- И кто, кроме явных шизофреников, бреется по ночам? Пишет письма в каюте, где, как помечено в подписанном тобою же акте, нет даже лампы? Не говорю уже о том, что в твоей истории, как, кстати, и у Андрияна Петровича, совершенно не нашли объяснения и другие загадочные вещи, отмеченные тобою же в акте. Зачем на палубе валялся топор - я цитирую акт: "со ржавыми пятнами на лезвии, похожими на кровяные"?
- Кок рубил им головы курицам, - поспешно сказал Волошин под общий хохот.
- Допустим, - усмехнулся Макаров. - Но откуда взялся мышьяк в пище, оставшейся на тарелках? Куда подевался молитвенник, с которым не расставался твой набожный капитан? Разве вы обнаружили его в каюте? Почему об этом не упомянуто в акте?
- Капитан выскочил на палубу с молитвенником в руках, - перебил его Волошин. - Разве я забыл упомянуть об этом? И взял его, конечно, с собой в шлюпку.
- А талисман забыл? - насмешливо спросил Макаров.
- И про приоткрытую крышку люка вы забыли, Сергей Сергеевич, - вставил Володя Кушнеренко, давно выжидавший момента.
- Побит, побит, Сергей Сергеевич! - закричали со всех сторон.
- Сдавайтесь!
- Сдаюсь, с тобой невозможно бороться, - засмеялся Волошин.
Потом, выждав, когда общее веселье немножко утихнет, Сергей Сергеевич добавил просительным тоном:
- Однако, надеюсь, почтеннейшая аудитория все-таки учтет оригинальность моей гипотезы при голосовании?
- Конечно!
- Не сомневайтесь! - послышалось со всех сторон.
- Те же самые замечания относятся и к вашему рассказу, уважаемый Андриян Петрович, - повернулся между тем Макаров к профессору Лунину. - Судовые огни на шхуне, когда мы ее встретили, ведь были погашены. И целый ряд деталей: недоеденный обед, прерванное бритье, недописанное письмо в каюте без лампы свидетельствуют, что "Лолиту" покинули днем, а не ночью. Признаете промашку?
Лунин, улыбаясь, развел руками.
- Ладно, перейдем к третьей истории: о коке, мечтавшем стать капитаном и отравившем всю команду в припадке безумия, - объявил Волошин. - Против нее, надеюсь, даже у тебя нет возражений, Иван Андреевич? Ведь твои лаборанты обнаружили в остатках пищи, привезенных с "Лолиты", если не яд рыбы фугу, как предполагал рассказчик, то мышьяк. Что ты на это скажешь?
Макаров с явно показным смирением склонил голову: дескать, крыть нечем.
Но тут неожиданно поднялась сидевшая рядом с ним его жена, Елена Павловна, и сказала:
- У меня есть возражения. Во-первых, морские рыбы содержат в себе природные соединения мышьяка, а человеческий организм способен накапливать его. Это, кстати, до сих пор мешает разрешить давнюю загадку: не был ли отравлен Наполеон? В сохранившихся до наших дней локонах его волос обнаружили мышьяк. Но в таких ничтожных дозах, что невозможно решить: пытались ли отравить императора, как считают некоторые историки, или это просто природный мышьяк, содержавшийся в рыбе, занимавшей основное место в питании пленного Наполеона на острове. Я не понимаю, ты же не мог этого не знать, Ваня, - повернулась она к мужу. - Чего ты смеешься?
- Конечно, знал, - ответил Иван Андреевич.
- Так зачем же ты устроил этот спектакль, так зловеще объявив, будто твои лаборанты обнаружили мышьяк в остатках пищи, привезенных с "Лолиты"? - возмутилась Елена Павловна.
- Чтобы подлить маслица в огонь вашей фантазии. Надо же было помочь Волошину. А все были заинтригованы, сознайтесь.
- А что касается рыбы фугу, - сказала Елена Павловна, - в здешних водах она вообще не водится, только у берегов Японии. Так что отравить ею команду ваш кок, Геннадий Петрович, не мог. Хотя справедливость требует отметить: серьезные отравления могут вызывать около трехсот видов тропических рыб. Вам нужно было выбрать такую, какие обитают здесь. Но я считаю, допущенные ошибки вовсе не снижают оригинальности вашей выдумки.
Елена Павловна села. Сергей Сергеевич хотел что-то сказать, но попросил слова наш терапевт Семен Васильевич Егоров.
Лысый, с брюшком, выглядящий в шортах совсем кругленьким, он целыми днями с деловым видом снует, точно катающийся шарик, по всему судну, хотя вечно жалуется, что у него совсем нет работы и он изнывает от безделья.
- Деквалифицируюсь я скоро с вами, - мрачно объявляет он и тут же стремительно мчится с озабоченным лицом дальше.
И говорит он быстро, напористо, деловито. Без длинных предисловий Егоров начал и теперь:
- Должен отметить, что рассказ Геннадия Петровича уязвим и с точки зрения медицины. Хотя он и выписал из справочника по неотложной помощи некоторые признаки эпилепсии и довольно ловко вставил их в рассказ, даже специальный термин "плохие дни" упомянул, главный признак этой тяжелой болезни - эпилептические припадки он предусмотрительно "забыл". Почему? Да потому, что тогда бы окружающие, конечно, знали о болезни кока и соответственно относились бы к нему как к больному человеку. - Егоров сел.
- Прошу прощения, Сергей Сергеевич, - вдруг поднялся старший механик. - Но и у меня есть замечание по рассказу Геннадия Петровича.
- Да? Любопытно. Прошу вас.
- Позвольте узнать, Геннадий Петрович, - наставив на Бой-Жилинского, как пистолет, длинный палец, спросил механик, - почему на обеденном столе, как записано в акте, обнаружены две тарелки с остатками пищи? Если кок всех отравил, как вы утверждаете, и побросал трупы за борт, то с кем же он делил трапезу перед тем, как сбежать с "Лолиты"? Почему на столе оказалась не одна его тарелка, а две? С кем он обедал?
- С привидением, - подал кто-то ехидную реплику.
Другой шутник подхватил:
- С попугаем!
Все развеселились. Волошину пришлось наводить тишину.
Потом он повернулся к секонду и, потирая руки, зловещим голосом начал:
- Ну-с, Владимир Васильевич, настало время взяться и за вас. И позвольте начать мне. Хочется расквитаться. Как говорил кто-то из древних: "Ты, Платон, друг мне, но истина дороже". Итак, позвольте у вас спросить: почему на палубе валялся топор со следами крови на лезвии?
- Вы же сами объяснили, Сергей Сергеевич, - насмешливо сказал профессор Суворов, - Повар им курам головы рубил.
- А загадочный кинжал? - сделав вид, что не слышит, продолжал наседать Сергей Сергеевич на секонда.
- Придирки! Придирки! - закричали со всех сторон. - Он же сказал: порядка не было на шхуне.
Но тут вдруг снова подал голос механик:
- А про лепешку-то из олова вы тоже забыли, Владимир Васильевич. Откуда она взялась в капитанской каюте? И какое могла иметь отношение к мине, попавшей в сети?
Секонд с обескураженным видом молча развел руками.
- А у меня, - вдруг, вставая, решительно сказал капитан и повернулся к секонду, - есть более существенное возражение, Владимир Васильевич, начисто опровергающее сочиненную вами версию. Я не случайно спросил, где и когда вы занимались обезвреживанием мин, попавших в рыбачьи сети. Дело в том, что уже с тысяча девятьсот шестидесятого года практически неизвестно ни одного случая подрыва кораблей на минах. Разумеется, кроме районов, где продолжались военные действия, - побережья Вьетнама и в других местах. Но прочие акватории давно очищены от мин. Тем более невероятно встретить блуждающую мину в здешних водах. Владимир Васильевич напрасно вас пугает. На просторах Тихого океана мины вообще никто не ставил во время второй мировой войны, только у входов в гавани. И конечно, Владимир Васильевич это прекрасно знает. Ведь знали? - снова повернулся он к секонду.
Тот встал и, понурившись, с видом провинившегося школьника молча кивнул.
- Тогда зачем же вы сочинили сказочку? - наседал на него капитан. - Как говорится: "Ради красного словца не пожалею ни матери, ни отца", так? Нехорошо.
Против замечания Аркадия Платоновича возражать, конечно, не приходилось. Но у Володи был такой виновато-смущенный вид, что всем стало его жалко.
- Но теория вероятностей ведь не отвергает такой, хотя и редкостной, возможности, Аркадий Платонович, - пряча улыбку в бороде, пришел на выручку штурману профессор Суворов. - Ведь мог же океан целых триста пятьдесят восемь лет носить в засмоленном кокосовом орехе письмо Христофора Колумба, пока оно не попало к людям. Почему же не допустить, что одну мину, поставленную где-нибудь у берегов Вьетнама, и не занесли ветры и течения в рассказ Владимира Васильевича? Мне лично он доставил большое удовольствие, как, наверное, и многим. Отличная выдумка.
- Ну что ж, - сдаваясь, пожал плечами капитан. - Я просто считал необходимым уточнить.
- Спасибо, Аркадий Платонович, - сказал Волошин. - Ну, не станем терять времени, приступим к голосованию. Выберем счетную комиссию из незаинтересованных лиц, каждый напишет на бумажке, какую историю считает самой оригинальной. Записочки сложим в эту вот кастрюлю. Пока мы перекурим, комиссия подсчитает голоса и объявит имя победителя.
В комиссию вошли первый помощник, судовой хирург Березовский и я.
Сев у столика с бюстом Мюнхгаузена, так и сверкавшим в свете ламп, мы следили, как все, подходя по очереди, бросают в кастрюлю записочки.
Любопытство мое все возрастало. Кто же из рассказчиков окажется победителем? Волошин? Профессор Лунин?
Наконец, мы начали подсчитывать голоса. И знаете, что получилось? Наибольшее число голосов получил Андриян Петрович Лунин. Под общие аплодисменты Сергей Сергеевич торжественно вручил бюст победителю.
А тем временем мы плыли все дальше, и опять началась будничная научная работа посреди пустынного океана. Снова пошла размеренная, спокойная жизнь по строгому расписанию: ранняя побудка по зычному призыву из динамиков внутрикорабельной связи: "Подъем! С добрым утром, товарищи!", потом утренний душ, завтрак, оперативное совещание, работа в лабораториях, очередная станция.
Мы изучали Великий океан, чтобы всем судам спокойней плавалось в нем. Атлантика находится под постоянным наблюдением метеорологов и океанографов и уже так хорошо изучена, что наши суда, плавающие там, теперь, в сущности, управляются единым "электронным штурманом" из Москвы. Дважды в день они передают в Москву свои координаты и сведения о погоде. Электронно-вычислительная машина быстро делает необходимые расчеты и сообщает каждому судну поправки к рекомендованному курсу - самый выгодный путь на ближайшие сутки с учетом погоды, волнения, направления ветра.
Скоро такая служба будет налажена и на Тихом океане. Ради этого и бороздят его просторы наш "Богатырь" и многие другие исследовательские суда.
Ученые занимались исследованиями, а вечерами, чтобы отвлечься, смотрели кино или собирались в "Клубе рассказчиков". Страсти еще долго не утихали, мы часто вспоминали "Лолиту" и продолжали спорить о ее тайне. Опять выдвигались самые фантастические гипотезы насчет загадочного исчезновения ее команды. Но я их приводить уже не стану. Этим можно заниматься до бесконечности, как и строить предположения о тайне "Марии Целесты", "Минервы" и других кораблей, чьим загадкам, видно, до скончания дней суждено будоражить фантазию. А что с ними произошло на самом деле - океан нам, наверное, уже никогда не откроет.
Снова мы часами стояли на носу или на корме, бездумно провожая взглядами убегающие к горизонту пенистые, постепенно успокаивающиеся валы. И, признаться, не однажды я ловил себя на мысли: а все-таки жаль, что не покачиваются вечерами за кормой, над черной водой загадочные огоньки "Лолиты".
Не раз я опять заставал на корме капитана, тоже смотревшего вдаль. В сетчатой рубашке с короткими рукавами, в тренировочных брюках и тапочках, Аркадий Платонович в такие минуты напоминал скорее бухгалтера в отпуске, а не много повидавшего капитана. Иногда он даже не замечал, увлекшись думами, что давно погасла его трубка, и посасывал ее машинально, как пустышку.
И не раз мне хотелось узнать, о чем же может думать капитан, стоя вот так на корме и глядя в воду, вспененную винтами "Богатыря"?
И вдруг однажды Аркадий Платонович словно догадался о моем желании и неожиданно произнес, бросив на меня задумчивый взгляд через плечо, и снова повернулся лицом к океану:
- Вы думаете, это Александр Грин выдумал алые паруса? Задолго до него, еще в средние века, на кораблях делали паруса яркими, цветными - алыми или синими.
- Зачем?
- Чтобы не так скучно было плавать месяцами, а то и годами вдали от дома, - не оборачиваясь, пояснил капитан. - Под серыми-то скучнее. Так что алые паруса вовсе не сказка. И придумали их моряки, не писатель.
И снова он замолчал, глядя вдаль и посапывая давно погасшей трубкой.
Что заставило капитана вдруг вспомнить про алые паруса? Может, внезапно нахлынувшая тоска по дому, по родным и близким, которых не видел он так давно? Или усталость от долгого плавания, только кажущегося спокойным и однообразным до монотонности, а на самом деле в любой момент способного прерваться налетевшим тайфуном, штормом, столкновением с полузатопленным судном в ночной темноте или какой-нибудь иной бедой, по-прежнему, как и много веков назад, подстерегающей плавающих в океане? Или просто он испытывал гордость за моряцкую выдумку, не уступающую писательской фантазии?
Расспрашивать Аркадия Платоновича было неудобно. И мне оставалось только, как и раньше, гадать, о чем же он может думать, провожая взглядом убегающие к горизонту пенистые валы.
Прошло немало времени. Наша экспедиция давно закончилась. Мы вернулись в Ленинград. Я уже был занят иными мыслями и заботами, начинал помаленьку забывать о "Лолите" и смирился с тем, что загадка ее так и останется неразгаданной.
И вдруг зимним вечером, когда наша встреча с покинутой шхуной в пустынном тропическом океане казалась уже совсем нереальной, словно пригрезившейся, мне позвонил Сергей Сергеевич Волошин и сказал:
- Ну, Николаевич, а наш друг Гастон-то Рузе все же не обманул. Прислал письмо, как и обещал. И в этом письмеце ни больше ни меньше как разгадка тайны "Лолиты".
- Не может быть! - вскрикнул я.
- Вы, кажется, меня оскорбляете недоверием? - возмутился Волошин. - Хватайте такси, приезжайте и убедитесь.
Вскоре я уже был у Сергея Сергеевича. Он провел меня в кабинет, где я увидел на столе помятый конверт с адресом на французском и русском языках и пестрыми таитянскими марками, письмо инспектора, тоже весьма измятое, но довольно объемистое, а значит, подробное, как я успел заметить с первого взгляда, - и аккуратную стопочку листов с перепечатанным переводом.
- Предупреждаю, переводил письмо один мой аспирант, - сказал Сергей Сергеевич. - В области техники подает большие надежды, прямо будущий Эдисон. Но к тонкостям и красотам родного языка, к сожалению, глуховат. Не удивляйтесь, что вам попадется немало выражений, несколько странных для француза.
- Ясно, - сказал я, склоняясь над переводом письма.
- Ну ладно, читайте, а я пойду сварю кофе. Или вы предпочитаете какое-нибудь экзотическое герба-мате, чай по-аргентински? Могу сварить и его.
Я только отмахнулся от Сергея Сергеевича, и он, посмеиваясь, вышел из комнаты. А я начал читать:
"Дорогой мосье Волошин! Дорогие дамы и господа - все, с кем я имел удовольствие так приятно и романтически познакомиться посреди Тихого океана.
Не знаю, когда доберется до вас мое послание - да и дойдет ли вообще, - но должен сказать, я виноват в его задержке лишь частично. Пожалуй, не меньше повинны и вы сами тем, что так безбожно закружили мне голову совершенно фантастическими версиями о том, куда могла подеваться команда шхуны. Потом появились и здесь местные фантазеры, не хуже ваших, якобы спасшиеся с "Лолиты" и знающие, что произошло с ее экипажем. Разумеется, никакого отношения к "Лолите", как выяснилось, они не имели. Всегда находятся люди, желающие попасть в газету и прославиться любой ценой. Но все равно мне пришлось проверять их выдумки, и на это, как вы понимаете, к сожалению, тоже ушло время, я все не мог вам написать.
Кстати, чтобы немножко отомстить за то "засорение мозгов", какое вы произвели вашими сочинениями, я приведу парочку выдумок этих "очевидцев".
Один из них, например, заявил, будто среди пассажиров "Лолиты" оказалось несколько тайком пробравшихся прокаженных. Когда их разоблачили и, опасаясь заразы, хотели попросту вышвырнуть за борт, они подняли мятеж, устроили на судне настоящее сражение и перебили не только всех членов команды, но и остальных пассажиров. А трупы побросали за борт, акулам. Потом отметили свою победу, выпив спирту из бочонка. Но, протрезвев, испугались возмездия, сели в шлюпку и, покинув шхуну, поплыли к ближайшему атоллу, возле которого она как раз проходила.
Неплохо придумано, верно? Жаль только, следов этого невероятного побоища почему-то совсем не осталось на шхуне. Да и почему бы мятежникам, покидая судно, его основательно не пограбить? Как говорится: "Семь бед - один ответ". А они даже золотые часы не прихватили из капитанской каюты.
Другой фантазер - из адвентистов седьмого дня - кричал на всех перекрестках Папеэте, будто он был пассажиром на "Лолите" и стал свидетелем чуда. Несмотря на все его увещевания, матросы постоянно играли в карты, пили спирт и сквернословили. Тогда он обратился с горячей молитвой к господу, и тот услышал ее. Господь покарал нечестивцев, лишив их, как полагается, разума: побросав карты, гитару и аккордеон, все члены команды кинулись за борт. Последним с душераздирающим криком прыгнул в океан капитан, и его тут же сожрала громадная акула.
Адвентист же не пожелал оставаться на проклятом судне. Он сел в шлюпку и отдался на волю господа, который чудесным образом и доставил его благополучно домой, в Папеэте.
На мое первое же замечание, что у сочинителя этой истории ведь есть несомненное алиби, ибо, по крайней мере, десяток людей видели его в те дни, когда он якобы странствовал на "Лолите", преспокойно шляющимся по улицам Папеэте, и на мою просьбу объяснить это противоречие наглец, нимало не смутившись, ответил: "В Папеэте находилась лишь моя телесная видимость, оболочка, душа же моя была на "Лолите"…"
Как видите, и у нас умеют неплохо фантазировать. Ну а теперь, когда я немножко расквитался, засорив вам головы нашими местными выдумками, изложу коротко мою собственную версию. Разумеется, она далеко уступает в красочности историям, сочиненным вашими учеными, но, как мне, во всяком случае, казалось, выглядит гораздо правдоподобнее и убедительнее, ибо я исходил из знания местных условий и понимания психологии местного населения, - хотя, к сожалению, весьма, разумеется, неглубокого и относительного.
Я считал, на "Лолиту" напали пираты, не успевшие ее ограбить лишь потому, что вы их вспугнули.
Возможно, вы мне не очень поверите, но пиратство, к сожалению, процветает и поныне - особенно в проливах между бесчисленными островками Малайского архипелага (наверное, вы слышали хотя бы о знаменитой мадам Вонг). Случаются иногда нападения пиратов на суда и в наших краях, хотя, к счастью, гораздо реже.
Приведу лишь один печальный пример.