- Я позабочусь о том, чтобы сегодня здесь не пропало ни одной лошади! Ни у кого! Через час весь город узнает, что вы хотите украсть лошадь. Так что лучше убирайтесь!
Мошенник хотел было выполнить приказание, но Папперман крепко схватил его за руку.
- Еще на одно словцо! Эти джентльмены, отпускающие вас, забыли о самом главном. У вас есть деньги?
- Да.
- Где?
- Здесь.
Он вытащил из сумки увесистый кошелек и неподдельно удивился:
- Почему вы спрашиваете о моих деньгах?
- Счет! - воскликнул старый вестмен, рассмеявшись ему в лицо. - Меня зовут Макш Папперман, и я не позволю таким проходимцам, как вы, водить меня за нос. Вы заплатите по счету за себя и своих приятелей!
- За себя, пожалуй, заплачу! За других - ни в коем случае.
- А придется! Дайте сюда кошелек!
Папперман выхватил деньги у опешившего "художника", подал мне и сказал:
- Будьте любезны, оплатите, сэр! А я пока подержу этого негодяя.
Сказано - сделано. Новый хозяин подсчитал стоимость обеда, я оплатил по счету из кошелька "художника" и передал его с оставшимися деньгами владельцу. Тот мгновенно исчез, словно испарился.
Глава третья. УХО МАНИТУ
Как только конокрад исчез из виду, я спрятал револьвер и наряд вождя обратно в чемодан. Теперь наконец мы смогли спокойно перекусить. Легкий румянец озарил лицо Молодого Орла. Безусловно, ему было очень неприятно, что мы стали свидетелями его слабости. Наше мнение, похоже, было ему не безразлично. Поэтому он сообщил нам, что четыре дня назад внизу, у Каприсо-крик, украли его лошадь и всю провизию. Тяжелую поклажу ему пришлось нести самому, поэтому не было ничего удивительного в том, что он выбился из сил. И вот теперь он ел вместе со всеми, демонстрируя хорошие манеры.
Папперман с нетерпением хотел бы узнать что-нибудь интересное из жизни краснокожего, но весь облик последнего, несмотря на молодость, резко охлаждал пыл любого, кто попытался бы обременить воина вопросами. Но моя жена, моя жена! Она терпеть не может никаких неясностей! Она всегда должна знать, как ей действовать дальше, а поэтому не испытывала большого восторга по поводу легендарной индейской сдержанности. Она все время наблюдала за Молодым Орлом. Я почувствовал, что парень ей очень понравился. Горе ему! Горе тем, кто ей симпатичен! Она достучится до сердца каждого, и все, что у того лежит на душе, выплеснется наружу, хочет того ее собеседник или нет.
Нет, она не любопытна и не назойлива! Но если человек оказывается в затруднительном положении, она непременно хочет помочь ему, а потому должна непременно все разведать, чтобы потом ее помощь оказалась действенной. Так и сегодня. Мы еще даже не добрались до костей поданной нам дряхлой курицы, а Молодой Орел уже сообщил Душеньке, что его оружие тоже украдено, что у него больше нет денег и что ему нужно на юг, - куда, он не сказал. Это произошло как бы само собой.
Потом она бросила на меня свой коронный взгляд, смысл которого я понял сразу: я должен пригласить его ехать с нами, ведь у нас три отличных жеребца. Пришлось задать индейцу несколько вопросов, после чего на его лице появилась радостная улыбка. Я спросил, кто он, хотя уже почти догадался.
- Апач, - ответил юноша. - И сейчас мне надо на Наггит-циль…
Говоря это, он смотрел не в глаза мне, а вниз, но чувствовалось, как напряженно он ждет ответа.
- Нам тоже, - бесстрастно заявил я, будто цель его путешествия меня не интересовала. А повернувшись к Папперману, спросил:
- Может, вы знаете Утес Дьявола, что находится здесь поблизости?
- Знаю, - кивнул вестмен. - Молодой Орел тоже его знает, поскольку говорил мне об этом еще тогда, четыре года назад. Вам нужно туда?
- Да.
- А я, значит, должен вас проводить?
- Если хотите.
- Что за вопрос?! Хочу ли я! У меня лишь одно-единственное условие…
- Какое?
- Боюсь даже заикнуться…
- Говорите не стесняясь! Старые друзья могут быть друг с другом откровенны!
- Даже если одного из них зовут Макшем Папперманом?
- Говорите без обиняков!
- Ладно! Стало быть, жребий брошен. Я провожу вас к Утесу Дьявола, если вы разрешите мне поехать с вами дальше.
- Разрешит, разрешит! - опередила меня вездесущая Душенька.
- Ого! - заметил я строго.
- Ого! - улыбнулась она. - Не давайте ему запугать вас, мистер Папперман. Вообще-то он охотно возьмет вас, весьма охотно! Я тоже. У него три лошади и три мула - больше, чем нам нужно. А самое главное, если он не хочет брать вас с собой, ему придется скакать одному, поскольку я останусь сидеть здесь и ни на шаг не сойду с этого места!
Глаза старого доброго вестмена увлажнились. Он протянул руку моей жене и заговорил:
- Благослови вас Бог, миссис Бартон! Как я вам благодарен! Он уже потому возьмет меня с собой, что я просто чувствую себя обязанным идти за вами в огонь и в воду!
- Но здесь ваш отель, - заметил я.
- Меня он больше не касается. Я беднее церковной мыши, да еще и стар. Если бы меня звали по-другому… В этом ведь причина всех моих несчастий. Возьмите меня с собой, прошу вас, возьмите! У меня еще есть порох в пороховницах, а малая толика моей оставшейся жизни должна принадлежать вам, мистер Шеттерхэнд…
Он увлекся и зашел слишком далеко. И вдруг с ужасом замолчал, сообразив, что дал маху. А по лицу молодого индейца скользнула улыбка.
- Не бойтесь! - сказал он. - Это не предательство. Я уже догадался, что брат нашего великого Виннету и лучший друг моего народа находится здесь.
Тут Душенька хлопнула в ладоши, воскликнув:
- Значит, они оба могут ехать?
- Могут, - ответил я, вздохнув. - Молодой Орел возьмет третьего жеребца. А Папперман получит трех мулов с палаткой. Он будет нашим мажордомо . Его дело вести хозяйство и, разумеется, присматривать за женщиной!
Осчастливленный старый вестмен рассыпался в благодарностях. Индеец же оставался совершенно спокоен.
После еды мы прежде всего позаботились о палатке: собрали ее, пристегнули и со всеми принадлежностями перенесли в дом.
Вдруг Папперман указал рукой на улицу и закричал:
- Смотрите туда! Кто это там бежит?
- Мул, четвертый мул! - обрадованно воскликнула моя жена.
- Да! Он все же ускользнул от мошенников! Возвращается назад, к своим друзьям. Сейчас приведу его сюда.
Итак, мы увеличили тягловую силу и собрали вместе всех животных, украденных у Олд Шурхэнда.
Я снова отправился в город, чтобы купить Молодому Орлу ружье и револьвер - у него не было даже ножа. Потом я с большой неохотой продиктовал доброму Папперману письмо. Оно было адресовано Гарриману Ф. Энтерсу и гласило: "Я сдержал слово и явился сюда. Познакомился с вашими друзьями Корнером и Хоуи. И теперь мне придется отправиться значительно дальше, чем я собирался. Несмотря на это, наш договор остается в силе. Если я обнаружу в Вас честного человека, я отведу вас туда, куда вы так стремитесь попасть. Но только если вы будете честны!"
Написать такое письмо для Паппермана оказалось делом нешуточным. Он вспотел, как будто колол дрова. Из-за ошибок, помарок и клякс ему столько раз приходилось начинать заново, что он в конце концов в бешенстве завопил:
- Что за наказание! Лучше обратиться в прах, чем марать чернилами белую бумагу!
После всего происшедшего не имело смысла оставаться в Тринидаде. Нам предстояли куда более важные дела. Мы так и не сказали никому, кто мы на самом деле и куда направляемся.
Вечером того же длинного дня преследователи конокрадов вернулись домой ни с чем. А уже следующим утром мы покинули город. Несмотря на краткость пребывания в Тринидаде, оно оказалось для нас плодотворным. Нас стало четверо, а палатка и снаряжение позволяли нам совершить дальнее путешествие с гораздо большими удобствами, чем можно было ожидать. Моя жена, я и Молодой Орел скакали на белых пятнистых жеребцах, а довольный Папперман восседал на лучшем из мулов; на трех других мулов мы навьючили палатку и кожаный тюк индейца. Что там, внутри, мы пока не знали. Да и не спрашивали. Судя по весу, предмет был металлический и довольно ценный. Такой вывод мы сделали, видя, с какой осторожностью владелец обращался со своим грузом.
Дорога вела нас через горы Ратон, за хребтами которых покоилась великолепная долина Пургаторио, разделенная гигантскими скалами Спаниш-Пик.
Мы скакали навстречу величественным горам. Час за часом мы приближались к ним, пока не достигли их подножий, не уставая удивляться дивной красе природы, чудесам которой, похоже, не было конца. Моя жена раньше посмеивалась, когда я говорил, что красоты Гарца, Шварцвальда или даже Швейцарских Альп просто сравнить нельзя с красотой горных массивов Соединенных Штатов, но теперь ей пришлось изменить свое мнение, хотя внешне она оставалась невозмутимой.
На третий день нашего путешествия, около полудня, когда мы отдыхали у чистого водного потока, разговор зашел о природе равнины и гор.
- Всю разницу вы ощутите завтра, - пророчествовал Папперман, - на весьма красноречивом примере. Мы достигнем Озера Равнины, которое расположено между высокими горами.
- Я должен его знать? - уточнил я.
- Не уверен, - ответил он. - Это озеро Кануби.
- Слышал о нем. Его аналог находится в штате Массачусетс, недалеко от Лоренса. Так вот, то озеро Кануби сыграло важную роль в истории некоторых индейских племен, особенно сенека. Его широкие и живописные острова и берега как нельзя лучше подходили для мирной жизни любого племени. Я знаю, что одному из здешних высокогорных озер дали такое же название, и мне было бы любопытно взглянуть, насколько оно заслуженно.
- Вероятно, заслуженно, - с видом знатока засвидетельствовал Папперман. При этом он глубоко вздохнул.
- Вы не раз бывали там?
- Частенько!
Снова последовал его глубокий вздох. Возможно, с этим озером у него были связаны какие-то отнюдь не радостные воспоминания… Я промолчал, чтобы не делать ему больно. После долгого молчания вестмен сказал:
- Там, на этом озере, в меня подло выстрелили и обезобразили лицо. Это отравило всю мою жизнь!
- Кто? - спросил я.
- Некий Том Мадди. Вы, может, когда-нибудь слышали об этом негодяе?
- Нет.
- Хотя его настоящего имени я не знаю.
- Вы потом встречались с ним?
- К сожалению, нет. Но ищу его всю жизнь, как нищий рыщет в поисках доллара. Я неохотно вспоминаю об этом, но стоит увидеть озеро, как воспоминания начинают преследовать меня. Может быть, я расскажу вам что-нибудь сегодня вечером. Замечу лишь, что насчет племени сенека - это правда.
- Что?
- Что они жили в Массачусетсе, на озере Кануби. Вы знаете, как они сами себя называют?
- Сенонтована.
- Верно. Сенеками их нарекли белые. Одного из выдающихся их вождей звали Са-Го-Йе-Ват-Ха. Он похоронен в Буффало.
- Но перед смертью он просил похоронить его только среди своих краснокожих братьев, а не среди бледнолицых! - вступила в разговор моя жена.
- Так вы знаете его? Слышали о нем? - оживился Папперман.
- Мы были на его могиле, - ответил я.
- Бог благословил вас на это! Думаю, что сделали вы это не из любопытства, а по велению сердца. У меня совершенно особое отношение к народу сенека!
- По какой причине?
- Потому… потому что… хм! Я расскажу об этом вечером, но не сейчас. А пока помолчу, а то мои старые струны снова задрожали. Моя душа не успокоится, пока мы не выйдем к озеру.
После привала мы двигались в гору, пока не достигли к закату перевала, откуда открылся вид на обширное плоскогорье. Солнце садилось. Последние лучи солнца играли на поверхности озера, расположенного в центре равнины, целая россыпь бриллиантов, обрамленных венком зеленых мерцающих изумрудов.
- Это озеро Кануби, - произнес Папперман. - До него не так близко, как кажется. Три часа отсюда до того места, где я заночевал, когда впервые забрел в эти края.
Когда мы пришли к назначенному пункту, то убедились, что лучшего места для лагеря и пожелать трудно. Мы быстро соорудили палатку и разожгли костер. Палатка, естественно, предназначалась только для женщины. Мы, мужчины, предпочли спать на свежем воздухе. Стояло чудесное индейское лето , ночи даже на такой высоте были еще теплыми.
Во время ужина взошла луна. Воздух здесь оказался настолько чист, что видимость была почти как днем, только контуры предметов стали немного размытыми. Бриллиантовая россыпь озера превратилась в серебряный жемчуг. И вот Папперман без наших просьб начал свой рассказ:
- Как и сегодня, передо мной тогда лежало это озеро. Его великолепные берега притягивали меня как магнит еще издали. Проснувшись в ранний час, я так и не смог больше заснуть и отправился дальше. Утро выдалось очень холодным, поэтому я пришпорил лошадь и достиг озера с восходом солнца. В траве я обнаружил следы индейцев. Спрятав лошадь, я осторожно пошел по следу и за деревьями увидел хижины, точнее, дома. Не примитивные вигвамы или шалаши, а самые настоящие дома, из бревен, брусов, досок и гонта! Такие были у индейцев еще до прихода белых. У берега на воде качались лодки. Вокруг висели и сушились рыбацкие сети. Везде чистота, не видно ни отбросов, ни кровавых остатков дичи. Полное безмолвие вокруг. Казалось, жизнь остановилась. Вижу, двери закрыты. Люди, похоже, беззаботно спали, поскольку не было видно ни одного часового. Подкравшись ближе, я за кустами увидел… увидел… прекрасную девушку. Такой красы мои старые глаза никогда не видели! Прошу поверить мне! Она сидела на каменной глыбе и смотрела на восток, откуда только что выглянуло солнце. Она была облачена в мягкую, сыромятную кожу, отороченную красной бахромой, а ее длинные темные волосы, украшенные цветами и перьями колибри, рассыпались далеко за спиной.
Когда первые солнечные лучи осветили ее, она выпрямилась, раскинула руки и с благоговением и восхищением воскликнула: "О Маниту! О Маниту!" Больше она ничего не произнесла, но скажу вам, что никогда в жизни не слышал я более выразительной молитвы, чем эти два слова! Так она стояла долго-долго, глядя на солнце. Я не смог себя сдержать. Она притягивала меня к себе, и я пошел к ней, медленно и нерешительно, пугаясь своей робости. Увидев меня, она не испугалась и только посмотрела на меня своими большими, широко открытыми глазами! Перед такой редкой красой я просто остолбенел. Я даже забыл поприветствовать ее. Могу представить, как выглядел тогда! Вместо того чтобы показать свою учтивость и поздороваться, я проявил чудовищное невежество, сразу спросив: "Как тебя зовут?" Она ответила: "Ашта". Сначала мне показалось, что это прозвище, но позже я узнал, что это индейское слово, означающее ни много ни мало - "доброта". Итак, ее звали Доброта, а как иначе могли ее назвать?! Я знал ее тихой, кроткой, чистой и доброй. Могу сказать, что потом я месяцами шлялся вокруг озера Кануби, но ни разу не видел ее…
Он перевел дух. Этим тотчас воспользовалась моя жена и обратила внимание на важную деталь:
- Но мистер Папперман, вы ведь даже не сказали, кому принадлежали домики на озере! А кто был ее отец?
- Не сказал? Хм! Да, действительно. Она заслонила собой все. Ее отец оказался шаманом сенека. Это был не какой-то знахарь и шут, которых сегодня пруд пруди, а знаменитый шаман! Он покинул родину с несколькими единомышленниками индейцами, преследуемый белыми за большое влияние на краснокожих, и наткнулся на это озеро. И был восхищен его сходством с родным прекрасным озером. Восхищен настолько, что остался тут вместе со своими спутниками. Они построили дома по старым обычаям своего племени и назвали озеро так, как оно называлось на родине, - Кануби. Новое поселение очень скоро стало известно среди белых и краснокожих охотников Запада, которые часто туда захаживали. Индейцы основали мирное поселение, где и красные и белые, друзья и враги имели возможность встречаться, без опаски. Вражде и ненависти там не было места.
Папперман остановился на несколько мгновений, глубоко вздохнул и продолжал:
- Милое, прекрасное время! Только тогда я действительно стал добрым человеком.
Среди белых, которые чаще других стали бывать на озере, объявился некий Том Мадди, а среди краснокожих - молодой шаман сиу-огаллала, явившийся к отцу Ашты, чтобы стать его учеником и изучать тайные науки красной расы. Где он жил, никто не знал. Он и сам скрывал это, чтобы ему никто не мешал и не докучал. Но я предполагаю, что он соорудил себе хижину где-то внизу, у притока Пургаторио, которую покидал только для того, чтобы подняться к своему учителю и получить новые указания. Он был красив и молод, этот человек, владеющий любым оружием, но при этом столь благожелателен, словно на всей Земле не существовало никакого зла.
То, что Ашта предпочла его всем наведывающимся в стойбище, не было ничего странного. Об этом я узнал от Тома Мадди. Этот Мадди был назойлив и груб. Никто и знаться с ним не желал. Он сразу стал оказывать знаки внимания Аште, но она избегала его и при любой возможности уклонялась от разговоров с ним. Это его страшно злило. Он почему-то вбил себе в голову, что она должна стать его женой! Думаю даже, он больше ненавидел ее, чем любил, поскольку она совершенно открыто и честно не скрывала своей антипатии к нему.
Почему он поддерживал знакомство со мной? Этого я не знаю до сих пор. Вероятно, потому что я казался ему никчемным человеком и не нашел в себе сил отвернуться от него, как это сделали остальные.
Я остерегся рассказать ему, что у меня в сердце давно родилась великая и чистая любовь и что я тысячу раз отдал бы свою жизнь, чтобы только доказать это прекрасной индеанке. Иногда мне, конечно, приходило в голову, что она недосягаема, но я убеждал себя, что я вовсе не такой плохой парень, не хуже многих. В такие моменты я давал себе слово поговорить с ней открыто и честно. Но оказываясь рядом с ней, я лишался дара речи.
В один прекрасный день я вернулся из долгого охотничьего рейда и узнал от Тома Мадди, что сиу-огаллала домогался у отца Ашты руки его дочери и получил разрешение похитить ее ночью…
- Похитить? - удивилась моя жена. - Это обязательно?