Один из кузенов, не настолько упившийся, как другие два, взвёл пистолет, шатко подскочил к двери и, швырнув Люсиль вглубь комнаты, выпалил по теням на мосте. Люсиль схватила с бочек короткий заряженный мушкетон с широким дулом, устремилась наружу. Оттянув назад курок, девушка нажала на спуск.
Приклад больно толкнулся в плечо. Один из убийц взвыл. Двое пришедших в себя кузенов уволокли сестру в кухню, по стенам которой защёлкали пули ответного огня разбойников. Гоготали гуси, и надрывались запертые в сарае собаки.
Люсиль вырвалась из рук кузенов, бросила мушкетон, взяла допотопный седельный пистолет и вновь ринулась из кухни к мосту.
- Остановите её! - приказал по-французски кто-то из-за рва. Будто повинуясь этой команде, кузен догнал её и повалил. Вовремя. Сразу три пули прожужжали в воздухе над братом и сестрой. Люсиль подняла голову. Убийцы лезли через баррикаду обратно. Один из них был ранен, но не тяжело. Слабый свет луны позволял различить цвет их формы. Зелёной формы! Английские дьяволы пришли за братом Люсиль! Пришли закончить то, что не закончили в форте Тес-де-Буш! Девушка бессильно застонала и выстрелила в сторону уползающих обратно во мрак теней. Полыхнувший на полке порох обжёг щёку, а вспышка ослепила.
Псы скребли когтями дверь амбара. Рыдала Марианна. Подал голос колокол часовни. Переполошенные стрельбой жители деревни заполнили двор. С фонарями, вооружённые чем попало, они вбегали по неподъёмному подъёмному мосту и палили вслед убийцам, которых давно и след простыл.
Люсиль прошла мимо понурившихся селян туда, где лежали её мать и брат. Священник накрыл лицо графини платком. Чёрное платье старухи промокло от крови, блестевшей в жёлтом свете фонарей.
Анри был перевёрнут на спину. Швы его старомодного фрака убийцы вспороли, будто надеялись найти там зашитые ценности. Исчезла богато украшенная сабля. Рядом с телом валялся топорик на короткой рукояти. Им, очевидно, воспользовались, чтобы отрубить мёртвому Анри указательный и средний пальцы на правой руке. Делалось это второпях, большой и безымянный также были наполовину отсечены. Отрубленные же указательный со средним исчезли.
Глядя на изувеченную пятерню убитого графа, кюре вспомнил о недавнем предупреждении епископа. В Нормандии спустя много лет вновь ожили жутковатые колдовские культы. Священник уже открыл рот, чтоб обвинить их адептов в смерти графа, но вовремя осёкся. Они это сделали или нет, зло содеяно, и ни Анри, ни его мать к жизни не воротишь.
Люсиль Кастино проплакала три дня. Тщётно пытались утешить её кузены, кюре и доктор. На четвёртый день она оседлала коня и, сунув в кобуру пистолеты, уехала на окраину Селеглиз, где битый час яростно палила в зелёную, как мундиры убийц, стену леса.
Вернувшись, она распорядилась демонтировать все мосты, кроме главного. Работа была тяжёлой, балки поврастали в берега. Однако слуги не спорили с хозяйкой, позвали на помощь деревенских, и вскоре брусы с досками, распиленные, были сложены у забора. Тогда Люсиль повесила на двери сельской церкви и церкви в Селеглиз объявления, суля двести франков за сведения, которые могут помочь захватить и убить англичан, истребивших её родных.
Крестьяне считали, что у вдовы Кастино от горя помутился рассудок. Откуда в Нормандии англичане? Тем более, кухарка Марианна отчётливо слышала голос, "…мерзкий голос самого Вельзевула…", отдававший команды по-французски без малейшего акцента. Люсиль стояла на своём: убийцы - англичане, и, чтоб это доказать, она продаст последнюю рубаху. Объявления трепал ветер и жгло солнце.
Спустя неделю после похорон к Люсиль заявилась мадам Пельмон с семейным стряпчим. Прослышав о помешательстве Люсиль, ловкая дама надеялась взять девушку "на арапа", претендуя на половину шато и поместья. Якобы помолвка - та же свадьба, и на основании обручения её дочь имеет право на имущество покойного жениха. Люсиль выслушала нахалку спокойно. Когда же, ободрённая кротостью Люсиль, мадам Пельмон повысила голос, девушка взорвалась. Люсиль вынула из ящика стола подаренный Пельмонами пистолет, ткнула дулом в лицо несостоявшейся родственнице, чуть не вышибив ей зубы, и поклялась, что пристрелит и её и крючкотвора, если они не уберутся вон тот же час. Мамаша Пельмон, никогда не отличавшаяся сообразительностью, попыталась что-то вякнуть, но законник, у которого инстинкт самосохранения был развит куда лучше, заглянул в глаза Люсиль и, схватив клиентку за локоть, поволок её прочь. Девушка швырнула им вдогонку незаряженный пистолет и разрыдалась.
Из Буржа вскоре прибыл тесть Люсиль, генерал Кастино. Одну ногу ему несколько лет назад оторвало австрийское ядро. Дни напролёт он не отходил от неё ни на шаг и, в конце концов, не зная, как ещё утешить, неуклюже предложил выйти за него замуж. Люсиль тактично отказалась, чему генерал втайне только обрадовался.
Старик Кастино не разделял убеждённости Люсиль в том, что её семью перебили англичане.
- Я их видела. - твердила Люсиль.
- Девочка, ты видела мужчин в зелёном. В армии любой страны найдётся носящий зелёное род войск. Наши драгуны тоже облачены в зелёные мундиры. Вернее, были облачены. Бог знает, во что их оденут сейчас.
Генерал терпеливо увещевал невестку, дескать, англичан здесь быть не может. Они вторглись во Францию с юга и уже грузятся на корабли в Бордо. Да и с чего бы им преследовать семью Лассанов?
- Это были англичане. - упорствовала Люсиль.
Генерал вздохнул:
- Марианна сказала мне, что ты ничего не ешь.
- Ненавижу англичан. Пусть вернутся, и я их убью.
- Если ты не будешь есть, то у тебя не хватит сил их убить.
Последнее соображение возымело действие. Вечером Люсиль съела целую тарелку чечевичной похлёбки и добрый ломоть окорока.
Генерала беспокоило состояние Люсиль. Он посоветовался с доктором. Эскулап полагал, что у девушки временно помутился разум. Ей могла бы помочь поездка на воды. На это требовались деньги, которых ни у Люсиль, ни у генерала не было.
- Есть, правда, ещё одно средство. Замужество. - задумчиво сказал врач, - Недуги головы порой успешно лечатся микстурой сердца, если вы понимаете, о чём я.
- Понимаю, доктор. - грустно ответил генерал, - Только девочка до сих пор любит моего погибшего сына. К сожалению, о новом браке не может быть и речи.
Переговорив со слугами и жителями деревни, генерал убедился, что в случае возвращения бандитов Люсиль не останется беззащитна, и на следующее утро уехал.
За его каретой ещё не улеглась пыль, как на дороге показались пять всадников. Деревенские похватали оружие и бросились в шато.
Конные ехали медленно, держа руки на виду. Остановившись в нескольких метрах от последнего моста через ров, их старший любезно осведомился, может ли он побеседовать с графом Лассаном?
- Он мёртв. - недружелюбно выкрикнул из-за рва сын мельника.
Всадник, опасливо следя за пляшущим в руках юнца древним мушкетом, учтиво до приторности отрекомендовался:
- Моя фамилия Ролан. Я - юрист Его Наихристианнейшего Величества. Не соблаговолите ли вы, мсье, передать близким усопшего графа, что я желаю перемолвиться словечком с кем-нибудь из них.
Мельников сын, впервые в жизни названный "мсье", подумал-подумал, да и побежал к мадам Кастино с известием, что её хочет видеть какой-то столичный хлюст.
Ролан, чьё седалище было отбито многодневной тряской в седле, с удовольствием разминал затёкшие ноги, прохаживаясь с Люсиль меж яблонь. Его люди с оружием наготове патрулировали край сада.
Стряпчий объяснил, что послан казначейством на поиск похищенного англичанами из форта Тес-де-Буш золота. Так как граф Лассан был комендантом форта, мсье Ролану поручили допросить его. Гибель графа, добавил законник, чрезвычайно огорчительна.
- Не гибель, убийство. - поправила Люсиль.
- Убийство. - послушно повторил Ролан.
- Англичане убили его. Злодеи в зелёном. Стрелки.
Ролан застыл на месте:
- Вы уверены, мадам?
Привыкшая к недоверию Люсиль ощетинилась:
- Я не сумасшедшая, мсье! Я их видела собственными глазами! Они были в зелёном! Стрелки, которых боялся мой брат! Он говорил, что они придут за ним, и они пришли! Звери, настоящие звери! Брат даже имя знал того, кто хочет его убить! Шарп!
- Не тратьте на меня красноречие, мадам. - прервал её излияния мсье Ролан, - У меня нет сомнений в истинности вашего рассказа.
- Вы… Вы верите мне, мсье?
- Не просто "верю". Знаю, что так оно и было. Я сталкивался с этим Шарпом. Безжалостный человек. Он с сообщниками украл принадлежащие Франции ценности и теперь, по-видимому, заметает следы, избавляясь от свидетелей. Прискорбно, что я не сообразил предупредить вашего брата.
Люсиль покачала головой:
- Анри не упоминал ни о каких ценностях.
- Офицер не имеет права посвящать в служебные тайны посторонних, какими бы близкими ему они не были. - обливающийся потом под лучами по-летнему жаркого солнца Ролан вытер платком шею и направился обратно к шато, - Едва ли англичане вернутся сюда.
- Пусть вернутся. - кровожадно сверкнув очами, Люсиль достала из кармана передника седельный пистолет, - Хоть один из них отсюда не уйдёт.
- Право, мадам, убийства - не женское дело.
Досадуя, что съездил впустую, Ролан спешил добраться до Кана, где имелась гостиница и хоть какие-то признаки цивилизации. Он страшился, что Люсиль предложит ему остаться на обед, и заранее содрогался, воображая, чем его накормят в этом обветшалом шато. На счастье мсье Ролана, занятой мыслями об отмщении Люсиль было не до расшаркиваний перед заезжим гостем.
Мсье Ролан с оханьем влез в седло. Он написал Люсиль свой адрес, взяв с неё клятву непременно сообщить, если англичане всё же появятся вновь. Угроза приглашения на убогую трапезу миновала, и законник чувствовал неожиданный прилив симпатии к сестре погибшего коменданта:
- Вы позволите мне дерзнуть дать вам совет, мадам?
- Окажите честь, мсье.
Ролан подобрал поводья:
- Не чахните в одиночестве, мадам. Выйдите замуж. Слабой женщине не выжить без надёжного плеча. Я сам женат, и, признаюсь, семья - величайшая опора для меня в бурном житейском море.
Люсиль только улыбнулась.
Выезжая на мост, Ролан внезапно обернулся:
- Скажите, мадам, а у вашего брата на правой руке были все пальцы, когда он приехал домой?
- Они отрезали их! - с мукой крикнула Люсиль, - Англичане!
Ролан понял её так, что англичане лишили Лассана пальцев при взятии Тес-де-Буш, как и писал в поддельном рапорте Дюко. Законник приподнял шляпу:
- Благодарю вас, мадам. Извините, если мои неловкие расспросы потревожили вашу душевную рану.
Ночью в Кане мсье Ролан настрочил два отчёта. Первый был адресован министру финансов. Ролан докладывал, что Анри Лассан не может быть допрошен относительно искомого золота по причине его гибели, к коей, вероятно, причастны разыскиваемые англичане Шарп и Фредериксон.
Второй рапорт содержал больше подробностей. В нём убийство английскими стрелками коменданта Лассана рассматривалось, как косвенное доказательство их вины в хищении золота, и делался вывод, что второго свидетеля, майора Дюко, тоже нет в живых. Иначе чем объяснить его исчезновение? Англичане, скорее всего, покинули границы Франции, однако поиски их ведутся и королевскими чиновниками, и британцами. Далее Ролан сообщал, что французские власти потребовали от руководства британского флота прекратить незаконные изыскания в районе форта Тес-де-Буш, и моряки, скрипя зубами, уступили. По агентурным данным, в результате раскопок им не удалось обнаружить ни золота, ни личных вещей императорской семьи.
Этот рапорт, написанный бисерным почерком на тончайшей индийской бумаге, был отослан с надёжным человеком к безымянному каллиграфу в Париж.
Каллиграф закатал тончайшую индийскую бумагу меж двух листов обычной. Непосвящённый едва ли догадался бы, что этот плотный лист на самом деле - конверт. Затем каллиграф, тщательно выписывая завитки букв, начертал на листе скучнейшую оду в честь греческих богов.
Французский правительственный цензор, зевая, честно прочёл оду от начала до конца и не нашёл в ней ничего предосудительного. Через две недели поэма достигла острова Эльба у побережья Тосканы. Там лист был бережно разъят, и часом позже рапорт Ролана читал император Наполеон. Императора сослали на остров между Италией и Корсикой, но верных ему людей во Франции осталось немало, и мсье Ролан был одним из них. По прочтении император сжёг рапорт, однако не забыл его содержания. Доклад касался денег, а деньги императору требовались, чтобы вновь всколыхнуть Европу битвами ради вящей славы Его Величества. Где бы ни затаились воры-стрелки, рано или поздно они дадут о себе знать. Тогда люди императора настигнут их и убьют. Ради вящей славы Его Величества.
Драгун-саксонец хотел домой. Он так и заявил Шалону. Сержант напомнил немцу о договоре, заключённом ими с Дюко в мерцании сальной свечки. Драгуны соглашались беспрекословно подчиняться очкастому умнику и держаться вместе, пока майор не сочтёт, что опасность позади. Если же кто-то пожелает уйти, он автоматически лишается доли в сокровище императора.
Саксонец пожал плечами:
- Я просто хочу домой.
Шалон положил ему на плечо ладонь:
- Герман, потерпи. Осталось-то подождать всего ничего.
- Невмоготу мне ждать, сержант. Домой хочу.
- Что ты будешь делать дома с пустой мошной, Герман? Лапу сосать?
Конюшня постоялого двора в Леггорне была безлюдна. Шалон пришёл сюда подсыпать лошадям овса. Саксонец увязался следом переговорить с Шалоном без лишних ушей.
Саксонец ухмыльнулся:
- Почему же с пустой? Я честно заработал свою долю.
Именно Германа ранила Люсиль на мосте. Именно Герман вырезал хуторян у Селеглиз, выполняя приказ Дюко, желавшего, чтобы местная деревенщина винила в последующем убийстве Лассана прохожих бродяг, сжёгших перед тем хутор.
- Заработал. - признал Шалон, - Ладно, я постараюсь убедить майора. Побухтит, не без этого…
Не переставая тараторить, Шалон выхватил длинный прямой палаш из ножен. Реакция у Германа всегда была что надо. Саксонец успел взяться за рукоять своего клинка, но лезвие уже распороло ему глотку. Сержант раздел умирающего товарища догола и выволок в переулок. В припортовом районе кого удивит обнаруженный на рассвете труп очередного обобранного до нитки и убитого забулдыги-матроса?
В Леггорне Дюко продал их коней и нанял двухмачтовую посудину, так называемую "барка-лонга", до Неаполя. Путешествие вышло нервным, в прибрежных водах хозяйничали берберские пираты, и Дюко искренне радовался встреченной английской эскадре. Англичане англичанами, а бережёного Бог бережёт, так рассуждал капитан судёнышка, каждый вечер направляя "барка-лонга" на ночлег в ближайшую гавань, из-за чего плавание затянулось на восемь суток.
Неаполь в качестве убежища не вызывал доверия сержанта Шалона, даже повздорившего по этому поводу с Дюко. На престоле Неаполитанского королевства сидел бывший маршал Наполеона, муж его сестры, Мюрат. Предателей императора, орал Шалон, Мюрат вздёрнет на первой же осине! Дюко невозмутимо втолковывал сержанту, что Мюрат, пусть и посаженный на трон Бонапартом, удержать удобный стульчик за собой может лишь с позволения врагов императора. Поэтому Мюрат из кожи вон лезет, только бы доказать, какой он непримиримый борец с развенчанным патроном. Он послал войско своего игрушечного королевства вышибить верные императору части из Рима.
- Любой враг императора, - убеждал Дюко, - Мюрату - лучший друг.
В идеале Дюко предпочёл бы никак не привлекать к себе внимание. Увы, в таком городе, как Неаполь, группа чужестранцев волей-неволей вызовет интерес властей. Следовательно, надо было заручиться их поддержкой.
Дюко оставил драгун на постоялом дворе, употребив выработанное годами искусство и толику сокровищ императора на то, чтобы выяснить, кто на самом деле управляет беспорядочной грудой ветхих домишек под дымным вулканом. Десятью днями позже коленопреклонённый Дюко целовал пухлую ручку заплывшего жиром кардинала:
- Моё имя, - смиренно назвался майор, - граф Понятовский.
- Вы… поляк? - воздух гудел и клокотал в горле кардинала.
Князь церкви задыхался. При его весе даже на дюжину шагов от двери кабинета до кресла на помосте уходило немало сил. Раззолоченное резное кресло, на которое он взгромоздился, вообще-то должно было использоваться им лишь в краткий промежуток времени между смертью папы римского и избранием его преемника, но кардиналу нравилось взирать из мягких недр роскошного творения неведомых столяров на согбенные спины посетителей внизу.
- Поляк, Ваше Высокопреосвященство. - подтвердил Дюко.
Кардинал перешёл на французский:
- Если хотите, можем продолжать беседу на вашем родном наречии, по-польски.
- Вы очень любезны, Ваше Высокопреосвященство. - ответил Дюко на языке Коперника и Костюшко с чудовищным акцентом.
Кардинал, свободно владевший, кроме итальянского, лишь латынью и французским, не понял ни слова, но елейно улыбнулся. На польского аристократа посетитель походил, как сам кардинал - на гусарского корнета. Француз. Они, как крысы, наводнили Италию, спасаясь с потонувшего корабля Бонапарта. Под предлогом того, что гостю не помешает попрактиковаться в языке страны, по которой он путешествует, кардинал предложил вернуться к итальянскому. Дюко не возражал.
- Мой дорогой граф, что же привело вас в наше скромное королевство?
Скромность королевства не мешала Его Высокопреосвященству держать челяди сто двадцать человек, а в хоре личной молельни больше евнухов, чем когда-либо пело в хоре собора Святого Петра в Риме. В кабинете Дюко и кардинал не были одни. Одышливого толстяка обмахивали с двух сторон опахалами юнцы, а помост охраняли стражники в костюмах старинного покроя, вооружённые средневековыми алебардами. Оружие, хоть и допотопное, выглядело достаточно острым, чтобы обезглавить злоумышленника, прежде чем он взведёт пистолет. Стены и потолок комнаты покрывала "офскальола", лепнина, искусно раскрашенная под резьбу по камню.
- Забота о здоровье, Ваше Высокопреосвященство… Забота о здоровье.
- У вас чахотка, сын мой?
- Слабые лёгкие, Ваше Высокопреосвященство. Опасаюсь, что холодный климат плохо скажется на моём самочувствии.
Кардинал сильно подозревал, что самочувствию просителя угрожает не столько холодный климат, сколько пули роялистов.
- Город, сын мой, вам едва ли подойдёт. В Неаполе слишком много дыма.
- Я надеялся, Ваше Высокопреосвященство, поселиться за городом, на холме, обдуваемом морскими ветрами.
Откуда будут хорошо просматриваться подступы, не давая возможности врагам подкрасться незамеченными, домыслил кардинал. Ясно, почему "граф Понятовский" не поскупился расстаться с крупным сапфиром, добиваясь аудиенции. Его Высокопреосвященство поёрзал на сиденье:
- Мой дорогой граф, по опыту я знаю, что для больных, подобных вам, лучшее лекарство - покой.
- Как тонко вы, Ваше Высокопреосвященство, угадали мои душевные устремления.
- Его Величество, - кардинал впервые с начала разговора обозначил наличие в Неаполе власти высшей, чем его собственная, - прикладывает все усилия, чтобы обеспечить покой своих подданных, ибо их трудами полнится казна.