Купчак усмехнулся, поняв наивную попытку хозяина избавиться от пришедших, и тут же заверил, что у них есть свои продукты, вот только бульбы нет, и показал кивком на чугун с картошкой, стоявший в углу возле двери.
- Мы люди небалованные, перебьемся, - продолжал Купчак, снимая полушубок, - а вот коней покормить надо. Вы уж постарайтесь, хозяин, а мы заплатим.
- Чем же вы заплатите? - чуть насмешливо спросил хозяин и мельком взглянул на автомат комиссара, лежавший на подоконнике.
- Деньгами заплатим. Хоть рублями, хоть рейхсмарками…
- У богатых людей всякие есть… - с завистью молвил хозяин и вышел из хаты. Купчак мигнул Платону, чтоб отправился следом.
В комнате было тепло, топилась плита, в приоткрытую дверь из боковушки, высунув носы, подглядывали детишки. Юрась разделся, сел на табурет так, чтоб было видно двор и ворота, автомат прислонил к стене. Он смотрел, как Платон распряг лошадей, завел их под навес, насыпал им в торбы овса, откуда-то добытого хозяином. Хозяйка в это время, помыв картошку, поставила варить ее в мундире. Платон принес мешок с салом и сухарями, посмотрел красноречивым взглядом на ходики, тикавшие в простенке.
Купчак сказал:
- В карауле будем стоять по два часа, отправляйтесь и следите за дорогой, что ведет от хутора к соседнему селу. На завтрак подменим.
- Понял!
Платон повесил на плечо автомат, вышел, Юрася и Якова разморило от тепла, сидели, клевали носами. Купчак тоже прислонился спиной к стене, и глаза его сами закрылись: тяжелая дорога, боевая напряженная операция, бессонные ночи вконец измотали партизан.
- Пан начальник! Пан начальник! - хозяйка дергала Купчака за рукав. И то ли оттого, что ему не дали поспать, то ли обращение к нему как к "пану" не понравилось, он дернулся спросонок и, не открывая глаз, недовольно промычал:
- Я тебе покажу пан!..
- Ну не пан, нех тувариш… Як то мувит…
Купчак мотнул головой - он все понял. А когда увидел на столе миску дымящейся картошки, а рядом соленую капусту, и вовсе проснулся. Все сели за стол. Сухари вынимать не пришлось, хозяйка подала свежего полуячменного хлеба.
- Садитесь и вы с нами, - пригласил Купчак Чеслава и его жену Ядвигу, но та сразу отказалась, ушла к детям, в боковушку, а хозяин, чуть поколебавшись, сел на углу скамейки и положил руки на колени. Ему было лет сорок, а может, и больше: на давно не бритом лице под русой щетиной видны глубокие морщины. Трудно было определить и возраст его супруги. Если судить по детям, то должна быть молодая, а так… Видать, на ее плечи легло столько забот, что они согнули ее и быстро состарили.
Чеслав вдруг встал, вышел в сенцы и через минуту вернулся с бутылкой темного стекла. Поставил на стол, достал с посудной полки граненые стаканы, налил желтоватой жидкости.
- Самогон, - пояснил он и поднял стакан. - Пшепрошем , тувариши!
Купчак показал своим: "Пейте!" - и сам выпил. Ребята выпили и стали закусывать. Не прошло и пяти минут, как натянутость стала ослабевать, хозяин осмелел, заговорил свободнее. Глаза его загорелись лукавым огоньком, сказал, грозя шутливо пальцем:
- Знаем, знаем, цо то вы е, але то секрет…
Купчак пожал плечами, а Чунаев спросил в лоб:
- Откуда знаешь?
- Про то земля мувит… Поезд германа за зляным лясом пуф-пуф - и нема! А где совецьки парашютисты? - хитровато ответил Чеслав вопросом на вопрос.
Партизаны промолчали. Если их принимают за парашютистов, так это здорово! Это же хорошо! Во-первых, выгодно партизанам - для маскировки, а во-вторых, потому, что люди не теряют веры в Красную Армию, даже здесь, вдали от фронта, ее воины напоминают о ней своими делами.
В окно постучал Платон, показал на калитку, которую открывал какой-то человек. Чеслав, подняв руку, успокоил - это идет его сосед. Но не успел тот пойти в дом, как появился еще один человек, затем еще. Здоровались, садились, с любопытством посматривая на вороненое, поблескивающее смазкой оружие, вздыхали.
- Эх, нам бы такое!..
- Зачем вам? Вы же не воюете, - сказал Юрась.
- Не воюем, но нас заставляют. Принуждают жолнеры гетмана Полесской Сечи Тараса Боровца, жизни не стало от бульбашей. Допекают.
- В селе Деркачи соседнего района - курень Савы Гукача, так там их - матка боска!
- И чего только не творят!
- К нам каждую неделю наведываются, бьют, отбирают последнее, - рассказывали соседи Чеслава.
- А что они от вас хотят? - сердито спросил Чунаев.
- Мувят, ся земля исконно украинська, а поляк нех иде в Польску. А где та Польска? Ниц нема.
Купчак махнул рукой:
- Что для вас два-три автомата? Против фашистов и националистов надо подниматься всем народом, а не заботиться каждому о своем доме, о каждом хуторе в отдельности. Толку от этого не будет. Создавайте боевые отряды, добывайте оружие и бейте всех гадов так, чтобы света невзвидели!
- А на кого мы бросим жен, стариков, детей?
- А на кого мы бросаем своих? - остро прищурился Купчак на собеседников.
- Нас мало, и мы безоружны. Красная Армия вон была какая сильная, а и то ее разбили.
- Ничего подобного! - горячо возразил Купчак. - Красная Армия не разбита, она отступила, потому что фашисты вероломно напали, да еще вон какой махиной… Но, и отступая, не только вымотала врага, а в сражении под Москвой сама ударила, да так, что отбросила его на сотни километров! Что же до фашистских прихвостней, так гитлеровцы равно ненавидят и бульбашей, и бандеровцев, натравливают их друг на друга, а не только на другие нации. Когда порабощенные дерутся между собой, оккупантам благодать - они знают: разобщение - мать поражения…
Хозяйка Ядвига, убрав со стола картофельные очистки, подала печеной тыквы. Разговор по-прежнему вращался вокруг бульбашей, оружия, угона молодежи в Германию. Поляки в один голос стали просить продать им хоть один автомат и немного гранат или обменять на что угодно. Купчак покрутил головой и категорически заявил, что о продаже оружия и речи быть не может, а Юрась, разозлившийся на этих, как он выразился, "оружейных спекулянтов", посоветовал им прямо:
- Оружие надо добывать в бою.
- Правильно, - улыбаясь, поддержал его Купчак. - На войне нужны настоящие мужчины, а настоящим мужчинам нужно поесть… Пойди-ка смени Платона, - обратился он к Юрасю.
Разомлевший от стакана самогонки и обильной еды, Юрась вылез из-за стола, поблагодарил хозяйку, хозяина. Надел полушубок, шапку, подпоясался, навесил на шею автомат. Затем вынул из карманов теплые рукавицы, повертел их перед глазами, улыбнулся чему-то своему и вышел во двор на солнце.
Вскоре соседи ушли. Куда-то подалась и хозяйка с детьми. После всех из дома вышел Чеслав. В сарае взял колун и принялся в углу двора разваливать чурбаки. В хате остались только партизаны. Юрась заглянул в окно - на полу возле печки, постелив полушубки, все спали вповалку.
Юрась ходил от ворот у до навеса, где стояли лошади, похрупывая овсом, и поглядывал на восток, куда убегала дорога, сливавшаяся с дымчатой синью леса. За тем лесом и еще за многими, многими лесами - родной партизанский лагерь. Юрась поглядел на рукавицы, и сердце его защемило. С того последнего вечера, когда он видел Вассу и Лесю, когда они вручили ему эти теплые рукавицы, прошла, кажется, целая вечность. Что они делают сейчас? Ушли на боевое задание или заперлись в землянке от лютой метели, шьют на машинке одежду для партизан или поют протяжные украинские песни? Эх, Украина-печальница, где твой задорный смех, где твои песни? Кто поет их теперь? Разве только в партизанских отрядах и услышишь… Юрась задумался, и ему на миг, на один-единственный миг почудилось, что он слышит песню, слышит голос Вассы, звучащий откуда-то издалека. Юрась вздохнул. Он очень устал, болели ноги от бесконечного шагания, но внутри у него что-то ныло вовсе не от утомления. Стоя здесь в одиночестве, он особенно остро ощущал и понимал несчастье своей земли, по которой катилась кровавая волна. Ему захотелось хоть на минуту перенестись туда, за леса, в свой партизанский лагерь, и оттого, что желание это было невыполнимо, да и вообще неизвестно, вернется ли их маленькая группа, стало еще тоскливее.
Хозяин, закончив колоть дрова, собрал поленья в охапку, направился в хату. Юрась снял рукавицу, поднес палец к губам, показывая, чтобы он не громыхал, дал отдохнуть товарищам. Еще раз заглянул в окно, - они по-прежнему спали богатырским сном. Купчак даже руки раскинул, усы его шевелились от дыхания. И тут Юрасю пришли на ум слова комиссара, сказанные им несколько дней назад на привале, когда речь зашла о людях, оказавшихся на чужбине.
"Печаль и тоска по родной земле, - говорил Купчак, - почетны, они украшают мужчину, как любая доблесть. Но они не должны приводить к расслабленности, к отчаянию. Отчаяние - признак слабости, за ним наступает смерть".
Вспомнив это сейчас, Юрась стал потихоньку напевать песню про казака Байду и пропел ее от начала до конца. Тем временем солнце свернуло с полудня, пришла пора будить Купчака. Юрась растормошил комиссара и вскоре улегся на его место, поставив к плите сапоги и развесив портянки для просушки.
Неизвестно, сколько он проспал до того, как его подняли по тревоге. В хате были он да испуганная хозяйка, тащившая куда-то за руки детей. С улицы хутора или с околицы слышались приглушенные стенами выстрелы. Юрась вскочил, быстро собрался, выбежал во двор. Чунаев под навесом запрягал лошадей, Платон ему помогал. Купчак стоял у ворот с автоматом наизготовку. Стреляли на другом конце хутора. Подбежал возбужденный сосед, сообщил, что напали бульбаши. Чеслав приложил умоляюще руки к груди:
- Пшепрошем, тувариш начальник, ударьте с автомата! Нех тей бульбаш розумие: автоматы польски, бильше не пойде на хутор…
- Что ж, для хороших людей не жалко… - сказал Купчак и дал команду Платону и Якову следовать за ним. Оставшись с лошадьми, Юрась не видел, как они разделались с бульбашами. Слышал только частые, прерывистые очереди автоматов, которые внезапно прекратились. А через некоторое время партизаны, почистив оружие, распрощались с хозяевами, покинули хутор и углубились в лес.
РАЗВЕДЧИК-БРОДЯГА
До конца недели на железной дороге был подорван еще один эшелон, направлявшийся на восток, в сторону фронта. Операция была дерзкой, ее провели, что называется, на глазах у фашистов возле сгоревшей будки путевого сторожа. Но случилось непредвиденное: в тот момент, когда вагоны состава с оглушающим грохотом громоздились друг на друга и сыпались под откос, поблизости оказался усиленный патруль немцев с пулеметом. Фрицы бросились в погоню и упорно преследовали группу до самой темноты. Партизаны чуть не загнали коней, стараясь оторваться. На этот раз и лес не остановил фашистов. Прошлые диверсии всполошили их, видно, не на шутку. На дрезинах появились крупнокалиберные пулеметы, пешие наряды шастали по перегонам, ночами напролет ракетами освещали полотно дороги.
Отсиживаясь после трудов в лесной глуши, партизаны прикидывали, как действовать дальше. Купчак сказал:
- Если немцы, как и местные жители, считают диверсии делом рук парашютистов, то они по логике должны начать прочес ближних лесов. Не так уж сложно выловить несколько человек, верно?
- Выходит так, - согласились партизаны. - Парашютисты в городах не прячутся.
- А вот нам бы самый раз надо затаиться в каком-либо укромном местечке, выждать, пока поутихнет в округе. Нужно время, чтобы наладить разведку, но увы! Базы нет, а о местных партизанах ничего не слышно. Я и так и этак выспрашивал Чеслава. До нашего прихода здесь вообще была тишь да гладь. Поэтому выход у нас один: менять район действий. Завтра ночью начнем передвигаться сюда, - показал Купчак по карте.
- Так просто и уйдем? - спросил Юрась разочарованно. - И не устроим им на прощанье баньку?
- На самом деле, товарищ комиссар! - поддержали его Яков и Платон.
Купчак задумался. Он не разделял энтузиазма молодежи, но вместе с тем и не хотел его гасить. Сказал рассудительно:
- Это, хлопцы, будет игра с огнем. Шаблон для подрывника - гибель.
- Ну уж прямо!..
- А вдруг попадется что-то по-настоящему стоящее?
- Хороши мы будем, если упустим… - не сдавались молодые участники рейда. - Вы же сами говорили, - напомнил Юрась, - что немцы - аккуратисты, у них все строится на железной логике, везде четкая система и порядок. А раз так, они не будут поджидать советских парашютистов на том месте, где они были вчера, правильно? Выходит, есть смысл сработать здесь еще раз?
- Ну ладно, будь по-вашему, - скрепя сердце Купчак согласился, однако сделал оговорку: - Акцию проведем после получения данных разведки. На разведку пойдет Байда.
- Есть!
Купчак вынул из бокового кармана куртки клеенчатый сверток, развернул его. В нем между фанерными дощечками хранились бумаги.
- Вот возьмите пропуск, выданный вам начальником полиции Кормыгой, и его пакет гетману Полесской Сечи пану Боровцу и спрячьте как положено, - протянул Купчак Юрасю вайскарту и конверт.
Юрась уставился на них. Он был удивлен тем, что они оказались у комиссара. Взял, повертел в пальцах.
- Ваша задача, - продолжал Купчак, - пробраться на станцию, посмотреть, есть ли и какие на путях составы, осторожно узнать, что везут и куда следуют. Ваша легенда - пассажир-мешочник, бродяга, туповатый деревенский парень. Ни с кем ни в какие конфликты не вступать, ясно? Вечером мы будем ждать тебя… - он вдруг перешел на "ты", - будем ждать вот в этой выемке в километре от семафора, - Купчак показал по карте. - Запасное место встречи - здесь, на опушке.
- Вайскарта не устарела? - спросил Юрась.
- Показывал Чеславу, говорит - у всех такие. Сличал с его пропуском, разница лишь в подписи и печати.
Как и прежде, зашив пакет в подкладку шапки и положив в котомку десяток сухарей да кусочек сала, Юрась направился на станцию. Рейхсмарки и вайскарту спрятал в карман.
Только успел выбраться из лесу на дорогу - навстречу автомашина с немцами в кабине, за машиной двигалась повозка, в санях - два мужика в высоких смушковых шапках развалились на соломе, курят. Подозрительно покосились на Юрася, шагавшего беспечно по обочине и сплевывавшего себе под ноги.
Через полтора часа показались заснеженные крыши привокзальных строений. Издали станция казалась бездействующей, поездов не видно, если не считать нескольких вагонов, стоявших вперемежку с платформами, да черной "кукушки", попыхивающей паром. Поселок не разбит, война, должно быть, прошла стороной. Юрась пошел по улице, параллельной железнодорожному полотну. До станции оставалось шагов триста, когда справа, возле длинного строения, похоже - пакгауза, появились двое вооруженных, в немецкой форме, солдат. Юрась замедлил шаг, затем свернул в какой-то двор, перелез через плетень и оказался рядом с поблескивающими синевой рельсами. Слева, ближе к станции, выглядывала из-за сугроба ржавая крыша отхожего места. Юрась быстрее туда. В пролом хорошо видна станция, стрелки, водокачка. Немцев не заметно. Повременив немного, он направился к зданию вокзала.
Внутри здания царил полумрак, воняло карболкой. Окна зашиты фанерой, осыпанной иглами изморози, лишь одно застеклено мутными осколками. Холодно. Какие-то люди - их было семеро: пять мужчин и две женщины, замотанные толстыми платками, - сбились возле круглой черной печки. Из ее узенького зева тускло мерцало.
Юрась обошел помещение, постоял возле закрытого обшмыганного окошка кассы, почитал старые объявления. Вдруг жестяная кружка на бачке с водой звякнула, отдаленный глухой взрыв проник сквозь кирпичные стены. Люди, сидевшие у печки, мигом подхватили свои мешки - и к выходу. Юрась за ними. Выбежал на перрон, навстречу - простоволосый испуганный начальник станции, следом, стуча подкованными сапогами, фельджандармы.
- Раш! Раш! Шнель мит дем аутодрайзине! - командовал офицер.
У перрона затрещал мотор, автодрезина со спаренной пулеметной установкой понеслась куда-то, все чаще постукивая на стыках рельсов.
Юрася Словно камнем по голове: "Ведь наша мина! Мощнейший взрыв. Неужели хлопцы шарахнули поезд? - радостно мелькнуло в его сознании. - Но почему не дождались меня? Куда мне теперь? На дворе светло, к месту встречи не пойдешь, кругом оцепление, на каждом шагу проверки. Придется ночи дожидаться здесь, среди этих мешочников".
Автодрезина с пулеметной установкой быстро вернулась, и сразу же полицаи с черно-белыми повязками на рукавах забегали по перрону. Они гнали куда-то рабочих в грязных ватниках, из мастерских должно быть, и громко разговаривали. Юрась застыл. Он услышал, как один полицай, посмеиваясь, сказал другому:
- Советский парашютист минировал полотно да сам же, слава богу, и подорвался. Разнесло в клочья, один лишь сапог нашли. А путь пострадал незначительно: надо заменить четыре рельса да два десятка шпал, ну и воронку засыпать. Им это часа на два, - показал полицай на рабочих в грязных спецовках.
Руки Юрася бессильно повисли. Он глядел вдаль, туда, где, тая в дымке, сходились рельсы. "Беда. Кто-то погиб из товарищей. Кто?" Юрась потер виски.
- Эй! - кто-то толкнул его спину. Повернулся.
Перед ним гримасничал тщедушный полицай. О таких говорят: "соплей перешибешь", но, видать, прожженный.
- Э-э-э-э, откуда ты такой бугай? Вайскарта есть? - проскрипел он.
- Сколько можно показывать! - буркнул Юрась с деланным недовольством и не спеша принялся копаться в карманах. Вынул грязный носовой платок, развязал и высвободил наконец пропуск. Полицай взглянул на документ, покосился на Юрася, повертел пропуск туда-сюда. Юрась безразлично смотрел поверх головы невзрачного блюстителя "нового порядка", и на лице его не отражалось ни малейших эмоций. Но чего это ему стоило! Каждый нерв, каждая жилка звенела от напряжения.
- Ты зачем сюда явился? - придирчиво спросил полицай.
- По торговым делам…
- Гм… ухарь-купец! Марш туда! Ты мобилизован! - задиристо крикнул полицай и сунул пропуск себе в карман.
Юрась затравленно оглянулся. Нет, не удерешь, кругом вооруженные немцы, полицаи.
- Господин старший полицейский, войдите в мое положение, мне надо срочно ехать по делам, - заныл Юрась с жалобной миной на лице и, показав из рукава крупную купюру, добавил тихо: - Я вас отблагодарю, господин старший полицейский…
Алчный огонек вспыхнул в глазах полицая, но страх оказался сильнее.
- Не могу, не могу… В другое время, а сейчас нет. Комендант приказал всех на ремонт дороги, - и подтолкнул Юрася к группе людей, которых набралось около двадцати. В их числе оказались и те, что грелись у печки на вокзале. Им сунули в руки лопаты, ломы, кирки и погнали к "кукушке". Там произошла заминка: женщины никак не хотели расстаться со своими мешками, тащили их с собой на платформу. Немец, стоявший возле тендера паровоза, нетерпеливо крикнул:
- Гольс дер тойфель! Ду ланге дорт?
Обуреваемый служебным рвением, полицай схватил у женщины мешок, но где там тщедушному сморчку справиться с рассвирепевшей дебелой теткой.