- Не смей, гнида! Не трожь! Германские власти поощряют свободную торговлю, брандахлыст! А ты хочешь под шумок стащить мой товар, черта тебе в печенку! Вот те товар! - она сунула ему под нос фигу, вырвала мешок с такой силой, что полицай едва на ногах устоял, - и на платформу. Юрась подхватил его, перекинул дальше от полицая. Женщина проворно вскарабкалась наверх, концы платка развязались, открылось молодое, пылающее гневом лицо.
- Зараза! Хабалка! - орал осатаневший от конфуза и оскорблений полицай. - Господин жандарм, я ее арестую! Я при исполнении…
А она тем временем сама приблизилась к жандарму, вынула откуда-то из своих одежд бутылку, сунула ему. Тот откупорил, понюхал, глотнул раза два из горлышка, сморщился.
- Эс шмект нихт, абер штарк … - И, повернувшись лицом к машинисту, выглядывающему из будки, крикнул: - Локомотивфюрер, форвертс! Давай!
Выбрасывая клочья черного дыма, "кукушка" набирала скорость. Навстречу с подвывом засвистел колючий ветер, люди съежились, подняв воротники, спрятав руки в рукава. Юрась думал с тоской: "Что же произошло на перегоне? Кто взорвался? Отчего?" Первый, кто ему пришел на ум, с кем могло случиться несчастье, - Яков Чунаев. Он слабее остальных, он больше всех измотался, устал и в напряженной опасной работе, видимо, допустил оплошность, нечаянную ошибку. А может быть, кто-то в момент минирования помешал, захватил на месте, и пришлось… "Но почему меня не дождались, как было договорено? Зачем минировали среди бела дня? Нет, тут что-то не так…"
"Кукушка" сипло свистнула, сбавила ход. Впереди - бурая яма, возле нее немцы, железнодорожники и еще какие-то люди. Ремонтная летучка остановилась, приехавшие сбросили инструмент, слезли с платформы.
- Хат инен ди аусштелунк гефален? Дизе ист зер интересант! - смеясь, показывал немец пальцем вправо, Где на торчащем из снега обломке шпалы стоял сапог, из которого выглядывал обрубок ноги. Все приблизились, Юрась подошел последним, встал позади всех. И хорошо сделал: никто не заметил, как его лицо враз исказилось и побледнело. Он узнал сапог и застонал. "Комис-с-с…" - вдруг нечаянно поперхнулся сорвавшимся с языка словом и тревожно посмотрел по сторонам. Его начала бить дрожь.
- Чего шепчешь? - повернул к нему голову стоявший впереди.
Юрась захлопал глазами, но быстро нашелся.
- Говорю: надо работать, чего на это глядеть!
- Успеешь, наработаешься… - возразил тот.
Юрась укладывал шпалы, забивал костыли, как того требовал путевой мастер, и все никак не мог согреться, его продолжало трясти. Прежде никакая болезнь к нему не приставала, хотя не раз приходилось спать на холодной земле, сушиться на холодном ветру. Он только слышал слово "лихорадка", а что это такое, не знал. Теперь его лихорадило по-настоящему. Холод исходил откуда-то изнутри, из самого сердца, и от него все тело дрожало. "Как, отчего погиб комиссар? Он же самый опытный из нас, кадровый специалист! Он же сам учил нас, как надо минировать, как надо воевать!" Мозг Юрася напряженно работал, ища выхода из создавшегося положения. С кем связаться? С кем посоветоваться? Группа далеко от основной базы, затерялась в глубоком вражеском тылу, продуктов нет, фуража нет, гранат осталось по три штуки на брата, но возвращаться к своим рано, потому что взрывчатки в санях еще много. Командира не стало, но Юрась хорошо помнит его слова: "Мы, диверсанты, мало похожи на остальных людей: те измеряют время минутами, часами, сутками, а мы - килограммами израсходованного шнейдерита…" "Задал ты нам задачу, комиссар, и ушел…" - мысленно рассуждал Юрась, поглядывая на заснеженную полосу, где маячил на обломке шпалы черный сапог…
На станцию вернулись ночью. Рабочие разошлись, а мешочникам полицай велел следовать в зал ожидания и никуда не отлучаться. Вайскарты оставил у себя, пояснив, что отдаст утром, когда подойдет поезд.
Юрася охватило беспокойство. Попал, как мышь в мышеловку. Оставаться до утра ни в коем случае нельзя, если он не явится на место встречи, Платон и Яков после таких событий могут уйти невесть куда. Надо бежать во что бы то ни стало, бежать без вайскарты, но… А как же дальше вести разведку без документа? Нет, так не пойдет, нужно придумать что-то другое.
Юрась обошел вокруг станции. В окно дежурки было видно трех полицаев, игравших в карты, среди них был и тот, что забрал документы. Попросить, чтоб вернул? Сунуть взятку? Черта два отдаст, а будешь настаивать - вызовешь подозрение, тогда и вовсе задержат для проверки.
Юрась вернулся в полутемный зал ожидания. Раздумывая, прошелся от стены до стены. Дебелая молодуха, сражавшаяся с полицаем из-за мешка, Паша, как ее называла товарка, присела в углу, подальше от дырявых дверей, и, кутаясь в безмерный платок, искоса поглядывала на Юрася. Видно, ей было скучно, хотелось поболтать. И действительно, когда Юрась проходил мимо, она сказала, пряча улыбку в платок:
- Вы там, на ремонте, старались больше всех и здесь все ходите. Мало намахались ломом? Присаживайтесь, в ногах правды нет.
Юрась остановился, рассеянно кивнул головой, присел рядом на старой скамейке. Паша повернулась к нему, спросила:
- Что ж, так и будем мучиться здесь до утра?
- Раньше, видать, поезда не будет.
- Пропади он пропадом! Если и придет, я все равно не поеду. Дождусь утра, заберу вайскарту - и домой. Эх, дура, не послушалась маму, пустилась в дорогу…
- А что дорога?
- Что? Тут, того гляди, на тот свет уедешь… Без пересадки!
- Почему?
- Убьют, - уверенно заявила Паша и тихо пояснила: - Та мина взорвалась до поезда, слава богу, а если в другом месте есть еще? Я поеду - и бабах! Привет Паше! Шарахнут так, что и сапога не останется… - И, придвинувшись к Юрасю, спросила: - Вы думаете, почему нам не отдали вайскарты? - И тут же сама ответила: - Держат, как арестантов.
Юрась пожал плечами.
- Режим установили, видно, боятся… Болтают, будто недалеко красные парашютисты спустились и вот шуруют. Отчаянные - не приведи бог.. А тут еще какой-то секретный поезд ждут, жандармов, полиции понагнали. А толку-то что? Парашютисты не отступятся: в одном месте дали промашку - наверстают в другом. Нет, кто как, а я утром домой.
Юрась лукаво посмотрел на собеседницу, молвил с недоверчивой усмешкой:
- Не думаю, чтоб вы утром ушли. Полицай наверняка запомнил, как вы с ним воевали, и, конечно, затаил злобу. Просто так вайскарту он не отдаст, прежде обдерет, как липку. Ради мести измываться будет.
Юрась припугнул Пашу без цели, просто так. Теперь он с интересом наблюдал за смелой, лихой на язык молодайкой. Она как-то враз обмякла, посмотрела испуганно и жалко.
- Ой! Что же делать? Как же я не подумала? Ведь он разорит меня подчистую, заберет все до крошки. Чем жить будем с матерью? Копили, копили, чтоб выменять… Знать бы такое, я б дохлому полицаю зенки повыцарапала! Да я б ему руки-ноги повыдергала, а документ отняла. А теперь кому пожалуешься? Где найдешь проклятого живодера?
- Он здесь, сидит за стеной в дежурке.
- Правда? Ну тогда… буду действовать. - Ноздри у Паши расширились. Полная решимости, она резко поднялась, потуже затянула узел платка.
- Погодите, так вы ничего не добьетесь, - остановил ее Юрась. - В дежурке полно полицаев, режутся в карты, кругом ходят немцы.
Паша опустилась на скамью, поникла головой. Юрась уважительно подумал, заражаясь ее непримиримой энергией: "Молодец! Вот это характер! Прямо тигра!" И тут обостренное чутье подсказало ему: "Паша права, надо действовать". Но то единственное, что еще можно сделать, сделает он, а не женщина, сделает своими руками.
Стукнула дверь, появилась Пашина товарка с бидончиком кипятка в руке. Ворча, она стала рыться в сумке с продуктами, искать что-то.
- Чего ты копаешься, давай я… - отстранила ее Паша.
Юрась, воспользовавшись заминкой, вышел на перрон и направился к тускло освещенной дежурке. Шумя, полицаи продолжали картежничать, на столе кучкой лежали рейхсмарки, видать, игра шла азартная.
Вдруг за спиной послышался скрип снега. Юрась отпрянул от окна, но полицай был уже рядом, придирчиво гаркнул:
- Кто такой? Чего отираешься под окнами?
- Я ничего… - замялся Юрась. - Я только хотел посмотреть на часы, сколько времени. Я поезда ожидаю.
- Вайскарта есть?
- Господин полицейский забрал до утра.
- А-а… ну и сиди, где сказано, не болтайся.
Полицай вошел в дежурку, а Юрась - опять к окну. Вошедший начал раздеваться, а полицай-мозгляк, бросив игру, недовольно встал, сгреб выигрыш в карман и потянулся за кожухом. "Куда он, на пост? Или вызвал кто-то?" - подумал Юрась и метнулся за угол вокзального здания. Полицай вышел на перрон, постоял, привыкая к темноте, и, прежде чем куда-то идти, потопал в отхожее место.
Юрась почувствовал в руках зуд и крепко стиснул кулаки. Он быстро вошел в приоткрытую, вмерзшую в землю дверь, левую руку положил на шею полицая, сидящего на корточках, правой - взял его за горло и крепко сжал. Полицай схватил было Юрася за грудь, но тут же конвульсивно дернулся, захрипел. Юрась оглянулся, убрал руки с горла фашистского прихвостня и нагнулся к удушенному. Он торопливо вынул из одного кармана все вайскарты, из другого - рейхсмарки (пусть считают, что полицая ограбили), сунул себе за пазуху и медленно, не оборачиваясь, зашагал к вокзалу. Не дошел, остановился, с удивлением посмотрел на свои руки, сжимая и разжимая онемевшие пальцы. Втянул носом зловонный воздух, исходивший от нужника, и дрожь отвращения прокатилась по всему телу. Взяв в пригоршни снег, потер руки. Кожа на морозе горела, а он все тер и тер. Потом, отыскав свой документ и положив его в карман, вошел в зал ожидания.
Подруги озабоченно разговаривали. Юрась сделал Паше знак. Она быстро встала, пошла за ним. На улице он сунул ей пачку вайскарт и торопливо пояснил:
- Здесь документы всех пассажиров, выбирайте свои и быстро уходите. Остальные бросьте в угол. Найдут…
Паша насторожилась, она поняла все.
- Ой, как мне отблагодарить вас? Вы же… вы же… скажите хотя бы, как вас звать? Откуда вы?
- Звать меня Юрий, я нездешний, мне надо идти…
- Ну, сердечное спасибо вам, Юра. Я вас никогда не забуду. Авось еще придется свидеться.
- Может быть, Паша, но я очень спешу. До свидания!
- Юра, запомните на всякий случай, я живу в Запрудне, отсюда тридцать километров, если ехать через Рафаловку. Там любая собака знает дом Затулы. Запомнили?
- Затула и Запрудня - запомнить нетрудно… - усмехнулся Юрась неожиданному созвучию и, кивнув на прощание, скрылся в темноте.
НЕПРОШЕНЫЙ ГОСТЬ БУЛЬБАШЕЙ
…Наступили третьи сутки после смерти комиссара. Пройдено пятьдесят километров на север от места его гибели. Лесной район с крутыми балками, с оврагами, засыпанными снегом. Трое партизан остановились на дневку в густом лозняке на берегу замерзшей речки. Надо было раздобыть лошадям корм и держать их наготове. Это должен был сделать Платон. Яков и Юрась двинулись к железной дороге.
Яков поправил на плечах рюкзак со взрывчаткой. Гнедой повернул морду, дотронулся черной бархатистой губой до уха Якова. Тот потрепал коня по шее, насмешливо раскланялся:
- До свиданьица, гой еси мой конь, ты лошадушка - травяной мешок!..
Юрась напялил поверх полушубка когда-то белый, а теперь уже серый от грязи маскировочный халат, собрал в мешок инструмент, надел лыжи. Направление держали к железнодорожной линии, пролегавшей километрах в десяти от стоянки. Этот участок дороги предстояло досконально изучить и недалеко от выбранного места спрятать шнейдерит, затем вернуться в лозняк на берег речки.
Была светлая, нехорошая для партизан ночь, но Юрась уповал на добрую примету: в конце дня по западной стороне неба разлилось густо-пунцовое зарево, предвещавшее ту погоду, которая и была им нужна. И действительно, к полуночи завихрились жгуты поземки, а вскоре началась и метель. Шли почти вслепую, отворачиваясь при обжигающих порывах метели, пока не уткнулись в щиты снегозадержания. Прошли мимо щитовой решетки. Дальше вдоль линии - густые деревья и выемка. Самое лучшее место для операции. Одно дело, когда рельсы взорвешь на насыпи и вагоны с грохотом несутся под откос, оставляя колею свободной. В этом случае ремонт линии облегчается. А когда дорога и выемка загромождены теми же разбитыми вагонами, растащить их быстро с полотна не так-то легко.
- Ни фига не видно… - продышал Яков на ухо Юрасю.
Кругом выло и свистело, пурга слепила, хлестала по лицам. Юрась стал спиной к ветру, притянул к себе за лямку рюкзака Якова, спросил:
- А не поставить ли нам "игрушку" сейчас, не откладывая до завтра?
- Без разведки объекта?
- Да уж больно погодка хороша!
- Что ж, давай, чтоб завтра не мучиться еще раз, - согласился Яков. - Проклятущий шнейдерит все плечи оттянул. Чего доброго, грыжу от него наживешь.
- Лыжи оставим здесь. В случае чего - шмыганем напрямую.
Яков сбросил лыжи, палки воткнул в снег, чтобы легче их увидеть, снял с шеи автомат. То же проделал и Юрась. Постояли, прислушиваясь, и направились в выемку. Снежное месиво окутало и проглотило их.
Юрась вынул из мешка инструмент, приступил к привычной работе: выкопал под шпалой углубление для заряда, а землю собрал в мешок, чтоб унести от полотна. Примерил ящик шнейдерита - как там и был. Замаскировал песком, притрусил снегом, посветил на миг фонариком - сработано чисто. Лег на землю, прижался ухом к рельсу, послушал. Яков тем временем привязал к костылю конец шнура и, натягивая его, стал разматывать клубок на всю длину. "Метров восемьдесят…" - прикинул он, возвращаясь и старательно втаптывая в снег шнур. Оставалось только его привязать к чеке взрывателя, вставить взрыватель в гнездо мины и повернуть на боевой взвод, что Юрась и сделал засчитанные секунды. Яков наломал сухого будылья и принялся наводить "марафет": подмел рабочее место и, освещая землю лучом фонарика, позаметал на полотне следы ног.
- Порядок, - сказал Юрась. - Пошли делать НП…
В том месте, где кончался шнур, лопатой нагребли снега, легли за стволом дерева. Началось ожидание: нудное и особенно мучительное после напряженной работы. Разгоряченные спины пронизывал ветер. Минуты тянулись медленно, одолевала дрема, но спать нельзя. Слушай и внимательно смотри во мглу!
Не слышно никаких звуков: ни стука колес, ни гудка паровоза. Но вот вдали темноту размыло белесое световое пятно: огни поезда. Ориентир подрывников - километровый столб у полотна. Когда паровозный прожектор осветит его - не зевай, действуй!
Юрась не прозевал: рванул шнур и, плотнее прижавшись к земле, раскрыл рот, чтоб не оглушило. Прошло несколько секунд, а взрыва не последовало. Поезд грохочет и катится дальше как ни в чем не бывало. Колеса отстучали, и вот уже состав, мигнув красной точкой, пропал в темноте. Юрась помял в руках свободно болтающийся конец шнура и выругался:
- Оборвалась, труха!
- Это моя вина, я чересчур плотно втоптал его в снег. Шнур примерз, и вот… - сказал расстроенный Яков и вскочил.
- Ты куда? - схватил его за ногу Юрась.
- Устранять обрыв.
- К заряду не прикасайся! - испуганно воскликнул Юрась и подумал: "Не так ли погиб Купчак?"
Платон, правда, утверждает, что все было сделано добротно, по инструкции, однако комиссар, верный своему правилу "доверяй, но проверяй", вернулся посмотреть, хорошо ли замаскировано, и…
Яков обнаружил обрыв быстро, шагах в тридцати. Связал концы, и, пятясь, рукавицей замел свои следы. Прилег рядом с Юрасем, буркнул виновато:
- Извини, что так получилось…
- Иди ты! - грубовато отмахнулся Юрась.
Вдруг ему почудилось: приближается поезд. "Так часто?" - не поверил он своим ушам. Затаил дыхание. Нет, не мерещится, что-то постукивает, катится… Проехала патрульная дрезина с пулеметом, и движущийся луч ее прожектора скользнул по головам подрывников, прижавшихся к снегу, осветил обочины.
Через недолгое время после дрезины появился паровоз. Этот двигался медленно, толкая впереди себя четыре пустые платформы.
- Предусмотрительность какая! - язвительно заметил Яков.
- Усиленные меры безопасности, - ответил Юрась. - Не иначе что-то назревает…
И действительно, минут через десять загромыхал поезд с ярко освещенными окнами вагонов. Пассажирский. В таких разъезжают только оккупанты.
- Вот и попались, которые кусались… - зло процедил Юрась и дернул шнур.
Огромный сполох огня, грохот, и что-то большое, черное, переворачиваясь в замети, росло, громоздилось и с оглушительным треском рушилось. Партизаны на лыжи - и ходу!
Дальше помнится только бег: бешеный, до колик, до жжения в груди. Скорей к речке, а там по льду направо, благо, ветер в спину. Но метель все перепутала. На речку подрывники не вышли или же, не заметив, проскочили ее. Они долго метались по степи, кружили, пока совсем развиднелось. Пурга унялась, кругом белым-бело, снега - утонуть можно. Якова и Юрася мучила жажда. Но они знали: снег есть нельзя - таков закон. Яков взмолился:
- Не могу больше. Давай выкопаем яму в снегу, отлежимся малость.
- Хорошо, - согласился Юрась. - Во-он там, видишь, темнеет какая-то полоса, заросли вроде. Ты следуй по моей лыжне, легче будет.
- Это же обрыв! Речной берег! - воскликнул Яков, когда они приблизились к темнеющей полосе. - Как же мы заплутались?
- Как-как!.. - буркнул Юрась. - Ночью, в пургу, без карты, без компаса - этого тебе мало? Давай тут устроим привал. Все равно днем идти нельзя.
…Спать пришлось мало, донимал холод. Не спасали ни полушубки, ни теплые штаны. С заходом солнца партизаны встали, побрели вдоль речки и часа через полтора были на стоянке.
- Я уж не знал, что и думать… - упреком встретил их Платон.
Он на костре приготовил для них кулеш из сухарей и кусочков сала и еще дал по сухарю в виде поощрения за удачно проведенную операцию. Поели горячего, запили кипятком с распаренной клюквой и тронулись в путь, держа направление на юг, подальше от места диверсии. Платон правил лошадьми, Юрась и Яков, закутавшись с головой в попоны, спали.