Теология и философия неоднократно подходили к такому понятию, как предел разрешимости Божественного Интеллекта, чаще всего прикрывая логическую пропасть этого понятия словами о непостижимости Воли Бога. Можно сослаться на рассуждения Маймонида, Исаака Лурии или Спинозы. Но лучше обратиться к одному из парадоксов Витгенштейна. Витгенштейн говорит, что если бы "некто всезнающий" написал книгу, в которой было бы изложено Все, то такая книга была бы сплошным перечислением фактов - ни одному этическому суждению, ни одной оценке не нашлось бы в ней места. Однако Витгенштейн был бы прав как раз в том случае, если бы эту книгу написал не "некто всезнающий", а, скажем, Бог Авраама, Исаака и Иакова, Бог Декарта, Спинозы, наконец, Бог самого Витгенштейна, т. е. "некто, знающий не все". Если же предположить, что автор книги знает "абсолютно все", не имея вообще сферы "своего неведомого", то книга будет выглядеть совсем не так, как представляет ее себе Витгенштейн. "Знающий все" должен бы знать и незнание тех же Исаака, Декарта, Витгенштейна, ибо оно есть факт, не менее достойный считаться фактом, чем число ног у каракатицы. В каждом незнании "остальной мир" образует остаточную конфигурацию - "мир, поскольку я его не знаю". Эти миры отличаются друг от друга, во всяком случае, не меньше, чем горизонты познанного. Кроме того, некоторый субъект N, помимо собственной картины мира, имеет еще "картину мира субъекта М, как она представлена в сознании N", и эти данные тоже непременно должны войти в книгу "всезнающего" (раз уж он претендует на знание всего). Придется дать и описание потенциальных конфигураций, которые еще не появились, их исчисление также должно быть доступным "всеведущему" - не может же ось времени оказаться последним горизонтом для того, кто не знает незнания.
Если теперь оценивающе взглянуть на то, что же будет представлять собой такая книга, то окажется, что факты, в привычном для позитивизма смысле, совершенно затеряются в ней, в лучшем случае займут ничтожное место невыделенного оглавления. Все же остальное безбрежное содержание этой книги будет заполнено соотношениями искажений, т. е. именно оценками, как внутри взаимонезнаний, так и по отношению к эталону. Иными словами, книга, претендующая на то, чтобы бесстрастно зарегистрировать "абсолютно все", будет грандиозным "классным журналом", превышающим по размеру Вселенную. Она уничтожит саму себя. Инстанция всеведения окажется перенасыщенной искажениями, сплошным шумом, начисто забивающим иерархию форм, экземплярность сущего. Без допущения "неведомого Богу", без запрета обратной трансляции эхо-эффекта творения, акт творения не оставляет в живых Бога Живого, т. е. оказывается его самоубийством.
Итак, первый шаг онтологического конституирования лжи сделан, хотя ложь и может продолжать считаться "несуществующей". Отсвет эманации отбрасывается в никуда, в измерение, порождаемое самим отбрасыванием. Можно сказать, что "миражирование" сущего есть эпифеномен его тиражирования как экземплярности и множественности. Известно, что мираж дезориентирует лишь того, кто способен его увидеть. И тогда дар прозрения, некая прибавка разрешающей способности интеллекта приводит к визуализации миражного слоя; новые видимые измерения закручивают круговорот блужданий на ровном месте - отсюда понятно, почему "ложь" и "заблуждение" так часто пишутся через запятую, в синонимическом ряду.
Впрочем, оптическая метафора не имеет других преимуществ, кроме удобства, в силу ее подробной проработанности в европейской философии. С таким же успехом, опираясь на Дионисия Ареопагита, Фому Аквинского или Николая Кузанского, можно очертить сферу невозможного для Бога. В частности, для Бога, и именно в силу его всемогущества, невозможно несовпадение мысли (слова) и "дела". Никакое у мышление Бога не оставляет творение в прежнем виде.
.. . Дождинки падали бы сами,
Но ведом их созвучный строй
Тому, кто мыслит не словами,
Садами мыслит и землей...Д. Левертов (пер. с англ. мой.- А. С.).
В канонических богословских текстах неизменно указывается, что "мысль (замысел) Творения нераздельна с самим творением", что Акт и Потенция в Боге суть одно (аристотелевский мотив, неизменно воспроизводимый по всему теологическому фронту - от Фомы Аквинского до Мейстера Экхарта). Другими словами, Логос есть вещее слово в самом прямом смысле, его буквы - стихии. Когда они звучат ("Да будет так!"), тогда же и непосредственно бытийствуют, что для сущего, однако, не остается безнаказанным. Иное дело человеческое мышление, пробегающее по химерным измерениям отсвета (рефлексии), - оно способно раскручиваться сколь угодно долго, не сдвигая сущее со своих мест. Все прочие особенности человеческого познания вытекают из этой его толики, уникальной способности двигаться по измерениям "несуществующего-для-Бога", двигаться, не ощущая ни малейшего сопротивления, не взаимодействуя с веществом, которое в эти измерения не простирается. Поэтому и скорость мысли сопоставима со скоростью. излияния эманации, или творческого "выдоха". Разум человеческого типа, "это сознание", преимущественно имеет дело с тем, с чем никогда не имеет дела Логос - со свидетельством остаточного сопротивления мира, с отбросами творящего импульса.
Именно здесь, среди теней, в сфере искаженного удвоения сущего человек напряженно вслушивается в Бытие, здесь пытается построить Дом Бытия. А Бытие, которое слушает и транслирует человек, доносится до него всего лишь как гул неразборчивых бормотаний, как эхо давно отзвучавших творящих слов. Конституирующая роль зова Бытия, о которой говорил Хайдеггер, очевидна, но сам первоисточник зова неидентифицируем и потому пребывает в нерасслышанности.
Эхо-эффект творения, слышимый человеком благодаря особому устройству его слуха, накладывается на прямой голос Бога и забивает этот голос. Именно благодаря роковому избытку слуха в его шумовой завесе человеку является мир. Как же различить в нем истинное творящее слово, обладая странной способностью считывать мираж и зачем-то ведать "неведомое Богу"? Во всякой религии есть труднейшая задача, формулируемая следующим образом: как отличить просветление от наваждения? Наилучшим выходом была бы недоступность квазипространства лжи - неслышимость эхо-эффекта творения. Но человек, увы, лишен этой общей благодати Бытия и потому имеет особую судьбу. Человек есть существо способное ко лжи, его пути проложены через сферу удвоения сущего, через рефлексию. В период всеобщего увлечения кибернетикой Тьюринг предложил простой критерий отличия человека от машины - способность солгать. Не могут солгать зверь, Бог, машина. Но не человек. Только он один есть тот, кому ложь непосредственно видима, и, более того, тот, для кого непосредственно-видимое (явление, видимость) есть ложь. Собственно, гениальность хода, предпринятого Тьюрингом, заключалась в отождествлении двух вопросов: "Может ли машина мыслить?" и "Может ли машина солгать?" - поскольку мышление, если речь идет о человеческом мышлении, а не об "ином возможном разуме", говоря словами Канта, есть самовозрастающая ложь, сконцентрированная до состояния субъекта - обмен обманом. Гераклит утверждал, что душе присущ самовозрастающий Логос, но сама-то душа присуща самовозрастающей лжи, ложь как реальность осаждается из этого процесса самовозрастания, трансляции и усиления эхо-эффекта творение. Дистрибуция лжи между соучастниками рефлексии порождает специфическую среду, в которой происходит размножение миражей. С какой-нибудь третьей точки можно, видимо, наблюдать мультипликацию химер, возвращение лжи назад из отброшенности, ее просачивание в суставы замысла, в причинные цепи.
Полость сознания представлен а как сложная вышивка на пред-находимой канве свидетельствования о несовершенстве. ( Топика сферы отбрасывания лучше всего моделируется понятием "испорченный телефон" - пространство, в котором любой сигнал испытывает превратность неминуемого и множественного искажения. В этом смысле "испорченный телефон" абсолютно предшествует нормальному телефону как технически воплощенному устройству дальнослышания (что с редким изяществом демонстрирует А. Ронелл). Сфера болтовни, сплетен представляет собой не только колыбель рефлексии, но и поле битвы между устройствами, поглощающими ложь в качестве своей подкормки (утилизаторами лжи, людьми), и самой ложью, рекрутирующей себе пригодных носителей и утилизирующей их.
Итак, "в начале было Слово" (Ин. 1,1). Оно исчерпывающим образом заключает в себе замысел творения. Гулким эхом понеслось это единственное миросодержащее слово по бесконечной сети "испорченного телефона". Его реверберации множатся и по сей день, несмотря на то, что само оно уже явлено и воплощено. Постулат о человеческой коммуникации (или о так называемой интерсубъективности) как встроенном генераторе искажений позволяет понять факт достаточности одного-единственного слова: все прочие слова, складывающиеся в языки, речи и вообще тексты, объяснимы только через эхо-эффект этого изначального слова творения, заметавшегося в ловушке "испорченного телефона", через нерасслышанность и бесконечные переспрашивания.
Отсюда начинается культурогенная роль лжи, ее замысловатые челночные движения, сшивающие ткань социальности и индивидуальной психики. Но и космология лжи здесь вовсе не заканчивается. Перемещение по измерениям "неведомого Богу", которое в зависимости от направления может именоваться полетом воображения или шагом рефлексии, в общем случае не сдвигает сущее со своих мест, пронизывает воображаемые оси мира без последствий для Плана Творения. Однако анизотропность самой рефлексивной среды (неоднородность мыслимого) распознаваема для разума человеческого типа - для Л-сознания. "Реальность" опознается по оказываемому ею сопротивлению - мы не случайно говорим о столкновении с реальностью. Наивысшая, эквибожественная скорость перемещения достижима для Л-сознания только в модусе "если бы да кабы", во внутримиражном скольжении чистого воображения. Для считывания самой отдаленной (от сущего) видимости Л-сознанию не требуется усилий. Понятно, что результатом перемещения по химерному слою может быть только полихимеризация - занятие, излюбленное в детстве, но и в дальнейшем составляющее непременный, ежедневный тренаж лжеца. Многие едкие замечания Гегеля по поводу категории возможности имеют в виду именно эту склонность человеческого разума (Л-сознания) пребывать в своем Доме Бытия в свободном полете. Что же касается рефлексии, то ее развертывание происходит с трудом, медленными шагами, и каждый шаг связан с попыткой позиционного перемещения - вслепую, по степени сопротивления и противостояния рефлексия определяет объект.
Само слово objectum (позднелат. - предмет) означает "противо-лежащее", "находящееся перед", напротив. Такова же этимология и немецкого Gegenstand, и русского предмета. Мышление легко и свободно рефлексирует только в квазипространстве отклика-отсвета, т. е. оно пребывает в "своей стихии" там, где оно никогда не натыкается на объект, не имеет дела с реальностью - прежде всего потому, что сама реальность не имеет дела с миражными измерениями, никак не простирается в них. Однако какими бы причудливыми ни были порождения рефлексии, между ними всегда возможно некоторое имманентное отношение - перемычка, дискурс (ведь все порождения рефлексии взаимно подвижны внутри одного, "невидимого свыше" слоя сознания). По стеснению свободы, по возникшей затрудненности движений, Л-сознание узнает о присутствии объекта как иной стихии. Но суждение существования или, точнее говоря, вынесение вердикта о существовании, иноприродно самой способности рефлексии как таковой.
Над данной проблемой непрерывно размышлял Кант, посвятив ей один из разделов "Критики чистого разума" ("О невозможности онтологического доказательства бытия Бога"). Рефлексии ничто не помогает, по мнению Канта, непосредственно усматривать существование треугольника, равно как ничто не мешает его отрицать. Полагая же треугольник существующим, нельзя отрицать неустранимых последствий подобного полагания - вроде наличия трех углов, неких тригонометрических соотношений и т.д. Предприняв попытки рассмотреть вопрос с разных сторон, Кант пишет: "Я надеялся бы прямо свести на нет все эти бесплодные хитросплетения точным определением понятия существования, если бы я не заметил, что иллюзия, возникающая от смешения логического предиката с реальным, не преодолевается почти никаким поучением... Логическим предикатом может служить все что угодно, даже субъект может быть предикатом самого себя".
Итак, сущему в его существовании нет дела до всех этих "бесплодных хитросплетений" - но лишь до поры до времени. И здесь мы вводим в космологию лжи горизонт времени. Время становится особенно значимым по мере осуществляемости творческого импульса, по мере того как продолжаются пойманные в ловушку раскаты эха и ложь обретает себе лжеца.
Здесь для лучшего понимания дальнейших рассуждений рассмотрим четыре аргумента - соответственно из физики, теологии, поэзии и философии.
Большинство физиков разделяет сейчас концепцию пульсирующей Вселенной и тесно связанную с ней идею Большого Взрыва, Первотолчка. Вкратце они сводятся к следующему. Обнаруженный еще в конце прошлого века "эффект красного смещения" (получивший название "эффект Допплера-Физо") позволяет на основе спектрального анализа констатировать факт разбегания галактик, а также тот факт, что чем дальше от нас находится та или иная галактика, тем быстрее она от нас и удаляется. С одной стороны, поскольку Вселенная расширяется, то с помощью экстраполяции вниз по оси времени можно вычислить ее возраст, рассчитать момент стартового толчка, момент, когда, собственно, и было запущено время. С другой стороны, предельное обоснование времени само зависит от допущения Большого Взрыва, от наличия точки старта и соответствующей стартовой команды "Да будет так!". Кроме того, строгий анализ формул свидетельствует, что разбегание не бесконечно... В момент времени "эпсилон" разбегание прекратится и сменится схождением.
Прервем дискурс физики и обратимся к библейской теогонии. Господь "вдохнул душу живу" - так описывается акт сотворения мира по ветхозаветной версии. При этом подразумевается, что за "выдохом" Бога неизбежно должен последовать его "вдох" - восстановление полноты, Плеромы (Валентин), возвращение назад - Акт Божественной контрактации, выражаемый хасидским термином "цимцум". Быть может, точнее всего подытожил происходящее Пастернак в следующем четверостишии:
Не как люди, не еженедельно,
Не всегда, в столетье раза два
Я молил Тебя: членораздельно
Повтори творящие слова.
Обратим внимание на важнейшую поправку, которую интуиция поэта вносит в расчеты физиков. Согласно этому четверостишию Пастернака, отлив эманации, "вдох", уже начался. Возможно, он просто еще не достиг тех слоев, с которыми имеет дело физика. Этот феномен хорошо знаком историкам - убыль сущности началась, но географическая экспансия Империи еще продолжается... Знаком этот феномен и биологам. Срезанный бутон распускается (даже с ускорением) в цветок, исходя навстречу собственной смерти - правда, цветок в вазе обозрим сразу, и сразу очевидно, что он, несмотря на свою красоту и свежесть, уже утратил связь с корнем, с основанием своего бытия...