– Эту трубку посылает тебе мой отец, Инчу-Чуна. Он сам привез священную глину, а я вылепила мундштук. Еще ничьи губы не прикасались к нему. Прими наш подарок и всякий раз, вдыхая табачный аромат, вспоминай о нас.
– Ваша доброта безгранична, и мне стыдно, что я ничем не могу вас отблагодарить.
– Ты так много сделал для нас, это мы должны быть благодарны тебе. Сколько раз ты спасал Инчу-Чуну и Виннету от смерти! Они были в твоих руках, и ты пощадил их. Сегодня ты снова мог безнаказанно лишить Инчу-Чуну жизни, но не сделал этого. Поэтому наши сердца принадлежат тебе. Позволь воинам называть тебя своим братом.
– Это мое самое заветное желание. Инчу-Чуна славный воин и великий вождь, а Виннету я полюбил с нашей первой встречи. Вы оказали мне высокую честь, и я безмерно счастлив, что такие мужи будут называть меня своим братом. Хорошо будет, если и мои товарищи удостоятся подобной чести.
– Если они пожелают, мы назовем их братьями апачей.
– Благодарим вас. Значит, ты сама вылепила трубку из священной глины? У тебя золотые руки!
Девушка покраснела, услышав похвалу.
– Ты слишком добр! – сказала она. – Я знаю, жены и дочери бледнолицых намного искуснее нас. Подожди, я еще кое-что принесу тебе.
Она вышла и вернулась с моими револьверами, ножом и патронташем, словом, принесла все то, что у меня отобрали, когда я попал в плен, оставив лишь содержимое карманов. И вот теперь я получил все в целости и сохранности.
– А моим товарищам тоже вернут вещи?
– Обязательно. Да они, наверное, их уже получили, к ним пошел Инчу-Чуна, а меня послали к тебе.
– А что с нашими лошадьми?
– Все в порядке. Ты будешь ездить на своей, а Сэм Хокенс – на Мэри.
– Ого! Ты знаешь, как зовут мула?
– Да, и название старого охотничьего ружья Сэма Хокенса тоже знаю. Мы много с ним разговаривали. Он ужасный шутник, но и отважный воин.
– Да, и главное – он настоящий и верный друг, и я очень люблю его. Но позволь мне еще кое о чем расспросить тебя. Ты скажешь мне правду?
– Ншо-Чи никогда не лжет! – гордо прозвучало в ответ. – А тебе я тем более не смогла бы сказать неправду.
– Ваши воины все отобрали у кайова?
– Да.
– И у моих товарищей тоже?
– Да.
– А почему оставили мне то, что было в карманах?
– Так приказал мой брат Виннету.
– А ты знаешь, почему он так сделал?
– Ты расположил его к себе.
– Хотя он и считал меня своим врагом?
– Да. Ты только что сказал, что полюбил его с первой минуты, и он почувствовал к тебе то же самое. Виннету очень жалел, что ты ему враг, и не только…
Она запнулась, опасаясь обидеть меня неосторожным словом.
– Говори!
– Не могу.
– Тогда скажу я. Он был сильно огорчен, думая, что я негодяй и обманщик, а вовсе не из-за того, что я враг, потому что даже враг может вызывать уважение. Верно?
– Ты правильно догадался.
– Еще один вопрос: что с Рэттлером, убийцей Клеки-Петры?
– Сейчас его привязали к столбу пыток.
– Что? Сейчас? Именно сейчас?
– Да.
– И я ничего не знаю об этом? Почему скрыли от меня?
– Так хотел Виннету.
– Но почему?
– Он подумал, что твои глаза и уши не смогут этого выдержать.
– Виннету не ошибся, но все-таки я смогу и смотреть, и слышать, хотя и с одним условием.
– Каким?
– Скачала скажи, где будет происходить казнь?
– Внизу, у реки, там, где был ты. Инчу-Чуна увел вас нарочно.
– А я хочу при этом присутствовать! Какие пытки ждут его?
– Все, какие применяются к пленникам. Рэттлер – самый коварный из всех бледнолицых, попадавших когда-либо в руки апачей. Он просто так убил учителя Виннету, которого мы все почитали и любили, поэтому его по очереди подвергнут всем пыткам.
– Но это бесчеловечно!
– Зато справедливо!
– И ты сможешь смотреть на это?
– Да.
– Ты?! Девушка?!
Опустив длинные ресницы, Ншо-Чи потупилась, затем подняла голову и, глядя мне прямо в глаза, с укором спросила:
– Ты удивлен?
– Да. Женщинам нельзя смотреть на подобное зрелище.
– Так принято у вас?
– Да.
– Это неправда. Ты не лжец, ты просто ошибаешься.
– А ты считаешь, что можно?
– Конечно.
– Выходит, ты лучше меня знаешь наших женщин и девушек!
– Просто ты их не знаешь! Когда ваши преступники предстают перед судом, то это можно слушать всем, да?
– Да, верно.
– Мне рассказывали, что в суде собирается больше слушательниц, чем слушателей. Разве это место для белых скво? И хорошо ли, что их тянет туда любопытство?
– Нет.
– А когда у вас казнят убийц, вешают или отрубают голову, разве при этом нет скво?
– Так было раньше.
– А теперь им запрещено?
– Да.
– И мужчинам тоже?
– Да.
– Значит, нельзя никому? А если бы разрешили, женщины обязательно бы пришли. Ты напрасно думаешь, что женщины бледнолицых нежные создания. Они прекрасно переносят боль, но не свою, а других людей и животных. Я не бывала у вас, но мне рассказывал об этом Клеки-Петра. Виннету тоже бывал в больших городах, а вернувшись, рассказал мне о том, что видел и слышал. Ты знаешь, что ваши скво вытворяют с животными во время приготовления пищи?
– Что же они вытворяют?
– Сдирают живьем кожу, вырывают еще из живых внутренности и живыми бросают в кипяток. А известно ли тебе, что делают шаманы бледнолицых?
– Что?
– Они бросают в кипяток живых собак, чтобы узнать, сколько те вытерпят, выкалывают им глаза и вырывают языки, режут и мучают, чтобы потом написать книжки.
– Но это вивисекция, и она нужна для науки.
– Науки? От Клеки-Петры я многое узнала, поэтому понимаю, что ты имеешь в виду. Как ваш Великий Дух терпит такую науку, которая не может обойтись без издевательств над животными? И все это ваши шаманы вытворяют у себя дома, а ведь там живут и их жены. Может быть, они не слышат криков несчастных животных? Разве ваши скво не держат в клетках птиц и не знают, как те страдают? Разве тысячи ваших женщин не радуются, когда на скачках наездники насмерть загоняют лошадей? А там, где дерутся ваши боксеры, разве нет ваших скво? Я еще молода и неопытна, вы называете меня дикаркой, но ваши хрупкие женщины способны на такие поступки, от которых я прихожу в ужас. Нежные и прекрасные белые скво с улыбкой на устах смотрят, как наказывают их рабов и забивают до смерти черных служанок, а ты негодуешь, что я, девушка, могу без содрогания смотреть на казнь подлого убийцы. Да, могу, ведь он умрет той смертью, какую заслужил. И я хочу это видеть. Ты осуждаешь меня за это? А если и так, то кто виноват, что глазам краснокожих стали привычны такие картины? И не сами ли белые вынуждают нас отвечать жестокостью на жестокость?
– Сомневаюсь, чтобы белый судья приговорил индейца к пыткам у столба.
– Судья? Не обижайся, но сейчас я повторю то, что так часто тебе приходилось слышать от Хокенса: ты еще слишком молод и неопытен! Какие могут быть судьи на Диком Западе? Здесь сильный судит слабого. Скажи, а что делается в лагерях у костров бледнолицых? Сколько наших воинов, павших в борьбе с завоевателями, погибло не от пули или ножа в бою, а от пыток в плену! А ведь они виноваты лишь в том, что защищали свою землю! Убийца будет наказан по заслугам, так решили апачи. И я, дочь своего племени, пойду туда, чтобы увидеть, как убийца Клеки-Петры примет заслуженное наказание.
Я знал эту прекрасную юную индеанку тихой и нежной, но теперь передо мной стояла негодующая, с горящим взглядом богиня возмездия, не ведающая жалости. Как она была прекрасна! Осуждать ее я не смел – девушка была во всем права.
– Хорошо, иди, но я тоже пойду с тобой, – сказал я.
– Лучше останься! – попросила она совершенно иным тоном. – Инчу-Чуна и Виннету будут недовольны.
– Они рассердятся?
– Нет, просто не хотят, чтобы ты смотрел на казнь, но и не запретят, ведь ты наш брат.
– Поэтому я пойду, и они простят меня.
На террасе перед входом я застал Сэма Хокенса, который с наслаждением курил короткую охотничью трубку – он тоже получил табак.
– Сэр, вот это другое дело! – в полном восторге воскликнул он. Сначала вы пленник, а потом – важная персона, это большая разница, чтоб мне лопнуть! Как вы себя чувствуете в новой обстановке?
– Спасибо, хорошо.
– И я неплохо. Сам вождь занимался нами, это так приятно. А где сейчас Инчу-Чуна?
– Снова спустился к реке. Знаете, что там сейчас происходит?
– Догадываюсь.
– Что же именно?
– Трогательное прощание с милыми кайова.
– Не только.
– А что ж еще?
– Рэттлера пытают!
– Пытают Рэттлера? А нас оставили здесь? Я тоже должен быть там! Пойдемте, сэр, надо спешить!
– Постойте! Вы сможете без содрогания смотреть на все эти пытки?
– Смотреть? Без содрогания? Как же вы, однако, все еще молоды и неопытны, дорогой мой! Вот поживете на Диком Западе подольше и позабудете о дрожи в коленках. Этого негодяя давно ждет виселица, вот он и дождался, только на индейский манер.
– Но ведь это жестоко!
– Что за слова! Он должен умереть! Неужели вы против?
– Да нет, но пусть это будет без пыток, он же, в конце концов, человек!
– Человека, который без причины убивает другого, нельзя называть человеком. Он был пьян, как скотина.
– Вот именно, не ведал, что творил.
– Опять бредни гринхорна! Это там у вас, в Старом Свете, сэр, некоторые господа адвокаты пытаются представить алкоголь смягчающим обстоятельством для каждого любителя совершить убийство по пьянке. А это преступно, слышите, сэр, преступно! Вдвойне следует наказывать всякого, кто напивается до безрассудства и, словно бешеный зверь, бросается на ближнего. Этого Рэттлера мне ничуть не жаль. Да вспомните, как он обращался с вами!
– Я не забыл, но все-таки попытаюсь уговорить апачей смягчить пытки.
– Оставьте, сэр! Во-первых, он это заслужил, а во-вторых, все ваши доводы будут напрасны. Клеки-Петра был наставником и духовным отцом всего племени, и для апачей его смерть – невосполнимая утрата. Его убили без всяких причин, и уговорить краснокожих едва ли удастся.
– Но я все-таки попробую.
– Напрасно.
– Тогда пущу пулю Рэттлеру в сердце.
– Чтобы избавить его от пыток? Ради Бога, не делайте этого, иначе всех восстановите против себя. Наказание выбирает само племя, им нельзя мешать, иначе можете распрощаться с новыми друзьями. Стойте, сэр, вы куда? Все-таки идете?
– Да.
– О Господи, ну что делать с этим гринхорном! Погодите, я позову Дика и Билла.
Он исчез и через минуту появился с двумя товарищами. Мы все спустились вниз, Ншо-Чи ушла далеко вперед. Кайова уже покинули долину Пекос, забрав с собой раненого Тангуа. Опасаясь, как бы те потихоньку не вернулись отомстить, Инчу-Чуна предусмотрительно выслал за ними разведчиков.
Я уже говорил, что на площади стоял наш фургон, и теперь вокруг него собралась толпа апачей. Инчу-Чуна и Виннету были в центре, рядом с ними я увидел Ншо-Чи. Хотя она и была дочерью вождя, тем не менее не имела права вмешиваться в дела мужчин. То, что девушка стояла среди них, а не с остальными женщинами, означало, что она сообщала им что-то очень важное. Заметив нас, она кивнула в нашу сторону и отошла к женщинам. Виннету пробрался сквозь толпу воинов и пошел нам навстречу:
– Почему мои белые братья не остались наверху в пуэбло? Вам не понравились наши жилища?
– Очень понравились, и мы благодарим нашего краснокожего брата за заботу. Мы пришли, потому что прослышали о готовящейся казни Рэттлера. Это правда? – спросил я.
– Да.
– Но я не вижу его.
– Он лежит в повозке рядом с телом Клеки-Петры.
– Какая смерть ждет его?
– Он умрет под пыткой.
– Это окончательное решение?
– Да.
– Мои глаза не вынесут такой смерти.
– Поэтому мой отец, Инчу-Чуна, отвел вас в пуэбло. Зачем вы снова пришли сюда, если ваши глаза не выдержат этого зрелища?
– Моя религия велит мне вступиться за Рэттлера.
– Твоя религия? А что, разве это и не его религия?
– Да. И его тоже.
– И он поступил, следуя ее заветам?
– К сожалению, нет.
– Тогда теперь ты тоже не должен следовать им. Твоя и его религия запрещает убивать, а он убил, поэтому сейчас забудем о ней.
– Я не могу поступать как он и должен выполнить свой долг, как велит моя совесть. Еще раз прошу, смягчите наказание. Пусть этот человек умрет легкой смертью.
– Будет так, как мы решили.
– Окончательно?
– Да.
– И нельзя исполнить мою просьбу?
Виннету замолк, но его искренняя, открытая натура заставила дать прямой ответ:
– Есть только один способ.
– Какой?
– Прежде чем ответить моему белому брату, я хочу попросить не прибегать к этому способу, иначе он потеряет свое доброе имя в глазах моих воинов.
– Значит, этот способ нечестен и заслуживает порицания?
– По понятиям краснокожего – да.
– Так что это за способ?
– Попросить нас отблагодарить тебя.
– Ага! И ни один честный человек не станет просить об этом!
– Конечно! Но мы обязаны тебе жизнью, и ты можешь заставить меня и моего отца выполнить твою просьбу.
– Как вы сделаете это?
– Соберем совет, скажем о твоей просьбе, и воины вынуждены будут выполнить ее в знак благодарности. Но в тот же час ты утратишь все то, чего с таким трудом добился. Стоит ли ради Рэттлера идти на такие жертвы?
– Конечно же, нет!
– Мой брат видит, я откровенен с ним. Я знаю, какие мысли и чувства терзают его сердце, но моим воинам этого не понять. Они презирают каждого, кто требует награду за доброе дело. Отныне Шеттерхэнд, который мог стать самым уважаемым и достойным воином апачей, подвергнется их презрению и должен будет покинуть нас.
Трудно было возразить Виннету. Сердце приказывало: настаивай на своем, а разум или, вернее, честолюбие говорило: откажись! Поняв, что творилось в моем сердце, благородный Виннету пошел мне навстречу:
– Подожди, брат мой, я поговорю с отцом, – и отошел.
– Сэр, не делайте глупостей! – убеждал меня Сэм. – Неужели вы не понимаете, что это заступничество может стоить вам жизни?
– С чего вы это взяли?
– А вот с того! Краснокожий действительно презирает каждого, кто требует от него награду за услугу, просьбу выполнит, но перестанет знаться с этим человеком. По правде, нам бы лучше всего сейчас уйти из лагеря апачей, но вокруг кайова, и не вам объяснять, что это для нас означает.
Инчу-Чуна и Виннету тем временем вели очень серьезный разговор. Закончив, вождь подошел к нам.
– Если бы Клеки-Петра не рассказал нам многое про вас, белых, я бы назвал тебя самым последним подлецом. Благодаря ему я тебя понимаю, но моим воинам объяснить это трудно, и они все равно станут тебя презирать.
– Дело не только во мне, но и в Клеки-Петре.
– Как это?
– Он исповедовал ту же веру, что и я, она призывает меня обратиться к тебе с этой просьбой. Поверь, останься жив Клеки-Петра, он никогда бы не позволил умереть его убийце в муках.
– Ты так думаешь?
– Я уверен.
Инчу-Чуна медленно покачал головой, сын и отец понимающе посмотрели друг другу в глаза. Инчу-Чуна снова повернулся ко мне:
– Этот убийца был и твоим врагом?
– Да.
– Тогда слушай мои слова! Мы поглядим, осталась ли в нем хоть капля порядочности. Если да, то я попытаюсь выполнить просьбу, не задевая твоей чести. Садитесь и смотрите, что сейчас произойдет. Как только подам знак, ты подойдешь к Рэттлеру и потребуешь у него извинения. Сделает так – умрет легкой смертью.
– Я могу сказать ему об этом?
– Да.
В сопровождении Виннету Инчу-Чуна возвратился к толпе воинов, а мы уселись там, где стояли.
– Вот не ожидал, что вождь согласится пойти вам навстречу. Вы, наверное, пользуетесь его особым расположением, – заметил Сэм.
– Причина не в этом.
– А в чем?
– Это все Клеки-Петра, он живет даже после смерти. Интересно, что теперь будет?
– Сейчас увидим. Смотрите!
С фургона сняли полог, спустили какой-то длинный, похожий на сундук предмет, к которому был привязан человек.
– Это гроб, его делают из обожженных бревен, обтягивают мокрыми шкурами, те высыхают, и таким образом гроб становится полностью герметичным, – объяснил Хокенс.
Там, где от главной долины отходило боковое ущелье, возвышалась скала, на которой из больших камней соорудили шестигранную постройку, с отверстием впереди; рядом валялись груды камней. Сюда принесли гроб с привязанным к нему человеком. Это был Рэттлер.
– Знаете, зачем туда принесли столько камней? – спросил Сэм.
– Догадываюсь.
– Ну и зачем?
– Чтобы построить склеп.
– Верно. Двойной склеп.
– И для Рэттлера?
– Да. Убийцу похоронят вместе с жертвой, и я считаю, так следует всегда поступать с убийцами.
– Ужасно! Быть живьем привязанным к гробу и знать, что это твое последнее пристанище!
– Вы что, действительно жалеете этого негодяя? Я понимаю вас, когда вы просите для него легкой смерти, но чтобы жалеть его – это выше моего понимания.
Гроб поставили таким образом, что Рэттлер оказался на ногах; затем и гроб, и пленника привязали к одной из стен. Индейцы – мужчины, женщины, дети – подступили ближе и замерли в ожидании. Виннету и Инчу-Чуна встали по обе стороны гроба. Старый вождь громко произнес:
– Воины апачей собрались здесь, чтобы свершить суд. Народ апачей понес великую и невосполнимую утрату, и виновник должен умереть.
Инчу-Чуна продолжал красочно, как это умеют индейцы, описывать жизнь и деяния Клеки-Петры, его смерть и поимку Рэттлера. Наконец объявил, что после пыток убийца будет погребен вместе с их учителем. С этими словами вождь взглянул на меня и подал долгожданный знак.
Мы поднялись и подошли к индейцам.
Стоявший вертикально гроб был шириной в человеческое тело, длиной поболее четырех локтей и напоминал обрубок толстого бревна, обтянутого кожей. Рэттлера, с кляпом во рту, крепко-накрепко, так что он не мог шевельнуть ни головой, ни пальцем, привязали спиной к кожаной поверхности. По его виду нельзя было сказать, чтобы его морили голодом или мучили жаждой. Я подошел ближе. Вытащив у Рэттлера изо рта кляп, Инчу-Чуна обратился ко мне:
– Мой белый брат хотел поговорить с убийцей, пусть будет так!
Рэттлер, увидев меня на свободе, должен был понять, что индейцы – мои друзья, и я ждал от него просьбы замолвить о нем слово. Но, как только вытащили кляп, он в ярости прохрипел:
– Что тебе от меня нужно?! Убирайся! Чихал я на вас!
– Мистер Рэттлер, вы слышали, что вас приговорили к смерти, – спокойно начал я. – Приговор окончательный, и вы умрете. Но я полагаю, что вам…
– Убирайся, собака, убирайся! – И он плюнул в меня.