При случайных встречах с Агнией Юрась старался держаться безразлично, не хотел показать, что она его интересует, и злился на себя, когда вдруг начинал краснеть под ее вызывающими взглядами. В одном художественном произведении он вычитал и запомнил такое наставление: "Чтобы оградить себя от посягательств женщины, нужно держаться с ней неприступно". Юрась принял его как руководство к действию и направил всю свою энергию на овладение науками. Все внимание - военному училищу!
Время шло. Юрась ждал ответа из училища, а оно молчало. Юрась забеспокоился: в чем дело? Надо узнать в военкомате - может, ответ уже пришел и лежит там без движения? А что? Под лежачий камень вода не течет.
Прошла еще неделя. Крутой июньский полдень припекал землю. Юрась сидел, прислонившись спиной к саманной стенке кузни, и пил из кружки холодное молоко. Вдали за речкой синел лес, перед Юрасем на траве - припотевшая крынка, на рушнике - краюха свежего хлеба: бабка Килина принесла кузнецам обед. Сама сидела рядом, закинув на макушку концы развязанного платка, ждала, пока опорожнится крынка.
В стороне, в тени, под высоким кустом бузины, сидели дядя Куприян и его старый приятель - бухгалтер МТС Панас Гаврилович Кормыга. Разговаривали.
Юрась стряхнул с рушника крошки в ладонь, бросил под стенку воробьям, лег на живот и открыл книгу. Панас Гаврилович покосился на него, спросил:
- Что это у тебя, хлопец, за гроссбух?
- Учебник истории.
- А-а-а… - протянул тот насмешливо. Помолчал, качнул головой: - Гиштория - то все брехня, хлопче! Агитация для дурнив. У кого власть, тот себя и славит. Ото кацап Карамзин двенадцать гроссбухив написал про царей, а называется "История государства Российского". Царь Алексей у него - ну прямо батько ридный для украинцев, а если бы правду рассказать, то Дант с его пеклом - сопляк… Тарас Шевченко лучше знал царей, когда писал: "Це той первый, що розпинав нашу Украину, а вторая доканала вдову сиротину…"
- По-вашему, пусть бы ляхи растерзали Украину и в колонию свою превратили?
- Что нам те ляхи, га? - воскликнул Кормыга возмущенно. - Украинские козаки лупцювали тех ляхов и без помощи московских царей. Да чего там говорить! Где та Речь Посполита сегодня? Нет!
- Як корова языком ее… - закивал согласно Куприян. - За неделю под Германией оказалась. Вояки!..
Куприян допил молоко, бросил кружку на полотенце. Кружка подпрыгнула, звякнула о крынку. Бабка Килина зевнула, перекрестила рот, молвила озабоченно:
- А в той Хинляндии так и не нашли ногу Петруся Моршанского, вместе с чеботом сгинула… Добрый чебот…
- Да ну вас, мамо, с вашим чеботом! - отмахнулся Куприян. - На беса он вам сдался?
- Та я так, вспомнила… В гарных чеботах снялся на карточку Илья Афанасьихи Палажки. Показывала. Весь, как есть, в командирском мундире, а халявы у чебот - в гармошку…
Дядя Куприян махнул рукой, а Юрась, повернувшись с живота на бок, сказал мечтательно:
- Скоро и у меня будет форма такая и сапоги с голенищами гармошкой. В артиллерийском дадут не хуже, чем в авиадесантном…
Дядя повалился на спину и деланно захохотал.
- Фу-у! Чего еще, - сказал, отдуваясь и качая головой. - Ну и дурень! Училище… У того Моршанского без училища ноги с чеботом не нашли, а у тебя и головы не найдут. Не живется ему спокойно возле дяди да бабки. На небе рай, но все стараются попасть в него попозже, - заключил Куприян, повернувшись к Кормыге.
Сказал насмешливо, а сам подумал не без опаски: "А ведь, чего доброго, удерет в училище! Что я стану один на старости лет делать? Ишь чего, в казарму захотел. А мне как без работника? Эх, был бы он поменьше, дал бы ему доброго прочухана, чтоб перевернулся да разумным встал, а теперь что сделаешь? Вымахал в оглоблю… Э! А что, если… женить? Женю его! Женю! Жинка свяжет его так, что и артиллерия и кавалерия из головы разом вылетит!"
Куприян обрадовался своей сообразительности, но тут же, спохватившись, подумал:
"А вдруг попадется такая, что не в дом придет, а утянет, окаянная, черт знает куда? Так женить, что сук под собой рубить… Тут нужно добре покумекать".
- А-а-а! Вот они где! - раздался голос над головами кузнецов и их гостя Кормыги.
Юрась посмотрел вверх и увидел Агнию.
- Это вы так мою бедную конягу подковываете? Разлеглись под бузиной, а слепни там последнюю кровь из животины допивают! - показала Агния на кузню, где у коновязи бил копытами мерин.
Конь сердито фыркал и отмахивался хвостом от налетавших врагов. Агния привела его перед обедом, подковы, сказала, хлябают, пора перековать. Завтра нужно везти бидоны со сливками в райцентр. Юрась сел на корточки, закрыл учебник истории. "Что за привычка у этой Агнии? Сама не лучше того слепня зудит, не даст кусок хлеба съесть. В себя небось два обеда затолкала, вон как раскормилась! Того гляди, кофточка лопнет…"
Юрась промолчал, решил лучше не связываться с ней, но дядя Куприян взъярился, плюнул под ноги с угрозой:
- Какое ты имеешь право кричать? Здесь тебе не конюшня! Ишь взяла моду глотку драть. Смотри, девка, а то узнаешь мой характер…
- Нужен мне ваш характер, как же!
Агния стояла руки в боки и вызывающе щурилась. Юрась встал, пошел в кузню. Засобирался и Панас Гаврилович Кормыга. Во время стычки он молчал и только покачивал осуждающе головой. Куприян погладил розовую лысину, надел картуз, кряхтя поднялся, потопал проводить гостя.
Из кузни потянуло острым дымком. У распахнутой двери сидело несколько заказчиков. Куприян, проводив Кормыгу, занялся с ними. Юрась к колхозным нарядам, квитанциям и прочим денежным документам, не допускался, его дело - бухать молотом да смотреть, чтобы пшик не получился. Но Юрась все понимал и без документов. Если б не бухгалтер Кормыга, "левые" заказчики давно бы дяде боком вылезли. Кормыга ух какой хитрющий и предусмотрительный, как хороший шахматист: за десять ходов видит, что впереди. Это он, как рассказывала бабка Килина, надоумил Куприяна свернуть в 1928 году частную мастерскую, которую тот держал в годы нэпа. Как чувствовал, что для свободного предпринимательства наступают смутные времена. И хорошо, что Куприян послушал его, рассчитал слесарей и кузнецов, а опустевшую кузню запер и занялся извозом.
Через два года, во время коллективизации, Куприян передал помещение кузни в артель и стал трудиться колхозным ковалем. Позднее кузня стала называться филиалом машинно-тракторных мастерских для ремонта колхозного инвентаря. С благословения бухгалтера Кормыги продукция реализовалась по способу лакомок - сборщиц ягод: одна ягода в лукошко, две - в рот…
Юрась догадывался, что за многие заказы деньги в кассу МТС не попадают, и как-то заикнулся было об этом дяде, но тот сильно обиделся и убедил племянника в том, что он чище ключевой воды.
Пока Юрась подгонял заготовленные впрок подковы, Агния стояла, прислонившись плечом к дверному косяку, смотрела на проворную пляску молота по наковальне и многозначительно усмехалась. Вот так всегда: если не шумит, так усмехается, играет губами. Она их не красит, но они у нее всегда будто накрашенные. Такие яркие - просто беда! Но Юрась не из тех, кого можно легко прельстить всякими улыбочками и прочими штучками, хотя порой от штучек этих у него дух захватывает. Вот и сейчас: прибивает подкову, а сам нет-нет да и взглянет краешком глаза на гримасничающую Агнию.
- А, пропасть! - Аж под мышкой резануло - так хватил молотком по пальцу. А девка хохочет как оглашенная. Это вместо того, чтобы посочувствовать. - Нечего тут хаханьки строить под руку! - обозлился Юрась.
Агния шевельнула густо-черными бровями, тщательно зауженными по последней моде до ширины башмачного шнурка. Фыркнула:
- Было б кому строить хаханьки!
- А нет, так отвернись.
- Н-да… Помнится, в школе ты не такой был…
По лицу Юрася пошли красные пятна. Схватил ногу мерина, зажал в станок, принялся вгонять в копыто гвозди, а Агния опять за свое. Что ты ей сделаешь? Хороша ведь чертовка, лучше некуда, но Юрась, опасаясь вновь ударить по пальцу, не отрывал взгляда от работы. И напрасно. Стоило б ему поднять в эту минуту глаза, и он понял бы, что не только ловкость, не только рабочая хватка ей по душе… Но он все стучал и стучал.
"По лбу еще бы стукнул себя, дурак!" - рассердилась Агния и махнула рукой.
Юрась закончил, отряхнул фартук, хлопнул ладонью по крупу мерина:
- Забирай своего одра!
Агния молча отвязала повод, встала на пенек, легко, подпрыгнула и села верхом.
"Странно, - подумал Юрась, - пол-лета прошло, а загар к ней ничуть не пристал. Ноги совсем белые. Белые как сметана, которую она возит в райпотребсоюзовскую столовку… Не иначе сметаной сама мажется".
Агния посмотрела сверху на Юрася, провела прутиком бузины по его лицу, сказала насмешливо:
- Да-а… загордился ты…
- Откуда ты взяла, что я загордился?
- Откуда - это тайна…
- Какая, черт, тайна?
Агния чуть нагнулась к нему, молвила вполголоса:
- Приходи вечером в кино - узнаешь…
И, стеганув коня, ускакала, оставив за собой на площади клубы пыли.
"Вот тебе! Возьми ее голыми руками… Бес, что ли, в ней сидит? - посмотрел Юрась ей вслед. - Другую такую на всем свете не сыщешь. Ума можно лишиться от ее фокусов…"
Пыль над площадью осела, а он все смотрел в ту сторону, где скрылась Агния. Очнулся от тумака дяди Куприяна.
- Чего вылупился на ту стерву?
- А что такое?
- Мало тебе на селе порядочных девок? - топнул в досаде дядя.
Юрась сморщился, точно кислицы откусил. Ссутулил крутые плечи, повернулся и пошел в кузню. Дядя едва удержался, чтоб не запустить в него попавшим под руку дрючком.
Обычно, когда он заводился, то долго не мог остановиться, бушевал, жучил племянника на все лады, поучал, как надо жить на свете. На этот раз он опамятовался скоро, сообразив, очевидно, что перегибать палку глупо: можно самому получить обломком в лоб, если палка не выдержит.. Уже не однажды убеждался он, что из гнева ничего хорошего не рождается, а тем паче, если дело касается внутрисемейных отношений. Тут нужна политика тонкая и гибкая.
Полчаса натужных Куприяновых раздумий увенчались дипломатическим решением по формуле: "шаг назад, два шага вперед…" Сделав на лице добрую улыбку, сказал Юрасю:
- Ты на меня не дуйся, я тебе как отец родной. Я тебе добра желаю. Выкинь из головы эту заразу, эту Агнию! Я тебе сосватаю такую девку - весь район завидовать будет. Слышишь? Панас Гаврилович приезжал, говорил - премия вышла, ну и мне перепало за ремонт инвентаря к посевной. Так что дам я тебе грошей; и поезжай завтра в янпольский раймаг да купи себе костюм. И штиблеты, какие там знаешь.
Юрась ничего не ответил, подумал:
"Что это ему стукнуло? Я в училище собираюсь, а он меня в костюм-туфли наряжает, сватать собирается…"
Однако от поездки в Янполь не отказался, все равно надо ехать в райвоенкомат по своему делу.
Хотя кузня стояла на отшибе, но мужики, навеселе возвращаясь из сельпо, останавливались у распахнутой двери, закуривали и разводили тары-бары. Местная знаменитость Тихон Латка, балабон и лодырь, подвыпив, любил похвастаться своими узловатыми мускулами. В свое время Латка заметно пошел было вверх, его выдвигали в бригадиры и даже вознесли до заместителя председателя колхоза, но вдруг он споткнулся "о мешки с зерном…". Пришлось на три года распрощаться не только с высокой должностью, но и с родней, и с Рачихиной Будой… А когда, отсидев срок, он вернулся домой, в начальники его ставить больше не захотели.
Костистый, с широкой и плоской, как печь, спиной, Латка стоял засучив рукава и совал каждому под нос вздутые бугры мышц. Дядя Куприян, щуплый и узкогрудый, рядом с верзилой Тихоном казался совсем заморенным цыпленком. Покачав лысой головой, он расшвырял носком сапога железное хламье в углу, поднял заржавленный прут, протянул Тихону:
- Ну-ка, на, согни… Покажь, какой ты есть силач.
- Хе! - фыркнул Тихон, взял железяку и с ходу - об колено! Но не тут-то было! Тихон посмотрел с удивлением на прут, пошевелил плечами, затем положил его поперек наковальни. Напрягся так, что посинел, а железяка ни в какую. Тихон разозлился, и так и этак крутил ее, потел от натуги и досады, а кругом гогот, насмешки:
- Ты, Тихон, распарь ее…
- Мылом, мылом смажь!
Латка ударил прутом об землю.
- Согните сами, черти, трясцу вам в печенки! - заорал свирепо, вытираясь рукавом. Затем сердито крикнул Куприяну: - Подсунул гадючий шкворень, а он, видать, из брони?
- Башка у тебя из брони… - махнул тот презрительно рукой.
Мужики тем временем разгорячились. Охваченные молодецким азартом, они кряхтели, пыхтели над прутом, но дальше кряхтения да пыхтения дело не подвинулось. Тогда и случилось неожиданное. Бросив откованную скобу в корыто с водой, Юрась взял неподатливый шкворень, приставил к колену и сделал из него дугу. Дугу повесил на крюк в стене и как ни в чем не бывало занялся своими делами.
Мужики только крякнули. А Куприян, покосившись на Юрасевы коричневые от окалины руки, ворчливо заключил:
- Не рассчитала сестра малость… Дала сыну силы на двоих, а разуму - как у того Мусия, что без штанов по селу бегает…
* * *
Военкома на месте не оказалось, и вообще военком был другой, недавно назначенный и потому незнакомый Юрасю майор Купчак. Сотрудник военкомата, к которому обратился Юрась, обнадежил: майор скоро должен прийти. Юрась стал ждать. Час, другой прошел, он успел проголодаться - со вчерашнего вечера ничего не ел, но отлучиться не рискнул, хотя чайная виднелась по ту сторону площади. Уйдешь - упустишь начальство. Впредь будет наука: не ходи натощак в учреждения, а пошел - имей про запас буханку хлеба…
Юрась ходил по длинному коридору, стоял, сидел на длинной скамье, опять ходил. Время тянулось тоскливо, нудно, но он поворачивал свои мысли в нужном ему направлении, сохранял выдержку и тем поддерживал ровное настроение.
Военком явился после обеда. Высокий, с пышными усами и с озабоченным лицом, прошел торопливо мимо сидящего в одиночестве Юрася, кликнул кого-то по пути и скрылся с ним за дверью кабинета. Юрась вскочил следом, дернул ручку - заперто. Стучать не осмелился. Когда начальство занято или не в духе, лучше набраться терпения.
Прошло около часа, прежде чем сотрудник с папкой в руке вышел из кабинета. Дверь осталась чуть приоткрытой. Юрась сунул голову в щель. Майор явно собирался уходить: стоял в фуражке, с полевой сумкой в руке и с пистолетом на боку. Юрась снял поспешно кепчонку, переступил порог, кашлянул в кулак негромко. Купчак повернулся.
- Здравствуйте! - сказал Юрась.
- Здравствуйте. Вам кого? - опросил рассеянно военком.
Юрась переступил с ноги на ногу.
- Я насчет поступления в военное училище… хотел узнать…
- Напишите рапорт, в какое училище желаете, приложите анкету, автобиографию, две фотокарточки…
- Я уже подавал документы, но ответа не получил.
- Как ваша фамилия?
Юрась сказал.
- А-а-а… - измерил его майор прищуренным взглядом. - Это вы - сын раскулаченного…
Сердце Юрася тоскливо сжалось. Вот в чем дело! Упавшим голосом сказал:
- У меня нет родителей, я сирота. С восьми лет живу у дяди, у колхозного коваля. И… и по всем законам, я за родителей не могу отвечать. А тем более - за умерших! - съежился Юрась.
Он понимал отлично, что никакие объяснения не помогут, и все же не мог молчать. Купчак хмурил лоб, но серые глаза, казалось, смотрели сочувственно. Юрась продолжал:
- Не кулак мой отец! Не был он никогда кулаком, его оклеветали враги. Мой отец - конармеец, ему мстили. Он обращался к Калинину, и Калинин велел вернуть его из ссылки, но отец умер…
Юрась замолчал, видя, что военком смотрит нетерпеливо на часы. Да и чего говорить?
Военком развел руками в раздумье:
- Если все так, как вы рассказываете… м-м… надо вам собрать бумаги отца и написать обо всем подробно. Представите нам. Тогда будем решать.
Юрась тяжело шагал коридором, смотрел под ноги и ничего не видел. Сколько раз измерил его за этот день ногами, но таким длинным он ему не казался. Вышел на улицу. Из раструба громкоговорителя на столбе кто-то густым басом, исполненным оптимизма, советовал:
Кыдай, Байдо, байдуваты.
Сватай мою дочку,
Та йды царюваты…
Знакомая песня про удалого казака Байду, однофамильца Юрася, который не прельстился ни властью, ни богатством, не устрашился лютых пыток, остался верным родной земле и победил.
"Ты, казак, воевал с ворогами, а мне с кем?" - мысленно спросил Юрась, подняв глаза на раструб громкоговорителя. Вышел на окраину, направился лесом в Рачихину Буду. Брел ссутулясь, на душе смутно. Как дальше жить? Чем заниматься? Куда податься?
Под ногами похрустывал валежник, и треск его отдавался в голове тяжелым гулом. Сердце, не защищенное броней жизненного опыта, ныло от давящей обиды. В лесу было тихо, по пути никто не встречался, никто не обгонял. Юрась свернул с дороги влево, пошел более коротким путем, мимо Маврина болота. Большое, пустынное и глухое, оно таило среди кочек и кустов неприметный островок. Кроме Юрася, о нем никто не знал. Островок буйно зарос лозняком и всяким зеленым хлобыстьем, добраться до него можно лишь с противоположной стороны болота вброд, а напрямую - гиблое дело: ухнешь в такую хлябь, что и не выкарабкаешься. Юрась с детских лет, с тех пор, как открыл этот островок, считал его собственным владением, хорошо изучил его и мог пробраться на него даже ночью.
Сейчас, в предвечерье, погружаясь в зеленую дрему, лес словно прислушивался к неторопливым шагам Юрася. Верхушки елей вырисовывались четким силуэтом на фоне розовеющего неба, а внизу, на земле, кусты ежевики, сжимаясь в большие клубки, темнели, постепенно теряли свои очертания. Неощутимый ветерок доносил терпкий аромат смолы и разогретого за день разнотравья, возвещая о наступлении сенокоса. Но все это не привлекало, как прежде, внимания Юрася. Он брел машинально, с поникшей головой, шаги тяжелые, медленные, в них не чувствовалось ни живости, ни энергичности, присущих ему.