Май выдался жарким, июнь был похож на ад. Не только из-за температуры, хотя пекло немилосердно. Шарп поставил перед собой цель: вернуть былую силу повреждённым конечностям. Люсиль Кастино украдкой наблюдала, как он тренирует левую руку, поднимая ею тяжеленный палаш и держа до тех пор, пока мускулы не начинали дрожать. Высоко рука не поднималась, но с каждым днём стрелок возносил её чуточку выше, чем накануне. Какую муку Шарп при этом испытывал, знал лишь он сам. Вопреки протестам доктора, стрелок содрал с бедра лубок двумя неделями раньше срока. Три дня нога горела огнём, потом боль утихла до ноющего зуда. Шарп ходил и ходил по двору, обливаясь потом. К ослабевшим мышцам ловкость возвращалась крайне медленно. Майор отпустил длинные волосы, скрывая изуродованное ухо, и как-то во время бритья заметил в мутном зеркальце седую прядь, продёрнувшую тёмную чёлку.
Молчал Харпер, молчал д’Алембор, молчала Джейн, молчал Фредериксон.
Шарп искал себе занятия в шато и с удивлением открыл, что незамысловатый крестьянский труд приносит ему удовольствие. Стрелок повесил в сыроварне дверь, отремонтировал днище пресса для сидра и привёл в порядок кухонные стулья. В паузах между работой и тренировками он ходил по саду или взбирался на крутой северный склон, где каждый шаг давался ему ценой пота и зубовного скрежета.
Больше всего Шарпу нравилось подниматься на башенку. Оттуда он часами смотрел на две дороги, ведущие к воротам шато. Он выглядывал друзей и ждал любимую, но выглядывал тщетно.
В конце июля Шарп вычистил оросительную канаву и починил шлюзовый затвор. Старый пастух был вне себя от радости. Он послал мальчишку за мадам Кастино. При виде живительной влаги, струящейся с мельничного лотка к пастбищу, девушка захлопала в ладоши:
- Вода, как это говорить? Не идти много год, так?
- "Много" - это сколько? - Шарп в старой одежде, с длинными волосами походил сейчас на батрака, - Диз? Вэн?
Совету Фредериксона майор последовал, усердно учась общаться по-французски. К концу июля он уже мог поддерживать несложную беседу, ко второй половине июля его французский был лучше его испанского. Они болтали с Люсиль обо всём на свете: о войне, погоде, Боге, паровых машинах, Индии, Америке, Наполеоне, садовых вредителях, клубнике, будущем, прошлом, дворянстве…
- Дворян во Франции - хоть пруд пруди. - пренебрежительно фыркнула Люсиль.
Она штопала простыню в лучах заходящего солнца.
- В Англии титул наследует только старший сын, а у нас - все. Так что аристократы плодятся, как кролики. - откусив нитку, Люсиль сложила простыню, - Анри не пользовался титулом. Маму это жутко раздражало. Зато она не обращала внимания на то, что я предпочла забыть о своём. Впрочем, дочери никогда маму не волновали.
- У вас есть титул? - удивился Шарп.
- Ну, есть или нет, вопрос спорный. Революция их отменила. Вообще-то я урождённая виконтесса де Селеглиз. - Люсиль хихикнула, - Чепуха, конечно.
- Почему же чепуха? Не чепуха.
- Вы - англичанин и мало что понимаете в наших реалиях. У нас полно крестьян, ничего лучше фасоли в жизни не едавших, но считающихся знатью, ибо их далёкий пра-пра-пра… звался виконтом или графом. Оглядитесь вокруг! Мы пышно именуем дом "шато", но по сути - это всего лишь хутор с прорытой по периметру сточной канавой!
- А мне ваш хутор нравится.
- Рада за вас.
Люсиль расцветала, когда Шарп хвалил шато. Она часто повторяла, что другого дома ей не надо, хотя и были времена в её жизни, когда она рвалась в Париж. Потом погиб её муж, и честолюбивые устремления угасли сами собой.
Как-то вечером Шарп попросил Люсиль показать ему портрет её покойного супруга. Люсиль принесла изображение смуглого молодого офицера с блестящим шлемом в левой руке и саблей в правой.
- Он был такой красивый. - призналась Люсиль, - Вокруг дивились, почему он выбрал меня? Определённо, не из-за денег!
Она засмеялась.
- Как он умер?
- На войне. - коротко сказала Люсиль, - Как люди умирают на войне, майор?
- Гадко. - Шарп использовал английское слово.
- Гадко. - повторила Люсиль, - Но вы скучаете по войне, да?
Шарп отбросил со лба чёлку:
- День, когда объявили о мире, был счастливейшим в моей жизни.
- Правда?
- Правда.
Люсиль вдела новую нить в иглу и занялась одним из двоих стареньких платьев:
- Мой брат рассказывал, что вы упивались войной.
- Может быть.
- "Может быть"? - насмешливо передразнила его девушка, - Что за "может быть"? Упивались или нет?
- Иногда.
- Чем упивались? Объясните, я хочу понять.
Шарп задумался, подыскивая в чужом языке точные выражения:
- На войне нет полутонов. Есть чёрное, есть белое, а победишь ты или нет, зависит только от твоего ума и храбрости.
Люсиль фыркнула:
- Картежники в похожих выражениях оправдывают свою пагубную страсть…
- Наверно.
- По-вашему у людей, которых вы убивали, меньше ума или храбрости?
- Выходит так. - спохватившись, что говорит с женщиной, чей муж погиб в бою, стрелок сконфуженно добавил, - Извините, мадам.
- За мужа? - мадам причина смущения была очевидна, - Он, вероятно, мечтал уйти из жизни именно так. На войну он шёл с воодушевлением. Приключение и слава - вот как он представлял войну.
Она задумалась на половине стежка и вздохнула:
- Мальчишка.
- Я рад, что он погиб не в Испании. - негромко произнёс Шарп.
Люсиль скривила губы:
- Потому что это снимает с вас возможную вину за его гибель? Вы же и людей-то в тех, кого убивали, не видели, а то, не дай Бог, что-то человеческое проснётся в душе! Просыпалась в вас человечность хоть раз?
- Бывало. Нечасто.
- Что вы чувствовали, лишая жизни подобное вам человеческое существо?
- Что чувствовал…
И Шарп неожиданно для себя рассказал Люсиль о схватке под Тулузой. Как он зарёкся кого-то убивать, как не сдержал обет. Битва казалась далёкой и чужой, словно не Шарп там дрался, а какой-то малознакомый стрелок. С усмешкой майор вспомнил миг, когда, забыв о страхе, он смотрел вслед генералу Кальве и отчаянно желал доказать, что он солдат лучший, чем крепыш-француз.
- Очень по-детски. - сказала Люсиль.
- А вы разве не гордились победами Наполеона?
Люсиль ответила не сразу:
- Гордились, конечно. Мы слишком многими жизнями заплатили за его победы. Впрочем, испанские триумфы мне припоминаются смутно. Скажете, нам не надо было ссориться с англичанами?
- Ну, армия у нас сильная. - нейтрально заметил Шарп.
Люсиль заинтересовалась Испанией. Шарп так увлёкся рассказом, что проболтался о дочери Антонии, живущей у родни где-то на португальской границе.
- Вы никогда её не видели? - удивилась Люсиль.
- Таков удел солдата. - пожал он плечами. - Её мать мертва, а из меня отец…
Он махнул рукой.
- Почему вы не отдадите дочь вашим родителям?
Известие о том, что его мать - шлюха, а отца он и не знал никогда, Люсиль приняла на диво спокойно:
- Вильгельм Завоеватель тоже был бастардом, и это не помешало ему стать величайшим воителем.
- Для французов, вполне возможно.
- Он не француз. Он - нормандец, потомок норманнов, викингов. Северных людей.
С Люсиль Шарп часто попадал впросак, выясняя, что не знает элементарнейших вещей, но ему нравилось слушать девушку. Порой он брал с собой на крышу башни порекомендованные ею книги. Одну из них Люсиль охарактеризовала, как настольную книгу её брата. Автор по фамилии Монтескье давно умер. В книге оказалось много трудных слов, и Шарп каждые две минуты окликал с башни мадам Кастино, чтобы она разъяснила ему их смысл.
Как-то Люсиль спросила стрелка о планах на будущее.
- Найдём Дюко, а там видно будет. Наверно, вернусь домой.
- К жене?
- А есть ли она, жена? - озвучил он терзающие его опасения.
Той ночью разразилась гроза. Били молнии, выли собаки. Шарп лежал без сна, прислушиваясь к неистовству природы и пытаясь воскресить в памяти лицо Джейн.
Поутру почтальон доставил из Кана письмо мсье Траншану. Перед отъездом Фредериксона друзья договорились, что он будет присылать корреспонденцию для Шарпа на это имя. В конверте находился парижский адрес и короткая записка: "Напал на след. Жду вас. Меня здесь знают, как "герра Фридриха". Париж прекрасен, но нам нужно в Неаполь. Предупредите, если не сможете выехать в ближайшие пару недель. Привет мадам." И всё. И никаких подробностей.
- Капитан Фредериксон шлёт вам поклон.
- Хороший человек. - отозвалась Люсиль.
Глядя, как Шарп точит палаш оселком для серпов, она несмело осведомилась:
- Уезжаете, майор?
- Да. Дождусь моего сержанта и в путь.
Люсиль вздохнула.
Харпер вернулся неделю спустя, умиротворённый и счастливый. Изабеллу с ребёнком он всё же оставил у её родственников в Испании, только дал ей денег и снял жильё. На то, чтобы найти в Пасахесе судно до Ирландии, требовалось время, и Харпер решил переезд на родину отложить:
- Потерпит, сэр. Сначала дело.
- Спасибо, Патрик. С приездом.
- Выглядите бодрячком, сэр.
- Седею. - он потеребил белую прядку.
Харпер открыл было рот, чтобы пошутить: мол, седины влекут красоток, как ос - мёд, однако вспомнил о Джейн и промолчал.
Друзья вышли к ручью. Последнее время Шарп часто посиживал на его берегу со старой удочкой Анри Лассана. Майор пересказал ирландцу послание от Фредериксона, назначив отъезд назавтра. Ирландец, оттягивая неизбежное, принялся расспрашивать майора о всяких пустяках. Тот охотно отвечал, похвалился практически приведёнными в норму конечностями, но, в конце концов, поинтересовался, был ли Харпер у Джейн?
- А капитан д’Алембор вам, что же, ничего не писал? - Харпер до последнего надеялся, что Далли возьмёт эту печальную обязанность на себя.
- Что он должен был написать?
- Ну, мы вместе видели миссис Шарп…
Ирландец замолчал. На том берегу ручья паслись коровы, и Харпер, увиливая от неприятного разговора, стал восхищаться их гладкостью да тучностью. Шарп тему поддержал с энтузиазмом, хотя и несколько натужным, как показалось Харперу:
- А как же? Вода на пастбище появилась, и травы пошли в рост. Мадам Кастино, кстати, приказывает молочнице натирать коровам вымя каким-то растением. Дескать, больше молока дают.
- Надо будет спросить, что за чудо-растение такое. Пригодится. Вы починили шлюз, сэр?
Шарп гордо продемонстрировал другу, насколько легко ходит заслонка после того, как он очистил от ржавчины и смазал гусиным жиром червячную передачу:
- Видишь?
- Отлично поработали, сэр.
Шарп уселся рядом с Харпером и, отвернувшись к холмам на севере, глухо спросил:
- Что с Джейн?
- Э-э… Мне не удалось потолковать с ней…
Пауза затягивалась. Шарп вынул из воды зелёный лист жерухи:
- Угрей тут до чёрта. Их же ловят какой-то хитрой ловушкой, да? Знал бы устройство, смастерил и поставил.
- Наверно, это что-то вроде клетки, сэр.
- Наверно. - согласился с другом Шарп, - Джейн трынькает снятые деньги и кого-то нашла вместо меня?
Харпер прочистил горло:
- Насчёт денег, сэр, мне ничего не известно.
Шарп посмотрел на ирландца в упор:
- Выходит, нашла-таки другого?
Юлить не имело смысла, и Харпер с несчастным видом кивнул:
- Хлыщ по фамилии Россендейл.
- Россендейл…
Шарп растирал лицо ладонями, комкая кожу, чтобы не выдать Харперу муки; лишающей разума, парализующей мысли муки. Выходит, правда. Джейн. Господи, до чего же больно-то! Нет в свете ада горше, чем ад оскорблённой гордости. Джейн.
- Сэр? - робко позвал Харпер.
- Расскажи мне всё.
Так раненый просит хирурга не таить от него ничего, втайне питая безумную надежду, что его увечье не настолько ужасно, как ему кажется.
Харпер тихо поведал, как пытался передать письмо, как хлестнул его Россендейл кнутом, как улюлюкала Джейн:
- Она узнала меня, но чуть в ладоши не хлопала, когда сукин сын меня ударил. Хотел я его удавить, сэр. Мистер д’Алембор не дал. Пригрозил, что профосам сдаст.
- Он прав, Патрик. Тебе незачем вмешиваться.
Выше по течению резвились выдры. Шарп остро позавидовал их бесхитростному существованию.
- В голове не укладывается, что она выкинула такое. - тускло уронил он.
- Они ещё пожалеют, сэр.
- Боже! - Шарп засмеялся, но смех его больше походил на рыдание, - И знал же я, дурак, её гнилого до мозга костей братца! Знал!
- Точно, сэр.
- Хотя теперь-то какая разница? Что братишка, что сестричка одним дерьмом мазаны…
Харпер хранил сочувственное молчание.
- Голубки, насколько понимаю, решили, что я спёкся?
- Похоже, сэр. Ждут, что лягушатники поймают вас и укоротят на голову.
- Может, и укоротят.
Всего шесть месяцев назад, думал Шарп, он командовал полком, любил и верил, что любим, а принц Уэльский звал его другом. Теперь же Шарп мог гордиться лишь ветвистыми рогами. Смешно.
- Забыли об этом, сержант. - жёстко приказал майор, - Было. Прошло. Быльём поросло.
- Так точно, сэр. - кивнул ирландец.
Шарп, на его взгляд, перенёс чёрную весть легче, чем Харпер ожидал. И слава Богу.
- Завтра двинемся в Париж. - напомнил Шарп, - Деньги-то у нас есть?
- Я разжился наличными в Лондоне, сэр.
- В Кане наймём лошадей. Ты не дашь мне взаймы некоторую сумму? Хочу отблагодарить мадам Кастино за приют. Отдам, когда смогу. - Шарп нахмурился, - Если смогу.
- Бросьте, сэр, какие между нами счёты?
- Пойдём и вырвем ему глотку! - подвёл итог Шарп.
О Дюко ли он говорил? Харпер не был уверен.
На рассвете они завернули в тряпки оружие и под тёплыми струями летнего дождя отправились в путь. На поиски врага.
Глава 11
Если Вильям Фредериксон и мечтал забыть об унизительном отказе Люсиль Кастино, он не мог выбрать для этого места лучше, чем Париж.
Первые дни капитан не вспоминал о Дюко, поддавшись очарованию древнего города. Красавчик Вильям бродил по площадям и бульварам, рисуя, рисуя, рисуя… В его эскизном блокноте появились Лувр, Нотр-Дам, Консьержери. Впрочем, самой удачной зарисовкой с натуры капитан считал набросок Триумфальной арки. Арка высилась печальным памятником вчерашнего величия Империи, и жёны разбивших рядом бивуак русских солдат вешали сушиться бельё на протянутые меж опор верёвки.
От союзников в Париже было не протолкаться. Русские на Елисейских полях; пруссаки в Тюильри; даже несколько английских подразделений, расположившихся на той самой площади, где слетела с плеч голова гражданина Людовика Капета, бывшего короля Людовика XVI. Поддавшись порыву нездорового любопытства, Фредериксон посетил тюрьму Консьержери. Гид, весёлый парень, хихикая, показал ему подземелье, где приговорённых к казни коротко стригли, чтобы длинные волосы не помешали ножу гильотины. Гид божился, что в Париже половина матрасов набита локонами жертв революционного террора. Ради интереса капитан подпорол тюфяк в снятой им дешёвой меблирашке и к величайшему разочарованию обнаружил, что начинён он конским волосом. Хозяин меблированных комнат полагал "герра Фридриха" отставным офицером императорской армии, одним из тысяч германцев, верно служивших Наполеону.
На другой день после посещения Консьержери Фредериксон познакомился со сбежавшей от мужа женой австрийского сержанта-кирасира. Неделю капитану было не до самоедства, потом австриячка вернулась к мужу, а зелёная тоска - к Фредериксону. Дабы прогнать мысли о мадам Кастино, Красавчик Вильям купил новый блокнот и честно делал наброски Версаля. Хватило капитана ненадолго. Вечером третьего дня он, надравшись, ночь напролёт рисовал по памяти Люсиль. Проспавшись, капитан порвал блокнот к чёртовой матери и занялся, наконец, Дюко.
Документы императорской армии хранились в Доме Инвалидов. Архивариус с кислой миной пожаловался капитану на то, что новая власть до сих пор не удосужилась распорядиться судьбой огромного собрания бумаг:
- Никому мы не интересны.
- Мне интересны. - возразил Фредериксон.
Архивариусу надо было выговориться, а капитан умел слушать и вскоре получил полный доступ к вожделенным пыльным папкам. За три недели он раскопал немало смешного, скандального, чудного, но ничего, связанного с Дюко. Майор будто живым вознёсся на небеса.
Видя в "ищущем бывшего командира герре Фридрихе" родственную душу, к розыскам подключился архивариус:
- Может, вам написать другим сослуживцам?
- Пробовал. - отмахнулся Фредериксон.
В голове капитана забрезжила идейка, глупая идейка, и, если бы пообедавший чесночной похлёбкой архивариус не дышал над плечом, капитан не придал бы ей значения. А так он внезапно вспомнил вслух, что есть один офицер, с которым он не связывался:
- Лассан, по-моему. Командовал мелким фортом на побережье. Я с ним не был знаком, но они с Дюко, помнится мне, дружили.
- Сейчас посмотрим. Лассан, да?
Идея Фредериксона основывалась на следующем: при Наполеоне в архиве действовали строгие правила учёта. Всякий, кто брал подшивку либо папку, записывал на обложке свою фамилию и дату выдачи. Если Дюко недавно обращался в архив за адресом Лассана, то сохранялся крохотный шанс, что архивариус майора вспомнит.
- Живёт ваш комендант в Нормандии. - архивариус раскрыл тонкое личное дело покойного графа, - Шато Лассан. Не слыхал о таком.
- Разрешите взглянуть.
При виде адреса Люсиль сердце кольнула печаль. На обложке красовалась единственная подпись. Некий полковник Жолио ознакамливался с личным делом Лассана примерно за две недели до гибели коменданта. Дата позволяла предположить, что "полковником Жолио" вполне мог оказаться майор Дюко.
- Жолио… - буркнул Фредериксон, - Фамилия как будто знакомая.
- Она знакома всякому носящему подобное украшение. - приподнял на носу очки архивариус, - Братья Жолио держат лучшую оптику в Париже!
Дюко носил очки. Шарп рассказывал когда-то Фредериксону, как проучил француза в Испании, разбив ему стёкла. Капитан почувствовал, как оживает в нём охотничий азарт. Назвавшись "Жолио", Дюко невольно дал ниточку, что могла привести к его убежищу.
- А где найти братьев Жолио?
- За Пале-де-Шало, капитан Фридрих, но уверяю вас, ни один из них не полковник! - хихикнул архивариус, тыча пальцем в подпись.
- Я всё равно собирался заказывать очки. Мои глаза последнее время быстро устают от чтения.
- Это возраст, мон капитэн, возраст…
Слова архивариуса эхом повторил Жюль Жолио, выслушав жалобу Фредериксона в фешенебельном магазине за дворцом Шало. Жюль носил на лацкане маленькую золотую пчелу в знак верности Наполеону.