- Неужели я, мамушка? - воскликнула Адоя, всплеснув руками.
- А эта прекрасная караибская роза, что сплелась с семилетником, - это любовь, и будет она для тебя счастливой и разделенной, а случится это на двадцать первом году твоей жизни. Мангры же, у которых корни становятся ветвями, а ветви опять корнями, и дают новые побеги - это множество колен вашего потомства. Ох! - вздохнула кормилица. - Есть и на солнце пятна, не бывает небо безоблачно. Все время вокруг сокола извивается и шипит змея абома - знак пяннакотавов. Это значит - европейцу грозят большие опасности. Но вот эта пума говорит, что львиная смелость его выручит.
- Бедный европеец! - воскликнула Адоя, воздев руки к небу.
- Злая змея абома! - сказала Ягуаретта.
- Только вот еще что я вижу, - продолжала в раздумье кормилица. - Карты для европейца легли вроде бы хорошо, но три раза все гаданье мне смешала злая пантера. С одной стороны от нее тайбай, птица смерти, а с другой - гадофауло, птица радости…
Мулатка решила еще раз испытать судьбу и принялась раскладывать карты заново.
Адоя сидела, задумавшись. Предсказание кормилицы подействовало на нее особенно сильно, поскольку перед тем, по странному совпадению, ей два раза снилось, что она выходит замуж за военного из Европы, а пойти за европейца в эполетах - это для Адои было верхом счастья.
Выросшие в колонии голландцы-креолы бывали обыкновенно грубые пьяницы и игроки, любившие больше цветных женщин, чем креолок. Поэтому новоприбывшие офицеры, если только они выдерживали местный климат и жизнь среди опасностей, часто делали прекрасные партии.
Ясно, почему задумалась о предсказании Мами-За богатая, свободная, невероятно суеверная, слепо доверявшая бредням кормилицы Адоя.
Тем временем индианка сидела невозмутимо, опершись подбородком о край стола и глядя то на кормилицу, то на Адою. Только дважды Ягуаретта на какое-то мгновение крепко закрыла большие глаза, а ее верхняя губа почти неприметно дрогнула, приоткрыв белые зубки.
Это движение было молниеносно, однако еще несколько секунд лицо девушки сохраняло странное, почти зловещее выражение.
В это время, спросив сначала разрешения через черную служанку, в залу вошел управляющий Белькоссим и прервал кабалистические упражнения своей жены.
VIII
Управляющий
Белькоссим был высок, сухопар, силен, смугл, сед, с густыми черными бровями. Его строгое лицо выражало твердость, спокойствие и рассудительность, свойственные людям, которые перенесли и переносят ежедневно большие опасности, рассчитывая при этом только на себя.
Отец Адои, будучи хозяином умным и человеколюбивым, поступал не так, как другие плантаторы. Он не угнетал рабов непосильной работой и не держал их в черном теле, а старался быть с ними добрым, великодушным, справедливым и твердым в решениях, чтобы сама неволя стала для них сладка.
Негры работали у него немного меньше, чем у соседей, где их постоянно подгонял устрашающий бич управляющего, но жили дольше соседских рабов, постоянно изнуренных работой. Никто из них не пытался бежать, и Спортерфигдту гораздо реже, чем другим плантаторам, приходилось тратиться на дорогостоящую покупку новых рабов. Этим он возмещал свои убытки от умеренного использования силы невольников.
Но и этого было недостаточно нашему колонисту, так что все вокруг считали его глупым и опасным нововводителем. Он желал, чтобы его невольники были самыми счастливыми и работящими неграми в колонии. Он был разумный человек и понимал, что для человека главный стимул - выгода. Поэтому он предложил невольникам небольшую плату, возрастающую в зависимости от результатов труда.
Но, как все люди с малыми потребностями, рабы обыкновенно ленивы. И негры плантатора Спортерфигдта были довольны своим состоянием, а потому ограничивались той умеренной работой, к которой их понуждали, и не ощущали надобности работать больше.
Колонист не обескуражился. Он прекрасно знал характер негров. Обычно они недеятельны, но тщеславие их, будучи единожды возбуждено, не имеет границ. Он решил пробудить в них желания, чтобы невольники, стараясь удовлетворить их, сами стремились к работе. Несколько самых работящих негров были посланы сделать большую вырубку. За эту работу им причитались некоторые предметы роскоши для убранства их жилищ или украшения для женщин и детей, выписанные из Суринама.
Эта мера возымела замечательное действие. Каждый отец негритянского семейства хотел иметь в доме буфет, стол, несколько гравюр в рамочках, хотел видеть свою жену и дочь с красивым платочком и серебряной цепочкой.
Плантатор сделал так, чтобы за работу всегда можно было получить что-нибудь из этих чудных вещей. Вскоре почти все невольники, исключая нескольких неисправимых лодырей, изо всех сил старались заработать небольшую плату, выдаваемую хозяином, чтобы удовлетворить эти невинные прихоти.
Простодушное честолюбие негров казалось ребячеством, однако же оказало решительное действие на процветание плантации Спортерфигдт. Рабы более не ощущали себя согнанными на проклятое место и преданными жуткому жребию, спасти от которого могут лишь бегство или смерть. Постепенно они привязались к земле узами семейственности и радостями достатка.
Колонист вскоре убедился, что и там, где мало места для честолюбивых устремлений, само человеколюбие к невольникам может помочь в достижении делового успеха. Его рабы не вымирали от утомления и отчаяния, и за тридцать лет управления плантацией ему ни разу не пришлось покупать негра. Первых невольников заменило целое поколение рожденных на плантации - ловких, сильных, умных и послушных.
Негры, содержавшиеся в строгости, работали вдвое меньше, чем хорошие вольные работники. И наоборот, спортерфигдтские негры, довольные и трудолюбивые, давали хозяину большую прибыль, несмотря на то, что он им еще и платил.
Мало того, что он обходился полусотней рабов там, где сосед должен был употребить сто, - все у него делалось с таким тщанием, что на суринамском рынке кофе и сахар от Спортерфигдта котировались много выше, чем произведенные на других плантациях.
Видя такие дела и результаты, почти все плантаторы Суринама возненавидели счастливого соперника. Их бесило процветание Спортерфигдта; чтобы разорить его, они бы ничего не пожалели. Поселок пытались поджечь, пытались спровоцировать бунт рабов - но неутомимая деятельность управляющего Белькоссима, во всем похожего на хозяина, смелость и преданность негров торжествовали над упорным недоброжелательством.
Во время войны с восставшими неграми нескольких спортерфигдтских невольников послали в ополчение. Все они отличились, а некоторые, подобно Купидону, за храбрость и верную службу во имя спасения колонии были даже награждены серебряными бляхами.
Но ненависть соперников-мерзавцев была безгранична. По дороге домой Спортерфигдт был подстрелен из ружья возле бальсового дерева и умер несколько часов спустя.
Перед смертью плантатор, зная усердие и честность Белькоссима и не имея в Гвиане родственников, назначил его опекуном и наставником Адои, которой исполнилось тогда семнадцать лет.
С тех пор управляющий заведовал имением по методам своего хозяина. Враги Спортерфигдта, не смея грозить его дочери, всю свою ненависть обрушили на Белькоссима: много раз он чуть было не заплатил жизнью за несокрушимую решимость следовать великодушным устремлениям покойного плантатора.
IX
Гости
Белькоссим вошел в залу, где находились Адоя, Ягуаретта и мулатка. Вид у него был необычайно озабоченный.
- Что тебе, Белькоссим? - ласково спросила его Адоя.
- Нужен ключ от оружейной, массера.
- Ключ? Но зачем? - удивленно спросила Адоя.
Управляющий рассказал, как Купидон чуть было не попал в засаду, прибавил, что, по его мнению, в окрестностях наверняка скрываются и другие враги. Чтобы обезопасить себя от любых неожиданностей, он счел благоразумным раздать оружие неграм и выставить часовых.
- Но ведь говорят, что Зам-Зам возле реки Демерари, - сказала Адоя, - что он сжег там поселок Боэми, а его преследует майор Рудхоп с отрядом.
- Вчера он был там, а нынче тут. Послушайте моего совета, массера, дайте неграм оружие. Индейцы обычно не нападают одни на наши поселки, а пяннакотавские карбеты отсюда далеко.
- Ты прав, Белькоссим, - сказала Адоя, немного поразмыслив и без малейшего испуга: она давно привыкла смело встречать беспрестанные опасности. - Ягуаретта, подай мне ларчик.
Адоя хранила ключ от оружейной у себя отнюдь не из-за недоверия к управляющему, но так было заведено в доме - этот ключ всегда должен был находиться у хозяина. Вот и теперь Адоя достала его из ларчика слоновой кости и передала Белькоссиму, говоря со слезами на глазах:
- Боже мой! Сколько раз я видела, как бедный мой батюшка передавал тебе этот ключ и приговаривал: "Нет других таких отважных и честных рук для этого ключа!"
- Как я был верен отцу, так верен и дочери, массера, - серьезно сказал управляющий, по обыкновению невозмутимый и немногословный.
В эту секунду вошел Купидон и хмуро доложил Адое:
- Массера, сейчас в колокол у моста позвонил верховой с двумя слугами, просится переночевать: собирается гроза. Это плантатор из бухты Палиест. - Он криво усмехнулся.
- Улток-Одноглазый! - воскликнула девушка. - Я не люблю этого человека, я его боюсь. Что же, делать нечего: впусти его, Купидон, а ты, Мами-За, вели готовить ужин.
Купидон отправился исполнять приказание, но Белькоссим дал ему знак остановиться и сказал молодой хозяйке:
- Массера, всей колонии Улток-Одноглазый известен как отъявленный, жестокий злодей. По нынешним временам надо бы остерегаться неверных людей: в дорожном сундуке часто носят яд и фитиль для поджога.
- Что ты, Белькоссим! - воскликнула Адоя. - Что бы нам ни грозило, что бы ни случилось - как же я закрою дверь перед человеком, если он в бурю просит у меня приюта?
- Поберегитесь, массера! Спортерфигдтам не первый день завидуют, а для злодеев, вроде Ултока-Одноглазого, все средства хороши. Вам может дорого обойтись ваше великодушие.
- Господь с тобой, Белькоссим! - удивленно и недовольно возразила Адоя. - Ему ехать в бухту Палиест через болото - он там непременно утонет, если я его прогоню.
- Этого не нужно, массера, но можно дать ему переночевать в домике на том берегу канала - на случай, если он задумал дурное.
- Нельзя, Белькоссим, ей-богу, нельзя. Улток колонист, не чужеземец. Закон гостеприимства таков: если колонист приезжает к колонисту, хозяин уступает ему комнату и постель; когда батюшка однажды приезжал к Ултоку по делам, он ночевал в его комнате. Значит, и Ултока надобно пустить на ночлег в батюшкину комнату.
- Простите меня, массера, но в домике у канала…
- Говорю тебя, Белькоссим: для колониста это оскорбление. Как я могу оскорбить человека, у которого в доме ночевал мой отец? Нет, Белькоссим, как я сказала, так и будет.
Девушка произнесла эти слова столь повелительно и непреклонно, что управляющему скрепя сердце пришлось подчиниться и выполнить приказ хозяйки.
Адоя вышла вместе с Ягуареттой и Мами-За, чтобы надеть более парадное платье, несмотря на то, что ей было совсем не по душе принимать в Спортерфигдте такого неприятного человека.
Белькоссим же, хоть и подчинился хозяйке, был довольно предусмотрителен, чтоб не впустить в Спортерфигдт такого опасного гостя, как Улток, без величайших предосторожностей.
Подходы к каналу были открыты - враг не мог устроить там засаду, но ночь стояла темная, и управляющий боялся, как бы Улток не привел с собой больше людей, чем объявил. Если бы мост перекинули, то, случись что, убрать уже не успели бы.
Поэтому для разведки Белькоссим велел принести на вал и поджечь несколько вязанок сухого тростника. На мгновение окрестности поселка озарило яркое пламя, и при его свете осторожный управляющий убедился, что с Ултоком-Одноглазым действительно лишь двое слуг.
Мост выдвинули, и гость въехал. Он был в дурном расположении духа, в особенности из-за того, что его заставили долго ждать.
- Что это еще за огонь, болван, - сказал он Белькоссиму грубо, ибо собственного управляющего привык ни во что не ставить, - почему ты сразу мне не открыл? Ты что, разгонял москитов или устроил иллюминацию в честь дорогого гостя?
- Я не разгонял москитов и не устраивал иллюминации, - сказал Белькоссим невозмутимо.
- А что ты делал?
- Я делал, милостливый государь, то, что следовало.
- Гм! Ты не больно учтив, - со злобой сказал колонист, следуя за управляющим и Купидоном, который нес фонарь, - видать, неплохо тебе здесь живется. Когда твой хозяин был у меня в бухте Палиест, я встречал его расторопней, чем твоя хозяйка встречает меня.
- Массера Адоя сейчас выйдет в залу, - сказал управляющий Ултоку.
Он отворил перед ним дверь залы, гость вошел. Его встретила Мами-За: по приказу хозяйки и по обычаю она поднесла ему перед ужином мадеры и маринованных с пряностями фруктов.
Улток отказался. Мами-За оставила его одного.
Физиономия у этого человека была суровая, мрачная, а из-за нехватки глаза - и вовсе отвратительная. Ему было лет сорок. Он был высок ростом и очень тощ, хотя от природы, должно быть, крепкого сложения. Его мраморно-белое лицо пострадало скорее от всевозможных распутств, чем от возраста.
Если отец Адои представлял тип - к несчастью, слишком редкий - человеколюбивого колониста, то Улток-Одноглазый представлял тип колониста беспощадного.
Рано пресытившись деспотичнейшей властью и самым необузданным своеволием, он, чтобы возбудить угасшие чувства, повторял в меньшем масштабе, но с равной бесчеловечностью все чудовищные кровавые беспутства Тиберия, все смертоубийственные прихоти Гелиогабала, все чревоугоднические изыски Вителлия.
Он был богат, жил в чудно изобильной, несравненно плодородной стране, с климатом не столь уж нездоровым для привычного человека. По праву рабовладельца, силой и устрашением, он властвовал над черным и цветным населением своих земель; он мог до смерти замучить раба страшными пытками и заплатить пятьдесят луидоров штрафа. Улток жил в глуши, куда пристрастное правосудие никогда не заглядывает, поэтому, как и многие другие столь же жестокие колонисты, никогда не бывал наказан по людским законам.
Иногда рабы, доведенные жестокостью плантаторов до крайности, бунтовали и убивали хозяев - ужасающее наказание за отягощенное преступлениями существование! Однажды Улток сам пострадал от своего невольника, и, кстати, этот эпизод, во время которого он и потерял глаз, показывает, до каких пределов простиралась жестокость этого человека.
Однажды, жестоко наказывая негра, он велел поставить его посередине помоста площадью десять квадратных саженей, сплошь утыканного острейшими железными гвоздями. Куда бы ни побежал негр, чтобы прекратить пытку, он принужден был пробежать через половину помоста.
Перенеся эту страшную муку, обезумевший от боли раб набросился на плантатора, как свирепый тигр. Впился ему зубами в горло и выцарапал глаз. Излишне говорить, что колонист этого так не оставил: негр погиб от страшных, беспримерных по лютости мучений.
На Ултоке был темно-коричневый дорожный костюм с золотыми кантами на лацканах и петлях. Сапоги с тяжелыми серебряными шпорами были в пыли. Охотничий нож и пистолеты, без которых в колонии никто никуда не ездил, он снял и положил на скамейку.
Он выглядел озабоченным и обеспокоенным, беспрестанно переводил живой, подвижный взор с пола на стены, со стен на потолок - будто боялся остановить на чем-нибудь взгляд.
Дважды Улток, словно пораженный зловещими мыслями, провел костлявой рукой по изможденному развратом лицу. Внезапно он встряхнул длинными запыленными волосами, решительно поднял голову, в сердцах топнул ногой и саркастически воскликнул:
- Что, Улток-Одноглазый, ты дрожишь, как дитя? У тебя угрызения совести? Браво! Глупец, - продолжал он с кривой усмешкой, - поздно каяться в прошлых преступлениях. А каяться в том, что еще только задумал, рано. Ты сначала соверши свое преступление, а тогда и раскаивайся. Потому что, - заключил он с мрачной решимостью, - разрази меня гром, если эта бледная охотница не будет моей, клянусь тем глазом, который вырвал мне раб, и ад свидетель, что я сдержу свою клятву!
В этот миг дверь залы отворилась и вошла Адоя вместе с Мами-За и Ягуареттой.
X
Встреча
Наряд Адои был чрезвычайно прост и тем еще больше оттенял красоту юной креолки. Еле скрывая неприязнь к Ултоку, она холодно и с достоинством приняла его поклоны и благодарности.
Лицо у плантатора было зловещее, но голосу и словам, как ни странно, этот человек при желании мог придавать, напротив, чрезвычайно приятное и обольстительное выражение. Его речи были ласковы, выражения изысканны и цветисты, разговор занимателен и уснащен любопытными анекдотами.
Его познания, которые он умел передавать в общедоступной форме, были обширны и полны: иногда этому человеку наскучивало изобретать все новые зверства и бесчинства и он искал в науках способа украсить то глубокое уединение, которое давала ему жизнь среди рабов.
Но образование нисколько не исправило скверной природы Ултока, а лишь усугубило его гордыню: вознесясь в своем просвещении, он только сильнее презирал несчастных, находившихся вокруг него, ибо видел непомерное расстояние в уровне познания, разделявшее их.
Чтобы понравиться Адое, Улток готов был использовать все средства. Юная креолка внушала ему могучую страсть, еще более разгоравшуюся от препятствий: Адоя никогда не таила от него, что он ей не по сердцу.
Гостю было явно не по душе присутствие Мами-За с Ягуареттой, занявших свои привычные места на табуретках у столика. Желая, чтобы его понимала одна Адоя, Улток говорил по-голландски.
- Сударыня, - сказал он, - я давно желал иметь возможность засвидетельствовать вам мое почтение. Позвольте же рассказать вам, как я рад, что случай доставил мне это столь желанное счастие.
- Долг велит гостеприимно принимать всякого путника, сударь мой, - холодно ответила Адоя. - Батюшкин дом всегда открыт любому, кто просит о ночлеге.
- Если я обязан счастием быть принятым прекраснейшей креолкой Суринама лишь тому, что сравнен со всяким путником, - с улыбкой промолвил Улток, напирая на слово "всякий", - то не приходится на это обижаться. Стыдно ли принадлежать к толпе, когда толпа вся сплошь из королей?
На эту натянутую любезность Адоя ответила еле заметным движением головы и сказала Ягуаретте:
- Малышка, посмотри, готов ли ужин?
И более ни слова.
Улток скрыл досаду и продолжал, как ни в чем не бывало:
- Но знаете ли, сударыня, нельзя не восхититься, как это вы живете совсем одна в такой глуши. Я не говорю, что вам может быть скучно: я всегда был того мнения, что розы сами первые наслаждаются своим запахом. Но какая смелость вам потребна, чтобы противостоять опасностям, которые в наше смутное время грозят любому поселению!