомимые минометы!
- Они столько стреляют, что, наверное, раскалились, - говорит кто-то.
Но нет. Начавшись, яростная артиллерийская дуэль затихает всего на несколько секунд, чтобы возобновиться с еще большим неистовством.
- Приехали! - говорит лейтенант, спрыгивая с грузовика. - Разгрузить оружие и боеприпасы. И побыстрей, не задерживать движение!
Сейчас, Когда не шумит мотор нашей машины, кажется, что бой распространяется вширь и грохот его усиливается. Но вот слышен другой мотор, и к нам медленно приближается тяжеловесный "мэк", до того переполненный милисьянос, что один из них устроился на крыше кабины водителя, свесив ноги и положив на колени винтовку…
- Брат! - вынув изо рта сигару, кричит человек, взгромоздившийся на кабину.
- Гаспар!
- Да, я здесь! А ты?
- И я здесь.
- Как при Брунете.
- Но там мы проиграли бой.
- Здесь выиграем!
- Родина или смерть!
- Родина или смерть!
- Увидимся после.