Человек - первый и единственный пока субъект, сумевший обжить, обуздать квазипространство лжи и сделать его измерения измерениями собственного сознания. Родовые признаки сознания "сапиентного" типа - способность генерировать ложь и неразрушаемость ложью. Мы уже видели, какие разрушения в природе производят вспышки стихийной фальсификации. Нетрудно представить, какие возможности в этом отношении таит в себе стабильный источник лжи, ее постоянный генератор "В чистом виде" действие сверхоружия можно продемонстрировать на примере экспериментальных неврозов, остающихся объектом изучения физиологии с начала XX в. У животного с помощью подкрепления вырабатывается реакция ожидания на условный раздражитель, - допустим, звук метронома с частотой 2 удара в секунду. А с помощью разряда электрического тока у него вырабатывается реакция избегания на условный раздражитель - звук метронома, допустим, с частотой 10 ударов в секунду. Затем экспериментатор начинает сближать частоты - и животное впадает с сильнейший стресс, получивший название экспериментального невроза (можно использовать и световые сигналы, и вообще любой раздражитель, поддающийся дифференцировке). Фундаментальное значение этого факта осознано пока немногими. Но вот что пишет, например, Б. Ф. Поршнев: "...открытие экспериментальных неврозов представляется мне вершиной достижений павловской физиологической школы и самым неоспоримым доказательством ее истинности - проникновением в глубокие механизмы работы мозга. Ведь это уже не просто метод наблюдения фактов, их экспериментального воспроизведения или измерения их хода хирургическим или химическим вмешательством, это возможность сломать мозговой барьер без малейшего прикосновения к нему. Экспериментатор лишь предъявляет животному безобидные сигналы, вроде звукового метронома, вспыхивания электрической лампочки и т.д., но располагает их в таком порядке, что животное неизбежно "сойдет с ума", дав явные проявления этого в своем внешнем поведении. Это подлинная власть над природными процессами!" Пафос ученого вполне оправдан, ибо и в самом деле трудно найти более яркий символ могущества человека, владеющего супероружием: на одном конце цепи пытливый экспериментатор, плавно и задумчиво смещающий рукоятку, а на другом конце цепи - корчащаяся в муках безумия природа. Что там когти, клыки или какая-нибудь вивисекция перед этим самым гуманным (точнее, самым гуманоидным) оружием, перед первой производной самой способности солгать! Никакие "противообманные устройства" не выдержат и сотой доли такой нагрузки! Ужо палеоантроп начал свое победное восхождение к разуму (пробивание нехитрой защиты) с имитации позывных "Я свой", которая позволила вклиниться в пищевую цепь хищников, а также с продуцирования сигнала "тревога", словом, с размыкания контура первосигнальной коммуникации, в пустоту, точнее, в квазипространство лжи. Именно в этом пространстве поставлены первые опоры разума - его фундамент. Ход антропогенеза еще далеко не ясен. По сей день самым глубоким его исследованием остается книга Б. Ф. Поршнева "О начале человеческой истории". Поршневу принадлежит множество открытий, которые здесь не место перечислять, но которые тем более важны для рассмотрения "колыбели лжи", что их автор исходил совсем из других предпосылок.
В данном контексте интересен такой вопрос: каким же образом человеку удалось избежать расплаты? Почему фальсификатора не накрыло возвратной волной, почему не сработали реактивные силы возмездия? Иначе говоря, как ему удалось избежать судьбы других "невольных" обманщиков?
Можно предположить, что, как у кукушки, у человека была прочная "стартовая площадка", т. е. экологическая ниша, которая смогла выдержать расшатывание, вызываемое "стратегией обмана". Такая прочная, даже сверхпрочная экологическая ниша действительно была у палеоантропа, вступившего в антропогенез. Речь идет о некрофагии - поедании падали. Минимальное количество конкурентов в пищевой цепи (гиена и шакал), сравнительное изобилие пищи в эпоху махайродов и саблезубых тигров создавали на "стартовой площадке" максимально благоприятные условия для слома первосигнальной регуляции без немедленного наказания со стороны естественного отбора. Не претендуя на фактическую реставрацию антропогенеза, даже в самых общих чертах, наметим только этапы, связанные с управлением "стратегией обмана" - делом крайне рискованным и требующим очень своеобразной и строгой техники безопасности укрытия лжи. Ведь неразрушаемость человека продуцируемой им ложью, способность воспроизводить все многообразие ее модусов - уже итог этого пути, которому предшествовало множество трагических коллизий. Чего стоит полное исчезновение промежуточных звеньев, заставляющее предположить смертельную борьбу более "продвинутых" фальсификаторов с пытающимися удержаться консервативными! Оружие может совершенствоваться лишь пробивая все более эффективную защиту; ясно, что вопрос о дивергенции палеоантропов и неоантропов приобретает здесь решающее значение.
Антропологи давно уже обратили внимание на феноменальную "необъяснимую" скорость расселения предков человека по планете. Вот что пишет тот же Б. Ф. Поршнев: "Эта дисперсия человечества по материкам и архипелагам земного шара, если сравнить ее с темпами расселения любого другого биологического вида, по своей стремительности может быть уподоблена взрыву. За эти полтора-два десятка тысячелетий кроманьонцы преодолели такие экологические перепады, такие водные и прочие препятствия, каких ни один вид животных вообще никогда не мог преодолеть.
Нельзя свести это расселение людей по планете к тому, что им недоставало кормовой базы на прежних местах: ведь другие виды животных остались и питаются на своих древних ареалах вплоть до наших дней - корма хватает. Нельзя сказать, что люди расселялись из худших географических условий в лучшие - факты показывают, что имело место и противоположное. Им не стало "тесно" в хозяйственном смысле, ибо общая их численность была тогда невелика.
Но им стало, несомненно, тесно в смысле трудности сосуществования с себе подобными. Старались ли они отселиться в особенности от палеоантропов, которые биологически утилизовали их в свою пользу, опираясь на мощный и неодолимый нейрофизиологический аппарат интердикции? Или они бежали от соседства с теми популяциями неоантропов, которые сами не боролись с указанным фактором, но уже развили в себе более высокий нейрофизиологический аппарат суггестии, перекладывающий тяготы на часть своей или окрестной популяции?... Судя по тому, что расселеиие ранних неоантропов происходило в особенности по водным путям - не только по великим рекам, но и по океанским течениям, на бревнах, - люди искали отрыва сразу на большие дистанции, передвигаясь при этом или одиночками, или небольшими группами".
Можно и не задавать риторический вопрос: что же явилось причиной панического разбегания через горы, болота, через моря и океаны на бревнах... куда угодно, хоть на край земли, лишь бы подальше от себе подобных? Земля не имеет краев, и спастись от трудностей сосуществования можно было лишь "ложью ложь поправ" (вспомним вывод Мальчевского о кукушке: природа распорядилась так, и другого пути у нее уже нет). Б. Ф. Поршнев рассматривает попытки "спасения непониманием" - эхолалию, персеверацию, тенденцию к многоязычию - как возможную защиту от неодолимого внушения (ср. у Брюсова: "чем дальше в глубь веков, тем больше языков"). Можно по-разному относиться к кропотливо реконструируемой в трудах Поршнева цепочке "вызовов" и "ответов": "интердикция - суггестия - контрсуггестия - контр-контрсуггестия (убеждение)", - важно, однако, то, что обретение разумности в своем филогенезе, безусловно, было чередованием "хитросплетений и контрхитросплетений", размножением модусов лжи и трудной нейтрализацией каждого из них соответствующей техникой безопасности укрытия лжи; требующиеся здесь колоссальные энерго- и ресурсозатраты многократно превосходили давление естественного отбора.
Плата за обладание "обоюдоострым", т. е. имеющим абсолютную проницаемость, оружием оказалась весьма велика. Если "отнять" у человека сознание, то получится даже не животное, а нечто, лишенное самой минимальной жизнеспособности. Ведь у человека разрушен практически весь аппарат первосигнального целесообразного поведения - у него, единственного из всех животных, отсутствует даже энергетически оптимальная поза отдыха (правильно отдыхать приходится вновь учиться), у его организма смехотворно низкий КПД физических возможностей (самый лучший спортсмен использует мускулатуру не более чем на 40%), у него разрушены схемы двигательной координации... Кстати, процессы дискоординации можно наблюдать воочию - они щедро сопровождают продуктивное мышление. Мысль окутана целым облаком паразитарных движений, которые отщепляются порциями, когда интеллект в работе, - всевозможные "потирания рук", "чесания в затылке", вскакивания, похаживания, подпрыгивания и другие двигательные "монстры", несть им числа.
Всякий, кто интимно знаком с процессом творческой мысли, наверняка усмехнется, глядя на роденовского "Мыслителя" - весьма сомнительным кажется вообще наличие у него умственных способностей. Куда достовернее Пушкин, подпрыгивающий у стола, восклицая: "Ай да Пушкин, ай да сукин сын!". Или А. Тарковский, который пишет:
... Взглянули бы, как я под током бьюсь
И гнусь, как язь в руках у рыболова,
Когда я перевоплощаюсь в слово...
(Напомним, что речь идет не о медитации, как специально культивируемом состоянии, не о каком-либо гигиеническом упражнении для интеллекта, а о продуктивном мышлении, о нормальной работе сознания - о том, о чем С. Аверинцев говорил: "Превыше всего я ставлю человеческий разум, решающий конкретную задачу".)
Глубочайшие нарушения обнаруживаются у человека и в системе его сигнализации, в частности - болевой сигнализации. Смещенность и искажение "болевого отражения" человеком внешнего мира давно вышли за пределы допусков естественного отбора. Возьмем такой характерный факт: множество вредных, разрушительных для организма процессов - курение, переедание, гиподинамия и др. - не предваряются и не сопровождаются болевой сигнализацией; имеется, во всяком случае, очень большой лаг, в пределах которого процессы саморазрушения не встречают болевой коррекции. Сознанию в первую очередь потребовался доступ к болевой палитре - поэтому здесь вытеснение было особенно сильным и бескомпромиссным. Многие состояния сознания надо "непосредственно переживать" - досадовать, огорчаться, печалиться, страдать и т. п., - и для этого доступ к болевой палитре должен быть свободен, а ее "естественная сигнализация" предварительно фальсифицирована и стерта. Отдельные компоненты болевой регуляции после разрушения целого могут быть даже эстетизированы (сладострастие, мазохизм)...
Здание разума воздвигнуто буквально на руинах, на развалинах системы целесообразно-естественного поведения, после предварительного проведения "взрывных работ". Множество поведенческих стереотипов, прежде контролируемых инстинктами (у животных), теперь требуют нового освоения, "разучивания по нотам".
Заметим, что производимые разрушения и опустошения в процессе обретения сознания вовсе не диктуются требованиями "всякого возможного разума" - они лишь raison d’etre этого сознания, уникального устройства, реагирующего на отсвет, на рефлексию. Из структур рефлексии только незначительная часть представляет собой подобия, "двойники", большинство же структур рефлексии является (и должно являться) химерами. "Порядок мысли не предписывается событиями, - утверждает А. Валлон. - Вымысел - это необходимый шаг мысли, как только она начинает стремиться к очищению от необработанного восприятия. Обратной стороной игры у ребенка является постоянное желание вымысла. Если ребенок воображает кусок бумаги вкусным блюдом, расстояние между двумя объектами представляет собой стимул его удовольствия - игрушки, которым он оказывает предпочтение, часто наиболее бесформенны - те, в которых условия реальности перестают преобладать. Внутренняя модель одерживает верх над данными органами чувств".
Мысль человека должна обладать свободой в упорядочении своей эмпирии; естественный ход вещей для нее - некая ловушка, в которую нельзя попадать слишком рано, до обретения и необратимого освоения способности солгать, до формирования видеологической структуры "этого сознания".
Как заметил однажды Г. Спенсер, "человечество может пойти прямо, лишь исчерпав все обходные пути", на которых оно подвергало осмыслению, надо полагать, всякую видимость, провоцирующую сознание к осуществлению себя. Потому понятие осуществления является столь неоднозначным - это и отыскание сущности за видимостью (через нее), и проецирование видимости в сферу сущего, и последующее укоренение ее там, т. е. о-существление видимости; размещение того, что лишено действительного места; некая топографическая привязка миража, возможная благодаря, с одной стороны, могучему напору осуществления ("энергии заблуждения", о которой говорил В. Б. Шкловский) и, с другой стороны, податливости причинно-следственного универсума (природы) усилию фальсификации (если только оно хорошо рассчитано и концентрировано - как заповедь, сверхзадача или социальный заказ). Реальность узнается не как ближайшее содержание или источник мысли, а по максимальному сопротивлению усилию представления или постижения; отсутствие такого сопротивления как раз и создает ощущение нереальности ("как во сне" или "как в бреду"). Предмет неподатлив - вот его отличительная черта, он - против. Изнутри мысли это единственное встроенное различие действительного и иллюзорного (химерного) - противодействующего (Gegenstand) в отличие от сопутствующего (Nebenstand).
Из всех модусов лжи чистое рефлексивное воспроизводство "сущего как такового" требует наибольших затрат. Этот предельно вырожденный модус лжи обычно и называют истиной. Ввиду крайней удаленности от первоисточника этого сознания он требует мощных усилителей, постоянного "взнуздания" и напоминания о себе; поэтому "требование истины" должно быть предзадано в самой императивной форме, в форме долженствования. Требование "истинности" звучит как непрерывный массовый речитатив, почти как заклинание. Создается впечатление, что стоит ослабнуть этому хоровому требованию - и для удержания строгого рефлексивного "соответствия действительности" не останется других стимулов... Всякая культура щедро насыщена абсурдом - без определенного процента абсурда она просто не могла бы существовать как нечто самостоятельное вне природы, как реальность более высокого ранга. Нужна определенная глубина фальсификации для стартовых условий конденсации разумности этого сознания.
И то, что мы находим в "предыстории", - всеобщая распространенность человеческих жертвоприношений, ритуальный каннибализм, "добровольный и повсеместный автотравматизм", как изящно выразился М. Фуко, - суть необходимые "выбросы" реактора фальсификации. Так, обряд инициации, который перестал быть всеобщим лишь с появлением первых цивилизаций, в самых мягких формах предполагал прижигания, татуировки, фелляцию, выбивание передних зубов, а обычно - избирательное калечение и убийство самых стойких юношей. Лишь отчасти "выбросы" реактора фальсификации устраняются запаздывающими правилами техники безопасности укрытия лжи (но ведь и выходная мощность реактора все время растет). Понятно, что избежать утечки лжи, этой сверхтекучей субстанции (или псевдосубстанции), есть задача труднейшая. Это оружие не удается держать всегда только острием "от себя"; и невозможно подсчитать, сколько культур погибло от перенасыщения абсурдом, от самоотравления ложью - "поддавшись Танатосу", как сказал бы Фрейд.
Чтобы экспериментатор мог оставаться спокойным и невредимым, повергая в ужас все живое простым перемещением рукоятки реактора фальсификации, надо чтобы фальсификация не производила разрушений и по эту сторону пульта. Следовало пройти весь путь филогенеза, чтобы освоить правила техники безопасности укрытия лжи, придания ей видимости истины, ограждения плацдармов-заповедников, недоступных для лжи и, наоборот, полигонов для совершенствования оружия (искусство) и т. п. - словом, правила "врожденной", обретаемой вместе с речью, вместе с социализацией видеологической перспективы сознания. Не только филогенез, но и онтогенез дает яркие примеры, когда не-разрушаемость ложью еще не выполняется, не достигнута, т. е. тот или иной модус лжи еще не освоен.
В фильме Э. Сколы "Семья" есть примечательный эпизод. Взрослый дядя от нечего делать затевает странную игру с мальчиком трех лет. "А где наш Джованни? Куда девался наш малыш?" - вдруг вопрошает он и принимается ходить по комнате, оглядываясь по сторонам. "Вот я!" - радостно кричит Джованни. Но дядя не обращает на него внимания и продолжает поиски. Джованни начинает быстро бегать за ним, стараясь забежать вперед и заглянуть ему в лицо, все время повторяя: "Да вот я, дядя, вот же я! Вот здесь!" В его голосе появляется тревога. Однако взрослый упорно ищет, отворачиваясь и "не видя", заглядывает под стол, под кровать. Он спрашивает даже у присутствующих взрослых: "Вы не видели нашего мальчика? Где он может быть?" А взрослые, отрицательно качая головами, отвечают: "Не знаю... Не знаю... Не знаю..." Мальчик буквально вцепился в штанину шутника и непрерывно повторяет: "Вот я, вот я, вот Джованни!" Наконец шутник спрашивает у мамы: "Ты не видела Джованни?" И мама пожимает плечами: "Нет!" Вот тут малыша охватывает ужас. Он пронзительно кричит: "Мама! Это я, мама!" Далее начинается истерика, стучание головой об пол, безутешные рыдания. Взрослые долго не могут успокоить мальчика.
Так, как "сыграл эту сцену" ребенок, не удастся сыграть ни одному взрослому артисту, но лишь потому, что малышу и не надо было ничего играть - игра-подстрекательство, затеянная с ним дядей, представляет собой абсолютно точно рассчитанный прием (то же сближение частоты колебания маятника), который у детей в пределе приблизительно от 1,5 до 3,5 лет безотказно провоцирует "экспериментальный невроз".
Такой тип ловушек можно назвать ловушками зоны патологической невидимости. Пока Я не упрочено в своей полной достоверности, пока не окрепнет его сложная видеологическая структура, оно поддерживается (и выстраивается) тем, что видимо другими, и прежде всего "близкими другими". Уже шестилетний ребенок не попадет в ловушку зоны патологической невидимости (хотя может попасть в другие ловушки), поскольку овладел элементарными структурами лжи. Он воспримет такие поиски себя именно как игру, как шутку. Но лишь потому, что уверен - на самом деле его зримость гарантирована. Ибо даже взрослый, если в нем не видят "дорогое и единственное Я", говоря словами Бахтина, а видят все время только некую функцию - "покупателя, клиента, последнего в очереди" и т.д., - может попасть в ситуацию Джованни и тоже закричит: "Мама!" - или, скажем: "Вот же я, Господи! Ты видишь меня?"