Гомеопатические мотивы (в той мере, в какой они эксплицированы) имеют, как правило, внешнюю форму парадокса, но без диалектического адаптера, без поспешной и иллюзорной попытки "снятия". Вот, например, как изложена гомеопатическая директива в одном из даосских трактатов:
"Когда на тебя готовится напасть тигр, не стоит пускаться в бегство и вообще вести себя подобно добыче. Но человек, лишенный бесстрашия, поступает именно так.
Можно принять облик льва и противопоставить ярость ярости, а силе силу. Человек, лишенный понимания дао, поступит так.
Можно уподобиться тигренку и стать частью тигра. Это разрушит ярость тигра изнутри и сделает его своей собственной жертвой. Знающий путь дао поступит так. Там, где стихия ищет противодействия, изливая ярость, мудрый не даст ей противодействия, и тогда прыгнувший дракон, оказавшись в пустоте, вцепится в собственный хвост".
Изложенный принцип находит широчайшее применение по всему фронту человеческого - от совершенства мастера восточных единоборств до логики похмелья. Гомеопатическое уподобление вторгающемуся агенту представляет собой наиболее общий способ защиты субъектности как таковой - пройти сквозь Другого, оставшись собой, не позволив ему увлечь кораблик своего Я на буксире, - искусство маневра и ускользания, дозировка фармакона между ядом и бальзамом. Р. Барт, исследуя механизмы выживаемости "диктатуры буржуазии", дает сводку мифологем, которыми гарантируется прочность капитализма. Среди них рассматривается и мифологема "прививки" - принцип, имеющий, по-видимому, куда более широкое, даже универсальное значение для конституирования субъекта в мире, особенно для конституирования длительности субъекта.
С принятия microdose начинается адаптация соблазна и создается возможность его последующего превозмогания и подчинения. Скажем, радикальные лозунги "новых левых" не отвергаются "в позе льва", а частично имитируются как элемент моды и встраиваются в истеблишмент. Происходит иммунизация субъекта ("буржуазного общества"), тем самым субъект преодолевает опасность стать радикально другим (потерять аутентичность) в ходе дальнейшего или повторного взаимодействия с агентом. Широкий допуск избавляет от состояния непрерывной конфликтности, "пропуская" волны фальсификации вплоть до критической амплитуды. Более того, их энергетика суммируется с "внутренней энергией", например с волей субъекта, с экономикой общества. Тело субъекта подкармливается противодействием, подобно "пиявке" из одноименного рассказа Р. Шекли, а способность аккумулировать противодействие в собственную мощь есть минимальное условие всякой субъектности, формулируемое в приложении к человеческому субъекту как неразрушаемость ложью.
Субъект с узким допуском, вынужденный постоянно принимать "позу льва", обречен в горизонте длительности. Отсутствие иммунитета приводит к нарастанию полярности соблазна до грандиозных размеров, и при малейшей "потере бдительности" отложенный соблазн срабатывает во всю мощь. Фармакон, безвредный или полезный для других субъектов, пребывающих в полноте субъектности, вызывает немедленное отравление - утрату аутентичности, потерю самого себя: тоталитарная империя рушится, монах пускается в разврат. Человек сходит с ума, утрата вменяемости связана с непереносимостью себя самого - с неспособностью совместить с собой Другого. Лев, победивший многих тигров, побеждает "одной левой" - "правилом левой руки", которое наряду с другими гомеопатическими процедурами фармакометрии становится источником действительной мощи субъекта.
Обмен обманом и проблема устойчивости субъекта
Архитектоника субъекта, обладающего Л-сознанием, а также всех квазисубъектов, частичных носителей такого сознания, в общих чертах ясна. Существует сфера идеального, где хранятся эталоны, обладающие свойством непрерывной видимости, т. е. видимости несмотря ни на что ("немеркнущие идеалы"). Существует также сфера маргинального, всегда представленная лишь в иновидимости, - причем иновидимость может быть гораздо более яркой, чем собственная видимость сущности. Все симулякры высших порядков опознаются именно по создаваемому ими эффекту гиперреальности. Обе сферы трансцендентны друг другу, но имманентны чему-то третьему - тому, что мы называем гегелевским термином Weltlauf, вкладывая в него, однако, несколько иной смысл.
В океане Weltlauf растворено все многообразие происходящего, но решающие события, поддерживающие на плаву все остальное, могут быть описаны как непрерывная подделка эталонов (в свою очередь, имеющая множество горизонтов - от искусства до "всеобщей аферистики" и таких ее кругов, как экономика и политика). Исходными событиями являются разного рода фабрикаты - в этом смысле фабрика и особенно фабрикация могут служить основными метафорами человеческой деятельности. Товары, поступки, произведения искусства и другие фабрикаты непрерывно сравниваются с эталонами, и грубые подделки выбраковываются, остаются лишь лучшие, удачнее всего имитирующие видимость. Чрезвычайно важным моментом, настоящим регулятивом практического разума является принцип сохранения лучших подделок и выбраковки остальных фабрикатов - своеобразная "стратегия поощрения лжеца", когда отсекается явная ложь и допускаются ее сложные производные. Наконец, не менее важно вновь воспроизвести разность потенциалов в Weltlauf; хранилище эталонов еще и затем не допускает обратной корректировки, чтобы всегда было что подделывать: в прицеле фальсификатора всегда должна находиться некая истина - только в этом случае возможно высокое напряжение деятельности. Едва ли не главным практическим следствием "потускнения идеалов" является возникающий "дефицит приманок" для фальсификаторов; общество, в котором нечего подделывать, находится в состоянии помрачения, видео логического расфокусирования - это либо глубокая стагнация (общий упадок духа), либо дезориентация острия фальсификации. Если предметом симуляции является не мораль, не эталоны, хранящиеся в сейфе идеального, а нечто иное, например юность, - значит, налицо домен абсурда (скажем, сообщество вампиров из фильмов ужасов).
В то же время симуляция эталонов идеального, расширенное воспроизводство иновидимости, находит опору не только в архитектонике Л-сознания, но и измерениях Weltlauf - мир уже устроен так, что гонки лжецов ("всеобщая аферистика") вертят его движущиеся колеса, непрерывно длят во времени его raison d’etre.
Рассмотрим еще один пример в дополнение к уже упомянутым. Речь пойдет о происхождении Лжеца через плотные слои адептов учения (неважно какого) - скажем, "искренне верующих". Существует наивный критерий верности учению, или "чистоты рядов", который звучит примерно так: если в эти ряды смог затесаться Лжец, если данным учением смог прикрыться обманщик (честолюбец, типа etc.), то грош цена такому учению и такой организации... Критерий, конечно, абсурдный, ибо если ему следовать, то ни одно учение не превысит грошовой оценки.
Поскольку для лжи не существует непроницаемых преград (раз и навсегда установленных фильтров), то критерий недоступности для лжи теряет всякий смысл. Действительный критерий жизнеспособности - это неразрушаемость ложью, или прочность на излом. На уровне явления он прямо противоположен наивной точке зрения, вкратце его можно эксплицировать примерно так: если деятельность фальсификаторов не разрушает организацию, то она воистину прочна.
Возьмем самый обычный случай - проникновение в компактную группу нового адепта с целью "продвижения наверх". Поскольку "глубина веры" - внутренняя связанность целями организации - в общем случае затрудняет иерархическое продвижение, то априорное преимущество получает тот, кто просто принял правила игры и играет на дистанции - с внеположной позиции. Вполне естественно, что во главе иерархии оказывается наименее верующий - история конфессий, "братств", политических партий изобилует подобными примерами. Всматриваясь в элементы траектории нашего агента, мы сразу же отметим, что его продвижение будет легким - вплоть до того уровня, который уже занимают ранее вторгшиеся, т. е. "продвинутые", фальсификаторы. Здесь происходит быстрое взаимоопознание - начинается борьба за передел влияний, за "место под солнцем" и т.д. Организации, имеющие короткий период полураспада, т. е. слабые организации (подавляющее большинство политических партий), очень быстро накапливают критическую массу равномощных фальсификаторов, которые неизбежно "засвечиваются" во взаимном конфликте - разоблачают друг друга, "выводят на чистую воду" и, в конце концов, "рубят сук, на котором сидят". Острие лжи, потерявшее ориентацию, поворачивается внутрь и, вонзившись в своего квазисубъекта, убивает его. Прозрение всегда оказывается запоздалым - тот или иной лидер задним числом распознается как полнейшее ничтожество; но удивляться тому, что "такие люди нами правили", - это все равно что удивляться наступившей зиме.
Разумеется, в чистом виде представленная абстрактная схема никогда не осуществляется. В нее сразу же придется внести ряд поправок. Прежде всего следует отметить, что на пути лжеца всегда имеется множество противообманных устройств. Обращаясь к истории, можно вспомнить принцип нобилитета (благородство крови и право рождения), принцип расовой или этнической чистоты, клятвы, владения эзотерическим языком сообщества, научных и других заслуг - список огромен. Но все эти преграды не являются по-настоящему серьезными для Л-сознания; как свидетельствует та же история, они лишь мобилизуют энергетику обмана (впрочем, именно в этом и состоит их основная ценность - в динамизации Weltlauf). Даже важнейшее из группы неимманентных противообманных устройств - то, в чем Гегель справедливо усматривал сущность господства, а именно: "готовность поставить жизнь на кон", - фальсифицируемо и не защищено от подделок. Если бы социум полагался только на эти внеположные способы принуждения к истине, то срок жизни всех институтов и установлений был бы неизмеримо короче.
Однако можно заметить, что структуры Weltlauf достаточно прочны. Эволюционируют и совершенствуются государственные институты, плодятся конфессиональные организации, и даже политические партии, распадаясь, возникают вновь, воспроизводя партию как определенный тип квазисубъекта, имеющий свои raisons d’etre. В устройстве социальной среды, в изгибах Weltlauf словно уже записано, что придут "обманщики": внешняя полость Л-сознания готова к приходу носителей Л-сознания, "лжецов".
Наивные фальсификаторы, внедряющиеся в "стройные ряды верных", и не подозревают, в чем заключается главная трудность. Она вовсе не в происхождении выносных страховочных барьеров, и не во встрече с верхними эшелонами, где уже окопались ранее внедрившиеся фальсификаторы, а в удержании дистанции между собой и предметом симуляции. Принявшись за дело внедрения и продвижения в "ряды верных", "честолюбивый карьерист" невольно "прикипает сердцем" к их групповым ценностям. Как ни странно, но в высшей степени вероятен исход, когда субъект, хладнокровно имитирующий чьи-то (любые) убеждения, начинает постепенно их разделять. Игрок увлекается, теряет дистанцию, а с ней и все свои преимущества. Сколько верных адептов учения вышло из тех, кто собирался лишь "половить рыбку в мутной воде": обманщик входит в обман, как актер входит в роль, - но решающий момент состоит в том, что пьеса продолжается не два часа, а годы. Круговорот лжи, омывающий Л-сознание, раскручен таким образом, что лишь самые крепкие в обмане могут пройти весь путь, нигде не расплескав душевного участия, не прилепившись душой ни к кому и ни к чему. Рядовому лжецу, легко справляющемуся с обходом внеположных противообманных устройств, данная задача не под силу.
Отсюда неожиданный критерий моральной чистоты веры, церкви или общины: чем чище душевный строй объединенных в иерархию, тем более отъявленным лжецом нужно быть, чтобы пройти весь путь, не теряя дистанции. Только сверхобманщик может пройти через все степени посвящения в "святая святых", ни разу не "повзаимодействовав с благодатью", сохранив легкость на подъем (полноту беспринципности). Неудивительно, что именно из этой среды формируются высшие эшелоны власти и рекрутируются "учителя жизни".
Уточним теперь критерий устойчивости, жизнеспособности квазисубъекта. Если дело квазисубъекта после изгнания "примазавшегося" к нему сверхобманщика устоит, - значит, оно прочно. Долгожителями среди квазисубъектов становятся лишь те, кто справился с соблазном, сумел совладать со сверхобманщиком. Внешние устои Л-сознания гарантируются и поддерживаются именно квазисубъектами с высоким коэффициентом прочности. В конфликте квазисубъектов разный видео логический возраст может иметь решающее значение. Так, современные фундаменталистские течения в исламе обличают лицемерие и "конформизм" традиционного суннитского духовенства. Суннитское же духовенство не ввязывается в борьбу, а спокойно ждет появления у конкурентов своего "Хакима-под-Покрывалом" - святотатца, достигшего вершин иерархии. И чем дольше длится отсрочка соблазна, тем больше шансов, что этот сверхобманщик совершит роковую для обличителей диверсию - взорвет их храм, погибнув под его обломками.
Глава 6
ПРОГРЕССИЯ ФАЛЬСИФИКАЦИИ
В работе "Методика и техника психоанализа" 3. Фрейд пишет: "Во время аналитической работы нередко случается, что больной сопровождает рассказ о факте, который он вспомнил, замечанием: "Но ведь я это уже рассказывал вам", между тем как врач точно знает, что никогда этого рассказа не слышал. Если указываешь больному на это, он часто начинает энергично утверждать, что вполне уверен, готов клясться, что рассказывал, и т.д.". Причина феномена deja raconte (уже рассказывал) состоит в "вытеснении", но не она нас сейчас интересует. "В небольшом числе случаев позже сам вспоминаешь, что слышал уже рассказ, о котором идет речь... но в огромном большинстве случаев заблуждается анализируемый, и удается заставить его согласиться с этим", - продолжает Фрейд.
Дальше Фрейд переходит к рассмотрению причин и конкретных случаев, оставляя одну недоговоренность, которая и является предметом нашего интереса. Итак, пациент был неправ, и его "удалось заставить согласиться". Но, допустим, имеет место один из "небольшого числа случаев", когда "забыл" не пациент, а аналитик. Удается ли в этом случае убедить пациента, что он был неправ (прежде чем психоаналитик вспомнит)? Фрейд об этом умалчивает, но практика психоанализа (и не только психоанализа) свидетельствует, что удается. И для этого не требуется больших усилий, чем в случае, когда пациент действительно не помнит и ему только кажется, что он рассказывал... Сложность переубеждения пациента одинакова - ведь он и в том, и в другом случае "прекрасно помнит", что рассказывал. Конечно, психоаналитический аспект deja raconte является только моментом куда более существенного феномена подмены воспоминаний. Человеческая память - многоэтажное сооружение, расшатанное волнами меморифобий, в ней присутствует множество странных зон вроде deja vue и deja raconte - как правило, побочных следствий работы дырокола амнезии. В связи с этим память человека представляет собой благоприятную среду для распространения лжи. Фальсификации собственной памяти являются делом обычным и в ряде случаев необходимым для того, чтобы было возможным продолжение бытия "этого сознания" (и поэтому имеется техника отслеживания лжи). Выявление искажений памяти базируется на презумпции доверия к памяти Другого. Если дело касается человека за пределами настоящего времени, то Другой - тот, кто был свидетелем, - должен лучше помнить, что было с человеком, чем он сам, хотя бы потому, что активное забывание есть сила, формирующая человека каждый день. Быть "здесь и сейчас", возможно, напрямую связано с условием не помнить "там и тогда". Словом, это простое расширение эмпирической констатации, что говорящий хуже помнит сказанное им, чем слушающий услышанное. Среди следствий можно указать и такое: моя память, в сущности, беззащитна перед фальсификацией извне. Если для внутренней меморифобии выработались какие-то защитные бастионы, то для внешней фальсификации не создано противообманных устройств. Единственная защита состоит в отсутствии прецедентов: в самом деле, кому придет в голову фальсифицировать мои воспоминания. На такой предпосылке и основано обращение к "памяти Другого обо мне" как предпочтительной и контролирующей инстанции. Потому-то Фрейду удавалось убедить пациента и в тех редких случаях, когда память подводила самого Фрейда.
Детские воспоминания (и вообще дальние воспоминания) чело века хранятся не только и не столько в его собственной памяти. Вдумаемся, почему процесс припоминания так часто бывает совместным (или даже коллективным). На припоминание приглашают: "Посидим, вспомним былое!". И вот сидят двое и припоминают друг другу: "А помнишь?", "А как мы с тобой когда-то?". Воспоминание "засчитывается" в случае взаимного обнаружения, и акт экспозиции воспоминания имеет некую самостоятельную ценность: "Да, было дело!".
Но всегда ли вспоминается то, что действительно было? Установка на строгую достоверность, конечно, возможна, но тогда получается лишь бледная и короткая экспозиция. Вовсе не ради нее собираются "повспоминать".
Совместный труд субъектов вспоминания интимно связан с процессом творческого искажения, пересоздания жизненного мира; он очень важен для производства моментов завершенности, для получения целостного биографического континуума. Неслучайно Гегель писал, что бытие в признанности имеет свою алхимию, свой микромасштаб. В данном случае мы как раз и имеем дело с одной из важнейших операций, констатирующих бытие в признанности, - с производством биографического континуума, на который затем уже опирается и достоверность автобиографии. А продуцирование биографического континуума весьма похоже на обогащение руды; процесс тот же: повышение концентрации благодаря отбраковке ненужного. Это еще не искусство, но, несомненно, фальсификация.
Мы видим взаимную заинтересованность субъектов вспоминания в "продукте" и добровольное разделение труда; оба субъекта являются друг для друга контролирующими инстанциями: по отношению к "воспоминанию о себе" человек не имеет права вето.