* * *
Солнце поднялось уже высоко. Становилось жарко. Девочка все металась между сестрой и матерью. А самолет опять приближался. Отчаянно закричав, девочка бросилась бежать по шоссе и неожиданно столкнулась с какими-то здоровенными мужчинами. Их было трое, и все - в пятнистой, словно нарочно испачканной, одежде.
- Ты что тут делаешь?
- Папу ищу.
- Где же он, твой папа?
- Не знаю…
- А почему ты одна?
- Я была с мамой и с сестричкой. А потом прилетел самолет, такой большой… и начал стрелять…
Трое молча переглянулись. Девочка удивленно рассматривала их странную одежду.
- Что будем делать? - спросил один.
- Не знаю, - отмахнулся другой.
- Она нам - как телеге пятое колесо, - раздраженно буркнул третий.
- Так отправим ее в рай… к господу, отцу нашему…
- К отцу?! - воскликнула девочка, просияв.
- Да нет, к священнику.
- А-а–а…
- Ты что, священника никогда не видела?
- У нас тут не было… ни одного…
- Само собой, что им тут было делать? - раздраженно заговорил один из незнакомцев, но другой, не дав ему докончить, спросил у девочки:
- Послушай-ка, а твой отец не коммунист, случайно?
- Кто-кто?
- Не понимаешь? Тогда так: твой отец фиделист?
- Конечно! - ответила она. - Мы тут все - с Фиделем. А вы?
Трое мужчин молча переглянулись, а девочка недоумевала, почему у них стали такие строгие, недобрые лица.
- Давай все же отведем ее к священнику, - предложил самый неразговорчивый незнакомец, - не то поднимут шум… - И он подхватил девочку, зажав ей рот ладонью.
Свернув с шоссе, они шли недолго: полевой госпиталь находился совсем рядом. Санитар, священник и двое с винтовками стерегли двух пленников - старика и молодого мужчину. Девочка на мгновение замерла, будто боялась поверить своим глазам, и вдруг бросилась в объятия молодого мужчины:
- Папа! А я тебя так искала!.. Молодой мужчина вскрикнул:
- Почему ты тут? Где мама? Девочка молчала и тихо плакала.
- Что случилось? - встревоженно спрашивал отец, прижимая ее к себе.
- Все сгорело, папа, - всхлипывала девочка, - все-все. Мы побежали, а за нами погнался самолет… Мы бежали, бежали, а мама споткнулась и упала… И сестричка споткнулась…
Молодой мужчина побледнел и стиснул зубы.
- Помолимся о них, - предложил священник и размашисто перекрестился.
- Это их не воскресит.
- Вот невежа! - проворчал санитар. - И какой неблагодарный!
- А-а, так я еще и благодарить вас должен?! - Голос пленника дрожал от ненависти.
- Не обращайте внимания, святой отец. Девчонка сказала нам, что он коммунист.
Перекрестившись, священник приблизился к молодому мужчине, может быть, надеясь все-таки наставить на путь истинный эту заблудшую душу. А девочка еще крепче прижалась к отцовской груди.
- Господь тебя простит, если покаешься. Еще есть время…
- Каяться? В чем?
- В том, что в бога не веришь… - размеренно говорил священник. - В том, что коммунист…
- Я - фиделист…
- Это одно и то же!
- И не раскаиваюсь в этом, - закончил пленник.
- Жаль… Мы - армия освободителей и пришли возвратить вам свободу.
- Какую, интересно?
- Ту, что была у вас прежде.
Молодой мужчина готов был вцепиться священнику в глотку. До революции сии служители божий на эти болота даже не заглядывали, а теперь, видите ли, явились вместе с наемниками. Топчут страну и бахвалятся, будто несут ей утраченную свободу…
- На Кубе нет свободы, - твердил священник, - а мы пришли, чтобы вернуть ее вам…
- Все спланировано, предусмотрено и учтено, - поддакнул один из тех, кто привел девочку. - Скоро твои вожаки так драпанут - только пятки засверкают!
Другой поддержал его:
- На самолете удерут, бросив вас, или в посольстве каком убежища попросят…
Молодой мужчина, сдерживая бушевавшую в нем ярость, ответил, не повышая голоса, чтобы не испугать дочь, сидевшую у него на руках:
- Моим руководителям вполне хватает того, чего не хватает вам…
Договорить фразу он не успел: караульный подскочил к нему и что есть силы ударил по лицу.
Молодой мужчина вытер окровавленные губы и, успокаивая дочь, сказал:
- Не бойся, скоро у них будет жалкий вид.
- Заткнись! - истошно завопил санитар.
На некоторое время воцарилась тишина. Потом первым заговорил молодой мужчина, и никто не посмел его перебить.
- Я знал одного владельца сахарного завода. Он имел собственный автомобиль, самолет и яхту. Вот уж кто был поистине свободным. Захотелось - он садился в собственную машину или в самолет и путешествовал по островам. Или плыл на яхте в соседнюю страну, чтобы привезти к обеду какого-нибудь приятеля. Пообедают, и едут вместе охотиться… Это был очень свободный человек. Более свободный, чем, к примеру, птичка, которой ох сколько приходится полетать, чтобы найти пищу и не попасть в когти хищника. А крестьянин, которого я тоже знал, жил совсем иначе. И он, и его семья, как, впрочем, семьи других крестьян, обрабатывали землю, принадлежавшую свободному человеку. Но вот как-то раз собрались крестьяне да и сказали ему, что земля принадлежит им и отсюда они не уйдут. Так владелец сахарного завода, всегда ратовавший за свободу, тут же вызвал полицейских, и те, не долго думая, всадили четыре пули в упрямого крестьянина, подстрекавшего остальных к бунту, а потом избили и выгнали остальных. А свободный человек по-прежнему наслаждался свободой…
- Хватит! Кончай свою агитацию! - прервал его белобрысый караульный.
- Сейчас кончаю. Ну так вот, большинство людей не имели ни машин, ни самолетов, ни яхт, ни еды для своих детей, ни закона, который бы их защищал. И вот они восстали, и тот самый свободный человек лишился свободы, но зато тысячи бесправных впервые ее обрели…
- Ну и что ты хочешь этим сказать?
- А то, что мы сами добыли себе свободу. И не надо болтать, будто ее нам несете вы…
Священник подумал: "К сожалению, душу этого заблудшего уже не спасешь". Белобрысый судорожно сжал винтовку. Остальные, хоть и старались не вникать в "агитацию" пленника, чувствовали какую-то растерянность: выходило, что без самолетов, без оружия вряд ли чего добьешься на этой земле.
- Все спланировано… - тупо повторял санитар. - У нас лучшее оружие, лучшие самолеты, лучшие корабли, а главное - нас поддерживают американцы… - Под осуждающими взглядами своих соратников он понял, что сболтнул лишнее, запнулся и сразу попытался исправить свою ошибку: - Спланировали все точно. Сам должен понимать, что все учтено до мельчайших деталей…
- А мнение народа учли?
- Какого еще народа?
- Крестьян здешних, всех людей страны…
- Ерунда! Разве народ не предупрежден, что ему принесут свободу?
- Свободу владельца сахарного завода?
Теперь на молодого мужчину набросился белобрысый. Он бил его кулаками по лицу и истерично выкрикивал:
- Заткнись, мерзавец! Не смей болтать о моем отце!..
Старик не выдержал, с исказившимся лицом вцепился в его винтовку и потянул на себя.
Белобрысого оттащили, ему что-то говорили, стараясь урезонить. Священник крестился, невнятно бормоча молитвы. Потом все вдруг замолчали. Даже девочка, за минуту до того отчаянно кричавшая. Она потихоньку вытирала пальцы, залитые кровью отца.
А где-то неподалеку слышался рокот моторов, разрывы снарядов, треск пулеметных очередей. Родина защищалась, ибо народ жаждал настоящей свободы и мужественно отстаивал ее.
От расплаты не уйдешь
Юноша лежал, распластавшись в луже крови, которая уже успела засохнуть и потемнеть. Его долго, остервенело били, пока он не потерял сознания. Наконец один из палачей, схватив за волосы, приподнял его окровавленную голову:
- Облейте водой, надо, чтоб он меня услышал.
Принесли кружку грязной холодной воды и выплеснули в иссиня-черное лицо пленника. Он вздрогнул, повел головой и начал жадно хватать воздух широко открытым ртом.
- Теперь заговорит…
Очнувшись, юноша кинул на наемника взгляд, полный такой неистребимой ненависти, что у того мороз побежал по коже.
- Ну что, и дальше будешь… - Договорить наемник не успел: густой кровавый плевок залепил ему глаз. Сатанея от злобы, он, как зверь, набросился на свою жертву - бил и бил юношу по голове, будто пытался расколоть ее. Отдышавшись, разогнулся и крикнул: - Хватит цацкаться! Этот хам все равно больше ничего не скажет. Повезем его к матери…
Словно из глубокого колодца, донеслись до слуха вконец измученного, изувеченного юноши эти слова. И его сознание мгновенно взбудоражила мысль о том ужасе, который ожидал мать - его мать! Собрав последние силы, он произнес еле слышно:
- Нет… только не это! Нет-нет, пожалуйста…
- Ты что, мамочку навестить не хочешь?
- Со мной что угодно делайте, а ее не трогайте…
- Тогда говори, говори, говори!..
Поняв, что допустил ошибку, юноша торопливо пробормотал:
- Делайте что угодно - ничего не скажу…
Палачам принесли молоток и длинный толстый гвоздь - такими на железной дороге закрепляют шпалы.
- Будешь говорить? Иначе загоним эту железяку в твою тупую башку…
Пленник закрыл глаза. В последний миг он увидел мать - совсем близко, рядом… Представил матерей своих товарищей по оружию, вообще всех матерей, но тут ужасающая, ни с чем не сравнимая боль затмила сознание…
- Ну, грузите его. Поехали!
- Зачем?
- Я сказал, что сделаю это, и сделаю!
Тело убитого бросили в багажник "кадиллака". Машина пронеслась по пустынным улицам и вскоре остановилась перед старым, неприглядным домишком.
- Не откроет сразу - ломайте дверь…
Мать в эту ночь не сомкнула глаз: она думала о сыне, ждала его. Услышав стук, кинулась к двери, уже трещавшей под ударами прикладов.
- В чем дело?!
- Подарочек тебе привезли.
Они выволокли труп из багажника и швырнули к ногам остолбеневшей женщины. Вскрикнув, она, как подкошенная, упала на тело сына. Отчаянные рыдания огласили тихую улицу.
- Ну и зря! - сказали они ей. - Теперь уж ему ничем не поможешь.
Словно уяснив, что случившееся непоправимо, женщина подняла голову. В ее покрасневших глазах стояли не слезы, а лютая ненависть.
- Придет время, - грозно произнесла она, - и ты заплатишь за все. От расплаты не уйдешь, палач!..
В ответ тот лишь цинично усмехнулся: все они говорят одно и то же. И девушка, прятавшая повстанца, говорила то же самое - впрочем, недолго, потому что он раздел ее и отдал солдатам на потеху… Да, все они грозят, только угрозы их смехотворны. Сила на его стороне…
Откуда-то издалека прогремели пушечные выстрелы, сухо застрекотали пулеметы. Он судорожно сжал автомат и подумал: "Кажется, пора убираться, и поскорее. Наши отступают… Начнут сдаваться, чего доброго, а ведь болтали: веселая будет прогулка, нас армия поддержит…"
Поблизости разорвался снаряд. "Надо пробираться к берегу, - продолжал размышлять он. - А оттуда бежать можно как угодно, хоть на лодке. Пароходы здесь проходят близко, подберут…"
Он вытер пот со лба и заторопился прочь. Пробирался петляя - боялся наткнуться на засаду. Уже возле манговых деревьев чуть было не сбил с ног незнакомца и, словно вспугнутый хищник, накинулся на него.
- Подождите, вы что? - хрипел тот. - Клянусь, я шел сдаваться! Клянусь!..
Он понял, что напал на своего. И как это он не заметил маскхалата?
- Ну и напугал ты меня, дружище! - засмеялся он, поднимая с земли незнакомца.
Тот - безусый, коротко подстриженный, худой парнишка - смотрел на него широко раскрытыми с перепугу глазами.
- Я думал, какой-нибудь милисьяно, - еле вымолвил он. - Их тут уйма…
- Похоже, банкет нам готовят.
- А командование-то бежало - только пятки сверкали!
- Какое командование? - Он вздрогнул, будто от удара.
- Наше, какое же еще! - сказал парнишка. - Почему "бежало"?
- Не так все сталось, как мечталось, а? Здесь ведь никто не сдается, все сражаются до конца…
- Надо поскорее убираться отсюда. Пошли, не будем терять времени. - И он, схватив парнишку за руку, рванулся в сторону берега.
- Постой, куда ты меня? Не видишь - я весь мокрый!
- Я тоже.
- Но у тебя хоть одежда цела, а на мне одна рвань… Я пытался уплыть, да наши лодки накрыли с воздуха, вот и окунулся. И оружие утопил…
Паника охватила старшего. В ушах зазвенело: "От расплаты не уйдешь, палач!.." И когда он заговорил, голос его дрогнул:
- Мы должны выбраться отсюда. Ни минуты больше не останусь в этой ловушке!
- На земле все же легче защищаться, чем на воде.
- Тут нас голыми руками сцапают.
- Нет, ты послушай! В округе много крестьян, мы возьмем у них одежду и переоденемся. Может, сойдем за деревенских.
Старший провел пальцами по тонкой руке парнишки:
- Где это ты видел крестьян с такими ручками?
Они помолчали. Первым тревожное молчание нарушил младший:
- Ты где работал?
- В пятом.
Парнишке чуть не стало дурно. Даже людей его круга, при Батисте бывших хозяевами, ужасала жестокость, с какой пятое отделение управления полиции чинило свои расправы.
- Что, струсил?
- Нет. Просто странно, как это судьба нас свела…
- Ничего странного, - перебил его старший. - Ты пришел сюда, чтобы вернуть отобранное у твоего отца, я - чтобы расправиться с теми, кто мешает тебе и таким, как ты. Вы хорошо нам платили. Значит, мы с тобой - одного поля ягоды.
Они поднялись и двинулись в глубь острова - подальше от моря. Вскоре на их пути встретился домишко. Перепуганная женщина, заслонив собой детей, со страхом смотрела на дуло автомата, наведенное на нее.
- Я здесь одна с детьми. Где муж и сын - не знаю.
- А там? - Старший кивнул в угол, где стояла кровать.
- Там старшая дочка.
- Найди одежду мужа и сына, - приказал он. - Нам надо переодеться.
- Ничего нет… кроме того, что они перед уходом надели.
- Ищи, а то разряжу в тебя эту "игрушку"! - пригрозил он и ткнул автоматом ей под ребра.
- Мама, отдай им все! - всхлипнула девушка. Женщина вышла в другую комнату и вернулась с каким-то тряпьем.
Они переоделись.
- Где нам лучше выйти?
- Сюда, налево…
Шли долго, пока не выбрались на шоссе. Потом, бросив оружие, осторожно шагали по обочине. Неожиданно рядом остановилась машина.
- Куда идете? - спросили их.
- В город.
- В Хагуэй?
- Да. А что делать? Лачугу нашу разбомбили… Самолет спикировал - и она вспыхнула, точно спичка.
- Ничего, скоро им спичек не понадобится, только свечки. Дело нескольких часов… Погиб кто-нибудь из родни?
- Жена и двое детей.
- Сочувствую. Не удалось спасти?
- Нас дома не было. Встречали вместе со всеми непрошеных гостей. Нескольких поймали - они в болоте заблудились… Скажите, нам оружие дадут?
- А у тех почему не взяли?
- Да не было у них. Говорят, в море осталось, когда их катер разбомбили.
Они полезли в машину. Ехавший на заднем сиденье раненый молча кивнул им.
Скоро показалась окраина. "Вот и до города добрались, - подумал старший. - Затеряться бы теперь в людской толчее. А еще лучше спрятаться у кого-нибудь из друзей или в церкви, переждать денек, другой, а потом незаметно смыться с этого проклятого острова, чтобы когда-нибудь вернуться сюда опять и схватить наконец за хвост негодяйку по имени Фортуна…"
Замелькали первые городские дома. Скрежет тормозов - и машина словно приросла к асфальту. "Контрольный пункт!" - от этой мысли у старшего все внутри сжалось.
- Пленные есть?
- Нет. Раненый у нас.
- Дай-ка взглянуть! Вдруг в наши сети какая рыбешка попадет?
- Он! Это он убил моего сына! - Женщина грозно смотрела на старшего широко открытыми, остановившимися глазами, направив на него указательный палец, словно дуло пистолета.
- Они мне сразу не понравились, - невозмутимо заметил водитель.
- Это недоразумение! Мы здешние, мы крестьяне…
- Он - убийца, он замучил до смерти моего сына!.. Я знала, что он сунется сюда: ведь другой дороги через болото нет.
- Да говорю вам, она ошибается. Крестьяне мы…
- Возьмите этого. И дружка его заодно. Женщина знает, что говорит. Она ждала тут днем и ночью, все боялась упустить…
В памяти старшего четко, словно кинокадры, одна за другой замелькали страшные картины: распростертое на земле истерзанное тело юноши, рыдающая над ним мать, взгляд ее покрасневших глаз, полных не слез, а лютой ненависти… И мощным колокольным звоном гудели в сознании ее грозные слова: "Придет время, и ты заплатишь за все. От расплаты не уйдешь, палач!..
Эдуардо Эрас Леон
Матео
Мне исполнилось четырнадцать
лет, когда я находился в окопе,
сражаясь за свою Родину, и тогда
я подумал: я стал настоящим мужчиной.
Боец народной милиции
Хуан Родригес, 180–й батальон
Ничего особенного… Нет, правда, ничего особенного не чувствуешь, когда видишь приближающийся самолет. Да, он летит и стреляет из своих десяти пулеметов, укрепленных на крыльях, и нельзя зевать после того, как он пролетит, потому что есть еще два хвостовых пулемета. Но я спокоен, правда-правда. И я даже уверен, что, если он пролетит низко, я его подобью из своей "четверки"…
Нет… Боялся? Чего? Здесь никто не боится… Да, конечно, злость - другое дело. Такое со мной бывало… Вот, например, восемнадцатого вечером… Восемнадцатого? Да, точно, восемнадцатого… вечером…