Юрась направил лошадь в сторону от бульбашей, к буераку. Укрылся. Отсюда прекрасно видны обе сражающиеся стороны. Прицелился, выпустил ленту в спину бульбашам и пустился укатанной дорогой к лесу. Вдогонку - трескучая пальба, цвяканье пуль. Ухаб - и сани опрокинулись, застряли. Юрась бросился выпрягать и… левая, рука не поднялась. Взглянул на скользкую ладонь - кровь. И только теперь почувствовал жжение пониже плеча.
Не снимая с лошади хомут, Юрась с трудом взобрался на нее и погнал подальше от места боя. Вдруг ему стало душно - рана, на которую не очень обратил внимание в горячке схватки с бульбашами, давала себя знать.
- Кажись, отвоевался… Без руки мне амба. Вот досада! Так здорово все складывалось…
Остановился под старым, большим дубом, нагреб с толстого сука горсть снега, сунул себе за воротник, поморщился. Острый холодок потек между лопатками, но облегчения не наступило. Скинул полушубок, куртку, поднял рубашку. В предплечье кровоточила дырочка. Увидел, и замутилось в глазах. Зубами оторвал рукав сорочки, кое-как сделал перевязку и долго не мог надеть одежду. "Ничего, рана сквозная", - утешил он себя и поехал дальше. Жжение от раны растекалось по всему телу. Хотелось пить, а еще больше - лечь и лежать не двигаясь. Все ниже склонялась его голова к лошадиной холке, темнота ночи сгущалась среди деревьев, и мысли Юрася расплывались, путались. В глазах - бесформенные пятна, что-то разорванное…
Лошадь иногда останавливалась, разгребала копытом снег, что-то подбирали отвислой губой, жевала и ступала дальше. В воздухе висел смутный, незатихающий перегуд леса с его всегдашними шорохами и посвистами. Но в них не слышалось ничего тревожного. Моментами Юрась все же поднимал голову, встряхивался и смотрел на звезды; мерин вез его на восток, а куда - неизвестно. И что впереди? Сколько еще опасных километров надо преодолеть? Сколько еще пуль припасено врагами для него? И хватит ли сил выдержать все это?
Юрась незаметно для себя уснул, склонив голову на хомут. Мерин остановился, словно понимая, что седоку нужен покой, понуро стоял и жевал малосъедобные ветки колючего терна. Сон был короткий, как обморок, и облегчения не принес. Не управляемый наездником конь шагал все в том же направлении - на восток. На небе появились светлые подпалины, занималось утро. Сквозь марево в низине показалась деревня. Конь пошел резвее и вдруг громко заржал. Юрась взял повод, спросил невесело: "Куда же ты завез меня, верблюдище?" И подумал: "Что за люди здесь? Найдется ли среди них тот, кто поможет мне? Да и распознать его, своего, среди чужих, не просто…"
Поминутно оглядываясь, Юрась приблизился к дому, стоявшему на отшибе у въезда в деревню, прочитал на указателе ее название и изумился: "Запрудня!" Так вот почему завез его сюда мерин! Ведь толстомордый бульбаш, убитый пулеметчик, - отсюда! Это, видать, его конь. Юрась ободрился. Спрятав карабин под заиндевелой полой полушубка, он направился к хате возле замерзшего пруда. Остановился у ворот, подождал, чтобы кто-нибудь вышел. Дверь в хате отворилась, выглянула женщина в кацавейке, посмотрела из-под ладони на всадника.
- Доброе утро! - поздоровался Юрась, дотрагиваясь до шапки.
- Здравствуйте, - отвечала женщина, продолжая разглядывать его. - Вам кого же? Что-то не узнаю вас…
- Подойдите ближе, не бойтесь.
Женщина сошла с крыльца, приблизилась, не сводя с Юрася глаз.
- Тетушка, скажите, будь ласка, как называется ваше село?
Та удивленно вскинула брови.
- Запрудня спокон веков… А кого вам нужно?
Юрась сказал, что ему нужна хата Затулы. Женщина враз насторожилась, сухо ответила:
- Мой бывший муж, Семен Трифонович, давно здесь не живет, мы с ним в разводе.
- Нет, я Пашу Затулу хотел бы повидать.
- А-а… - протянула женщина не очень любезно и, повернувшись, пошла в хату.
Той же минутой на пороге показалась простоволосая Паша в галошах на босу ногу, посмотрела на Юрася, всплеснула руками и бросилась к воротам.
- Юрий? Вы? С ума сойти! Мама, мама, это ж тот человек, про которого я рассказывала! Ну, заезжайте же во двор, - сказала Паша, раскрывая ворота.
Юрась въехал, и, перекинув затекшую ногу через круп лошади, стал осторожно сползать на землю. Вдруг покачнулся, ухватился за шею коня. Из-под полы выскользнул карабин, упал к ногам. Паша, прикусив губу, взглянула опасливо за ворота, встревоженно спросила:
- Что с вами?
- Подстрелили… - выдохнул он.
- О господи!
- Может, нельзя к вам?
- Еще чего! Идемте в хату.
- Поднимите, пожалуйста…
Паша боязливо взяла оружие и, держа руки на отлете, повела Юрася в дом.
ЗИМНИЙ "ПРОЧЕС"
Два месяца прошло с той метельной ночи, когда группа Купчака ушла на запад и бесследно исчезла в зимних лесах.
- Вот видишь, - сказал Коржевский Афанасьеву, исполнявшему в отсутствие Купчака обязанности комиссара, - я как в воду глядел… Сама жизнь подтверждает мою правоту. Наши действия малыми группами не эффективны, ведут к напрасным тяжелым потерям. И это в момент, когда назревают серьезные для нас события.
Афанасьев знал о назревающих событиях по тревожным сведениям, поступавшим в отряд: фашисты готовят карательную акцию против отряда "Три К", в районе появились солдаты в черных шинелях СС, немецкие и мадьярские конники и охранное подразделение. Максим Костылев разослал своих разведчиков в разные концы следить за передвижением противника и сообщать о местах его скопления.
На совещании командиров боевых групп Коржевский сказал:
- Не будем ожидать, когда каратели первыми доберутся до нашего лагеря, нанесем им упредительный удар и втянем поглубже в лес, а затем устроим такую баню, чтоб надолго отпала охота к карательным операциям.
Коржевский наметил на карте дислокацию групп, поставил командирам задачу на случай обособленных действий и, оставив охрану лагеря, увел отряд в сторону Рачихиной Буды. Переночевали в бывшей усадьбе лесхоза, местом своего КП Коржевский выбрал здание заготконторы.
Утром вернулись разведчики, бродившие по окрестностям. Переминаясь с ноги на ногу и отводя глаза, доложили, что им удалось перехватить грузовую машину и взять "языка", но, к сожалению, по неизвестным причинам "язык" в дороге скончался…
Отругав разведчиков за медвежью услугу, Коржевский послал их в поиск вторично. В это время деду Адаму понадобилось срочно сходить в Покровку, интендантские дела требовали личного присутствия. К тому же деревенский мужик обещал поменять хомут - в партизанском обозе один оказался маловат. Чтобы не утомлять лошадей перед боем, дед взвалил хомут на плечо и отправился пешком, идти - недалеко, не больше полутора километров.
Дед в Покровке сделал все. Возвращается прямиком через поле, до лесу осталось рукой подать, вдруг видит: по дороге из райцентра в ту же сторону, что и он, идут немцы. Гуськом пробираются, крадучись.
"Как они здесь очутились?" - опешил дед Адам и присел в ложбине в будыльях. Немцев здесь не ждали, иначе командир не отпустил бы его в Покровку. Да и не в Покровке дело, а в том, что здесь нет партизанского боевого заслона. Правда, на участке оставлен верховой дозор, но пока он где-то, а фашисты - вот они! Хотят ударить в спину или окружить… "Эва! Да их там вон сколько! Надо предупредить своих о беде, а как? Добежать бы до леса, да не бегают старые ноги, а так пойти - пристрелят немцы. Но немцы ли это? Вроде другой вид, да и шинели не похожи на немецкие".
И тут деду Адаму пришла мысль, как от них удрать. Он бросил хомут, аккуратно застегнул на себе трофейную шинель, повесил на грудь шмайссер, бороду спрятал под шарф и встал во весь свой немалый рост. Издали его вполне могли принять за немецкого офицера, руководящего операцией. Он прошел несколько шагов, остановился и стал настойчиво махать солдатам, призывая их к себе. Несколько из них отделилось от строя, повернуло к нему. Дед обрадовался, закричал единственное, что знал по-немецки: "Ком шнель!" - и зашагал еще быстрее, стараясь увести солдат влево подальше от группы. Офицер что-то крикнул солдатам, и те пошли быстрее, дед поторапливался и все махал рукой: "Ком! Ком!" Солдаты уже настигали его и тоже что-то стали кричать. Когда до них оставалось шагов десять, дед незаметно на ходу расстегнул ремень шмайссера, остановился и по-охотничьи, навскидку полоснул меткой очередью. Вместе с солдатами упал на землю и он, и, зарываясь в снег, пополз к лесу. "Помогай, земля-матушка, выручай, лес-батюшка!.."
Раздалось два-три выстрела, и стрельба прекратилась. Очевидно, наступавшие стремились во что бы то ни стало соблюсти скрытность. До первых деревьев оставались считанные шаги, дед Адам уже чувствовал себя в безопасности и не заметил, что справа его опередили. Он не ощутил удара пули, не успел даже вскрикнуть: ткнулся седой головой в каленный морозом металл шмайссера и, уже умирая, последним судорожным движением нажал на спусковой крючок.
Стрельбу услышал партизанский дозор и, выскочив на опушку, увидел то, что минуту назад видел дед Адам, и увидел еще, как начало развертываться наступавшее вражеское подразделение. Дозор открыл огонь, послав одного из своих в отряд за подмогой.
Коржевский и Афанасьев на лошадях прискакали на опушку намного левее того места, где убили деда Адама. Это был открытый, уязвимый фланг противника. Коржевский посмотрел в бинокль, плюнул:
- Еще мадьяр здесь не хватало…
- А наступают-то, а? Как на тактических учениях!
- Старый прием, на психику давят.
- А ведь могли крепко нагадить, если бы пробрались к нам незаметно в тыл, - сказал Афанасьев и в раздумье добавил: - Только, видать, у них цель другая…
- Разумеется! Как только их обнаружили, сразу же начали демонстрацию, отвлекающую наше внимание. Давай так: вот-вот подойдет резервный взвод, выбери толковых хлопцев с пулеметом и пошли этой балкой в Покровку. Оттуда с любой крыши можно прочесать хортам зады. А я поскачу в западный сектор, главные силы они направят все-таки туда. Убежден!
Коржевский со связным ускакал, и тут же появился запыхавшийся командир резервного взвода. Афанасьев приказал выдвинуть два отделения вперед и открыть интенсивный огонь по мадьярам, производившим для отвода глаз уставные экзерциции , а пулеметчиков заслать им в тыл. Пусть выберут позицию, чтобы можно было держать под обстрелом все поле. Открывать огонь - по красной ракете, затем наша контратака.
Пулеметчики, напялив маскхалаты, исчезли, партизаны, укрываясь за деревьями, принялись выцеливать солдат. Те залегли, перестрелка, разгоралась, появились первые раненые. Вот, волоча ногу, прополз боец, еще одного тащила под руки Леся. Глаза у нее страдальческие, испуганные, лицо красное от натуги. Она так и не смогла привыкнуть к свисту пуль, к трескучему вихрю перестрелки. Но когда накал боя возрос и свист свинца уже не выделялся из общего грохота, Леся немного успокоилась и с какой-то отрешенностью появлялась в самых горячих местах, делала все, что требовалось, и оставалась невредимой. Афанасьев оглянулся на нее. Раненый человек, которого волокла Леся, показался ему знакомым.
- Дед Адам! - воскликнул Афанасьев. - Что с ним?
- Убили нашего дедуню… - простонала Леся, опуская на снег его тело и вытирая рукавом слезы.
И тут Афанасьев вспомнил, что дед собирался в Покровку. Деда убили на пути из Покровки, значит, там противник? А туда двадцать минут назад ушли пулеметчики. Афанасьева охватила тревога. Послать вдогонку им, предупредить о возможной засаде? Поздно! Если пулеметчики погибнут, о наступлении на вражескую роту силами резервного взвода и речи быть не может. Под ее густым, сосредоточенным огнем партизаны ничего не сделают. Афанасьев выпустил красную ракету, подождал - от пулеметчиков ни слуху ни духу. Может быть, еще не дошли?
Через пять минут в небе вспыхнула вторая красная ракета, и опять молчание. Да, видимо, их постигла участь деда Адама, потому что, сколько ни выпускал Афанасьев ракет, от пулеметчиков - ни звука. Он написал на листке короткое донесение и послал с ним связного к командиру. Стрельба с обеих сторон начала слабеть. Но тут, разминувшись со связным, прискакал Коржевский и напустился с ходу на Афанасьева.
- Что здесь за курорт у тебя? Почему не отогнали противника?
- Нечем. Пулеметчики не вышли на огневой рубеж, а без их поддержки я просто положу людей.
- Тьфу, проклятье!
- Дайте взвод конников, чтоб ударить через Покровку с тыла, - попросил Афанасьев.
- А если завязнут в уличном бою? Конники для другого дела предназначены, я берегу их.
- Я сам пойду со взводом и постараюсь не завязнуть. Все равно других резервов у нас нет.
Коржевский вздохнул, чуть подумал и согласился. Однако предупредил:
- Если обстановка изменится, даю две красные ракеты, и уж тогда без промедления аллюром сюда, на опушку!
- Понял!
Афанасьев вскочил на коня и понесся наметом выполнять задание, а Коржевский отдал повод ординарцу, а сам, пристроившись в замаскированном углублении, принялся изучать поле от леса до села. Противник постреливал редко и вообще активных действий не предпринимал. Его почему-то вполне устраивало существующее положение. Почему?
- Товарищ командир! - громко раздалось за спиной. Коржевский оглянулся: это разведчик от Максима Костылева.
- Чего тебе?
- Товарищ командир, кавалерийский полуэскадрон противника втягивается в лес со стороны Рачихиной Буды, при нем конная батарея!
"Ну вот! Теперь ясно, почему мадьяры маринуют нас здесь…" - подумал Коржевский и, открыв карту, сказал командиру взвода резерва:
- Черт с ними! Пусть эти пока греются на снегу, ты держи их под обстрелом без передышки, а я поскачу "толковать" с полуэскадроном. Эй! - он обратился к связному. - Заворачивай назад конников! Давай Афанасьеву две красные ракеты!
Последовали два глухих выстрела ракет, и тут же разом заработали два "Дегтярева". Но не из Покровки - в спину хортистам, как было приказано, а с правого фланга. С чистого поля и с близкого расстояния они сильно проредили цепи наступавших.
- Вот те на! - сказал Коржевский. - Похороненные воскресли… Ну, погодите, молодчики, я вам покажу воскресение!..
Вражеская рота, застигнутая врасплох, дрогнула, стала пятиться к Покровке, под прикрытие домов, и в этот момент на околицу вынесся наметом и на скаку развернулся партизанский взвод во главе с Афанасьевым.
- Ага! - вскричал Коржевский, вскакивая на ноги. - Вперед, партизаны!
"Ура" никто не кричал, бежали изо всех сил, тяжело дыша и падая, напирали на зажатых с трех сторон, мечущихся врагов. Но, видно, опытный командир противника быстро разобрался в обстановке, и сумел вывести часть роты из-под одновременного двойного удара партизан.
Возбужденный боем Афанасьев примчался галопом к командиру, доложил:
- Я видел сигнал, но в этот момент заработали пулеметы и…
- Правильно решил, - сказал Коржевский. - Поистине, где нужда велика, там помощь близка… Давай догоняй теперь полуэскадрон немцев, учти: у них батарея.
Афанасьев повел конников по опушке леса. Коржевский, оставив небольшую группу партизан на помощь раненым и для сбора трофеев, повел остальных бегом в сторону рачихинобудской дороги, чтобы успеть занять позицию вдоль просеки. Спешил и понимал, что может опоздать: оттуда явственно доносилась гулкая пальба пушек, перемежаемая пулеметным стрекотом. Скоро стрельба пошла на убыль и совсем прекратилась. А когда Коржевский выскочил со своими на просеку, то увидел отступающую вдали батарею. Точнее, не батарею, а два орудия. Третье, в упряжке которого убили лошадей, вместе с ящиком снарядов досталось партизанам. И все же Афанасьев остался недоволен. Да, роту противника основательно потрепали и проредили, но немецкий полуэскадрон удрал почти без потерь. Опасность по-прежнему висела над отрядом.
Колонна распаленных боем партизан шумно двигалась лесной просекой. Позади - трофейная пушка, ее облепили легкораненые, а дальше, в самом конце, на санях везли убитых. Неожиданно вверху зарокотало, и над кронами деревьев мелькнул самолет. Партизаны разбежались с просеки, попадали в снег, повернув стволы винтовок в небо. "Будет бомбить?" Самолет стал разворачиваться обратно, и, когда появился вторично, Кабаницын закричал: "Это ж "хеншель"!" И все узнали в нем знакомого связника. Три точно таких же самолета месяц назад партизаны захватили на разгромленной фашистской авиаточке. А узнав, стали палить по нему почем зря.
Гул мотора затих. Кабаницын звучно высморкался, сказал:
- Кажись, этот примус накоптит нам…
То же самое думали Коржевский и Афанасьев, в то время как остальные партизаны облету связником колонны значения не придали, беспечно подковыривали друг друга по поводу своей недавней стрельбы по самолету, невесело смеялись…
Дорога от просеки вела влево, впереди - обширное пространство, занесенное снегом, с противоположной стороны - возвышение, поросшее дремучими деревьями, на карте оно напоминает длинный язык. С этого возвышения хороший обзор на три стороны, и подступы к нему открытые, врагу скрытно не подойти. Место для привала самое подходящее. Свернули к нему.
Коржевский знал, что до войны здесь была "вотчина" райвоенкома Купчака, созданная самой природой для стрельб и тактических занятий допризывников. Приезжали сюда не раз и Афанасьев с Байдой на тренировки по военному делу, своими руками рыли учебные окопы по обоим скатам "языка". Они и сейчас целы, только засыпаны снегом. Выше по бугру, среди деревьев, - несколько землянок и блиндажей. Их вычистили, нарубили и набросали на пол сосновых лап, на скорую руку подремонтировали печурки - жить можно. Самую просторную и теплую землянку отвели для раненых.
Коржевский с Афанасьевым и командирами боевых групп обошли позиции, договорились, как обеспечить взаимную огневую поддержку, если вдруг придется здесь принять бой. Дымились походные кухни, за деревьями на "пятачке" партизаны рыли братскую могилу погибшим товарищам. Среди бывших военнопленных нашлись артиллеристы, они со знанием дела оборудовали позицию для единственной пушки, так, чтобы из нее можно было стрелять вкруговую. Возле артиллеристов то и дело вертелся Варухин, задавал наивные вопросы, что-то пытался советовать. От него отмахивались, но он не уходил, одолеваемый внезапно возникшим влечением к "богу войны"…
Возле Покровки мадьяры, удирая, бросили повозку с продуктами и бутылками "Токая". Партизаны быстро освободили ее для перевозки раненых товарищей, а что делать с каким-то "паприкашем" и "милхом" в узких банках, никто понятия не имел.
- С чем его едят? - чесал затылок ненасытный Кабаницын.
К счастью, в это время ему под руку подвернулся начхим. На вопрос Кабаницына он молча открыл банку, извлек из нее кусок чего-то ярко-красного, понюхал, попробовал на язык, причмокнул.