- А, брось!
- Ну так выпьем, ребята, давайте!..
А когда расходились, веселые, захмелевшие, - прощаясь, были мыслями уже каждый у себя дома, с семьями, выслушивали уже встречные приветствия жен, - однако хорохорились еще, и Леонид Николаевич, пожимая протянувшиеся к нему, словно спасающие, не дающие упасть руки, задерживал каждую в своей руке, с трудом отпуская, отрывая от себя, словно перед выходом в рейс перерубая канаты.
Нина встретила его ледяным молчанием.
Еще когда поднимался по лестнице, он храбрился, настраивал себя - знал ведь, что его ждет, но решил преодолеть это и, вдребезги разбив ледяную перегородку, рассказать наконец ей все, поделиться! Когда-то он умел это делать! Но, войдя и увидев лицо - это лицо! - понял, что теперь не сможет. И, едва раздевшись, повесив плащ и шляпу, он скрылся в ванной.
Ванная - это было его спасение. Он просто не мог себе представить, что бы он делал, останься они с Ниной навсегда в той комнате в коммунальной квартире, где прожили свои первые годы. Стечение обстоятельств, везение, многосторонний обмен - и вот они здесь, в этой изолированной квартире. С ванной. Где можно запереться, пустить горячую воду, расслабиться, погрузиться в это обволакивающее, чуть пахнущее хлором прозрачное светлое благо, примиряющее со всем на свете. Лишь там, за белыми стенами, за скошенной зеленой дверной решеткой - заботы, непосильная борьба, усталость, но зато здесь… О, здесь блаженство… И не надо делать вид, притворяться, чтобы скрыть правду, которая так и норовит выползти на твое лицо для всеобщего обозрения, не надо лгать…
И, выйдя из ванной, можно не замечать уже ледяного молчания, а почитать газету или сразу же лечь в постель - к стенке, плотнее, потому что через некоторое время отбросится одеяло, пахнет холодом и затеплеет рядом - не надо и руку вытягивать до конца - другое тело, когда-то зовущее и родное, а теперь напряженное, скованное, равнодушное. Но и требовательное тем не менее. Чужое.
И слава богу, если можно спокойно уснуть.
А потом - серый рассвет, серые простыни, подушка, мебель…
И - день. Что же произошло? Почему не устояли они?
На второй день - второй день работы комиссии - он все-таки решился ей сказать.
Пришел домой раньше, сразу после окончания рабочего дня, успел в детский сад, по дороге купил букетик цветов, прихватил даже бутылку сухого вина и, войдя, начал сразу о главном.
Цветы и вино чуть ли не до слез растрогали Нину.
Он говорил ей что-то о своей работе, о какой-то комиссии, что приехала с ревизией к Бахметьеву и Барнгольцу, - она не раз уже слышала эти два имени, - об ожидании перемен, но она слушала, не слушая, слишком привыкла к его жалобам на несправедливость, давно разуверилась. Но этот долгожданный маленький букетик астр подействовал на нее как напоминание о том времени, когда она с надеждой смотрела вперед. Теперь-то она уже давно поняла, что дело не в нечестности, которая будто бы окружает ее мужа, дело совсем в другом. Почему есть люди, которые добиваются того, чего хотят, не жалуясь на трудности, на нечестность, почему у них получается все, за что бы они ни взялись? Почему ее муж, такой решительный, такой настоящий мужчина в прошлом, - почему он так вял, бескостен сейчас, почему он не может дать бой, дать настоящий бой тем самым жуликам, о которых он столько ей говорит? Что может быть хуже таких вот жалоб, брюзжания - они-то как раз и говорят о слабости, о неспособности бороться. Сделал ли он что-нибудь стоящее, решительное на самом деле? Нет, конечно, нет. Вот он и выпивать уже начал и приходит поздно домой, не хочет ничего делать…
И вдруг, только раз, только раз повнимательнее взглянув ему в глаза, увидела… Что это? Откуда появился этот давно погасший блеск, эта уверенность - да, уверенность, которой она так давно не видела в нем? И на миг усомнилась Нина в чем-то - она еще не знала в чем, но заколебалась, забеспокоилась, почувствовала необходимость обдумать, может быть, даже пересмотреть что-то. Погода ли на него так подействовала, или какая-то встреча, или, может быть, он… Нет, в себе, вроде бы не пахнет ничем. Может быть, у него кто-то есть, женщина - ведь она давно подозревала его, - и сегодня… Но нет, он ведь пришел рано. Не может же он в рабочее время, это на него не похоже…
И, только пересмотрев всякие такие возможности, она пришла к мысли о самом простом - она стала слушать его, на самом деле слушать, заставила даже кое-что повторить, объяснить и с удивлением, с какой-то растущей против ее воли странной радостью подумала вдруг: а может быть, он прав, на самом деле прав?.. Задал же он ей задачу!
Но и Леонид Николаевич, увидев этот пробужденный в ней интерес, сам возбужденный им, тоже почувствовал себя по-другому - действительно сильным, - и внезапно оба они словно вдруг перенеслись лет на шесть назад.
Или это вино так подействовало на них?
ГЛАВА X
Приехав на третий день в СУ-17, Нестеренко сразу направился в кабинет к Бахметьеву. Михаил Спиридонович был один.
Вид у него был не очень-то бодрый. "Поворочался ночью-то", - отметил не без торжества Нестеренко. Он на минуту забыл о вчерашнем разговоре с Хазаровым и о своих сомнениях.
- Что, погодка-то вроде как наладилась? - спросил он ласково.
- Да, сейчас хорошо. Но мы время-то зря не теряем. У нас сейчас как раз горячо. Скоро вот новый объект сдаем…
Бахметьев говорил так, словно демонстрировал перед Петром Евдокимовичем свою расторопность, преданность делу. Он почти заискивал перед председателем комиссии.. "Хорош, хорош, - смаковал этот момент Нестеренко, - ты у нас еще попляшешь, мы тебе покажем кузькину мать". Он наклонился, кряхтя, и погладил колено у протеза.
- Знаете, Михаил Спиридонович, - сказал он медленно, стараясь продлить удовольствие. - Качество-то у вас не на высоте? А?
Зорко глянул Бахметьев в невинные глаза старика.
- Качество? Что ж, отчасти… Планы большие, не всегда поспеваем… Но не везде ведь качество-то…
"Куда клонит чертов старик?" - подумал он и пошевелил плечами.
- Куда вы клоните, Петр Евдокимович? - спросил. - Вы председатель комиссии, ваше дело недостатки установить. Вы укажите, если что заметили, мы вам спасибо скажем…
Вообще он чувствовал себя гораздо спокойнее сегодня: брат Иван Николаевич все знал.
- А вот я и говорю… - начал Петр Евдокимович и осекся.
Вспомнил вчерашний вечер. "Зачем, дурак старый, разговор затеял? - подумал он вдруг и почувствовал резь в печени. - Не надо было коньячок пить, не надо…" И улыбнулся жалко, взявшись за бок, и совсем уже другим тоном сказал:
- Печень вот… пошаливает… Не обессудьте. Я ведь это вам так, по-отцовски… Как там, в бухгалтерии-то, наши? Копают?
И отлегло у Бахметьева, совсем спокойно на душе стало. "Вот сволочь старик, - подумал он, - нарочно поиздеваться пришел, на нервах поиграть. Ну, погоди!"
- Я не знаю, как в бухгалтерии ваши, - сказал он спокойно. - Ваше дело проверять, наше - работать. Извините, мне сейчас на объект надо. Хотите - можете со мной поехать.
Печень совсем уж схватило, побледнел Нестеренко, согнулся.
- Водички бы… - попросил.
- Водички? Это пожалуйста.
Взял стакан, налил из графина, Петру Евдокимовичу протянул.
- Спасибо, - сказал Нестеренко. Выпил. Полегчало немного, разогнулся.
- Нет уж, я не поеду сегодня. Я думаю: и так ясно, чего уж… Посмотрю в бухгалтерии, как наши хлопчики там…
- Ну-ну, милости просим. Счастливо оставаться. Я на первом участке, а потом в восьмом питомнике, если что…
И встал демонстративно, ожидая, что Петр Евдокимович встанет. Поднялся Петр Евдокимович, держась за бок. Вместе из кабинета вышли.
Так и начался третий день работы комиссии. Начался у всех, кроме Нефедова. Он не поехал с утра в управление, не было смысла. Потому что к десяти тридцати - к Хазарову.
Накануне вечером, после телефонного разговора с ним, Нефедов долго думал о том, как поступить. Он ни минуты не сомневался в том, что ему будет говорить Хазаров, - за год работы хорошо изучил его характер - и теперь понял: в мягкой форме будет приказано не поднимать шума и вообще потихоньку сворачивать дело. Недаром были слова о стратегии, недаром и вызов в самое горячее время - с утра. Да, Нефедов это понял; собственно, Хазаров мог бы и не вызывать - просто приказал бы полдня просидеть дома, чтобы в его отсутствие Петр Евдокимович Нестеренко… Что уж там. Вот теперь-то этот старик возьмет все в свои руки, и тогда все старания Нефедова…
Да, вот оно и пришло.
Первая мысль: не идти на прием. Что ему Хазаров в конце-то концов? Ведь он, Нефедов, работает над заданием, которое сам же Хазаров ему поручил, он ведь даже просто по должности обязан сделать все наилучшим образом. Тем более что теперь совершенно определенно выяснилось: анонимка была серьезная. Уже того, что обнаружили за два дня, с лихвой хватило бы на то, чтобы если уж не передавать дело в уголовный суд, то по крайней мере снять Бахметьева, а может быть, и не только его. А значит, он даже имеет право не подчиниться. Ведь несправедливо же! И все же… Да, и все же не идти на прием нельзя. Нельзя. Хазаров ведь… Нельзя.
И Нефедов не встал, как последние несколько дней, в семь часов утра, проспал до восьми, тоскливо умывался, завтракал без охоты и в одиннадцатом часу дня ждал Хазарова.
Хазаров приехал не в десять тридцать, а в одиннадцать.
Был чем-то расстроен и принял Нефедова не очень приветливо.
- Ну что у тебя, Сергей Петрович, давай выкладывай.
- Я насчет комиссии, Пантелеймон Севастьянович… Вы мне вчера назначили…
- А, да. Помню. Ну так что у тебя там? Как дела?
- Ничего дела, мы ведь вчера говорили с вами…
- А, да-да. Ну ты вот что, Сергей Петрович! Давай сворачивай! Фактов у вас уже вагон и маленькая тележка, хватит. У меня вчера Нестеренко был, рассказывал. Организуй у них в СУ собрание, пропесочь как надо. Я на собрание сам приеду. Мы им взбучку дадим. Анонимка у тебя? Давай ее сюда. Она свое дело сделала. - Он взял протянутый Нефедовым листок и положил в свой стол. - Все, - сказал он и посмотрел на своего молчаливого инструктора.
Тот сидел серый и еле дышал.
- Ты… Что это с тобой, Сергей Петрович? У тебя что, с сердцем плохо?
Он налил воды в стакан из графина и протянул Нефедову.
- Ну, выпей… Ишь тебя как. Что с тобой случилось-то?
Нефедов выпил и обрел дар речи.
- П-послушайте, П-пантелеймон Севастьянович. Как же так? Ведь мы же… Ведь вы же…
Хазаров не ожидал. Он считал себя тонким психологом, на самом деле умел разбираться в людях, но чтобы такая реакция у инструктора? И по такому поводу? Вот уж не думал он, поручая организацию комиссии Нефедову, что тот примет так близко к сердцу. Да, он видел его заинтересованность, но принял это не за что иное, как за служебное усердие, - он ведь считал Нефедова одним из самых исполнительных инструкторов. Теперь он вспомнил, что его слегка удивили слова Нестеренко о нефедовском рвении, но тогда он не придал им значения.
- Как же так, Пантелеймон Севастьянович? Ведь это жулики, ведь это же… Они же… Антигосударственная практика!
- Ну, ты со словами-то поосторожнее, товарищ Нефедов, это еще надо доказать. Снижение качества за счет темпа работ - это еще не такое преступление, чтобы за него судить. И то, что премии они там себе начисляли, - это, знаешь ли, тоже… Нескромно! Это да.
- Да, но…
- Что "да, но"? - загремел Хазаров, и ноздри его зашевелились. - Что "да, но"? А моральный фактор ты учитываешь? А? То, как воспримет общественность все это? Об этом ты думал? Узкие горизонты, Сергей Петрович! Непонимание самого главного! Я вовсе не против наказания виновных. Но это надо делать так, чтобы не повредить делу, нашему делу! Ты учитываешь, какое общественное звучание будет иметь разоблачение Бахметьева и других? А, учитываешь? Передовой коллектив, получающий знамя из года в год! А? Я уже не говорю, что Иван Николаевич… Да, он его брат, ну и что? Он сам этим делом займется, сам снимет Бахметьева, переведет на другую работу с понижением в должности. Но зато наше знамя не будет запятнано! Зато нашему делу не будет нанесен моральный и психологический урон. Если ты хочешь знать, это наша с тобой промашка, Сергей Петрович, мы проглядели такое. Раньше надо было в колокола бить! Сейчас, знаешь ли, нам и так хватает… Ты о врагах подумал?
Когда Петр Евдокимович Нестеренко отозвал в сторонку Геца и всяческими полунамеками дал ему понять, какого курса придерживается сейчас Хазаров в отношении комиссии, главный инженер СУ-15 очень скоро понял председателя, гораздо скорее, чем сам Нестеренко уяснил себе, что его поняли. Лев Борисович сказал так:
- Я вас понимаю, Петр Евдокимыч. Но вряд ли это можно теперь сделать. Факты говорят сами за себя. Как член комиссии и специалист я обязан довести дело до конца и сдать материалы куда следует.
- Гм-гм. Что вы имеете в виду, Лев Борисович?
- Я имею в виду контроль.
- Ага, ну что ж. Я с вами полностью. Не возражаю, - просветлел вдруг Нестеренко.
"Хитер же, однако! - подумал про Геца. - К Сыпчуку обращаться, пожалуй, смысла нет. Этот сыч уж теперь, пока до всего не докопается, не отцепится. Вот разве что с Барнгольцем поговорить? Только что он может сделать? Со Старицыным, этим молокососом, тоже нет смысла язык чесать". И он окончательно решил взять свой прицел на Геца. Останавливать Сыпчука бесполезно - не остановишь, а вот материалы прямехонько к Ивану Николаевичу направить - это выход. Это наверняка то, что Пантелеймону Севастьяновичу нужно. Удачный разговор!
За спиной Петра Евдокимовича теперь глыбой высилась внушительная фигура Хазарова. Петр Евдокимович будто затылком ощущал се.
ГЛАВА XI
Но только самый представительный из членов комиссии, Лев Борисович Гец, вовсе не был настроен так тихо и мирно, как посчитал Нестеренко. Он ждал такого оборота дела и ни на минуту не сомневался в том, что за кулисами всего спектакля с самого начала стоит Пантелеймон Севастьянович Хазаров. А за ним и Иван Николаевич, двоюродный брат Михаила Спиридоновича Бахметьева. И ответил Лев Борисович председателю комиссии насчет вышестоящей инстанции совершенно умышленно - для того чтобы выиграть время. Потому что он сам пока еще не понял, как будет вести себя во всей этой истории.
Разумеется, грубейшей ошибкой организаторов комиссии, по мнению Геца, было то, что доверили они это дело Нефедову - человеку, как видно, не без способностей, но обиженному жизнью. Когда они шестеро сидели в закусочной и этот маленький человек, волнуясь, развертывал перед ними свой план, Гец был удивлен до предела. Как? Столько жару из-за какой-то совершенно обычной ревизионной комиссии? Из-за обычной проверки? Этот фантаст развертывал план, похожий на план ограбления банка или иной детективной операции. Внезапность… Распределение ролей… Инкогнито Петя… Это последнее особенно удивило Геца - уж не начитался ли инструктор шпионских романов? Но что-то в лице, в манерах Нефедова вызывало симпатию… Да, ошибкой организаторов было то, что они не разглядели Нефедова, а тот конечно же, почувствовав минимум свободы, который ему предоставили, моментально принял порученное дело за самое важное в жизни. И, сделав действительно наилучшим образом, посадил организаторов в галошу. Когда вскрылось у Барнгольца и вообще во всем управлении, Гец понял, что надо ждать соответствующего сигнала. И не ошибся. Теперь этот сигнал пришел.
Вот только что ему-то делать теперь?
Судя по сложившейся ситуации, все материалы надо бы незамедлительно отправить в какой-нибудь вышестоящий контроль. Там разберутся и вынесут соответствующее решение. Если, конечно, у здешних деятелей не окажется и там какой-нибудь руки. Однако даже если руки нет, в самонадеянных и поспешных действиях есть известная доля риска.
В своем СУ-15 Гец чувствовал себя достаточно прочно, с начальником СУ у него были вполне хорошие отношения. С парторгом тоже. Однако… Ведь у него семья как-никак.
Он сам себе удивлялся: в чем дело? Он, Гец, всегда такой рассудительный, спокойный - он ведь и шагу не может шагнуть без того, чтобы детально его не обдумать, - а тут собирался ввязаться в историю, весьма неприятную и скорее всего безнадежную. И чувствовал, почти уверен был, что ввяжется. Зачем? Как это глупо. Ну, хорошо, ну, отдадут они материалы, ну, накажут жуликов, снимут и отдадут под суд в лучшем случае, ну, предположим даже, ничуть не пострадает реноме Геца у себя в управлении, - кстати, ведь именно его кандидатура намечалась на пост главного инженера во вновь создаваемой организации… Ну, добьются они правды здесь, ну и что? Кому она в сущности нужна? И зачем?
Отойдя от Нестеренко, Гец опять занялся проверкой документов за второй квартал текущего года. Посмотрел на Сыпчука. Тот, кажется, забыл обо всем на свете - только периодически отхлебывал чай из стоящего рядом стакана на блюдечке и все вынюхивал что-то в бумагах Барнгольца. С видимой неохотой, часто потягиваясь и поглядывая в окно скучающими глазами, работал Старицын.
Барнгольц сидел рядом с Сыпчуком, готовно подкладывая ему нужные сводки, - казалось, что не его проверяют, а он проверяет: таким деловитым и спокойным был его вид.
Вот этот Сыпчук. Небось играет на цифрах, как на клавишах. Что ему пожар на планете? А Вадима интересуют женщины - самый возраст - что ему до этих бумаг?.. Зачем вообще все?
Но как-то поступить все же надо.
У прораба Леонида Николаевича Авдюшина третий день работы комиссии был счастливым днем.
С утра побывав на участке, показав там свое добродушное губастое лицо, он около двенадцати нашел предлог, чтобы заехать в управление. Заглянув в бухгалтерию, увидев там деловую озабоченность и незнакомых людей, он никак не мог уехать, все ходил по коридорам, и губы его беспричинно расплывались в улыбке. Для начала его, конечно, поставили бы - по-старому - начальником одного из участков. Он поднял бы работу, организовал бы все самым лучшим образом - о, он знает, как надо! Конечно, эта специальность - не самая интересная, ее и не сравнить с той, по которой он работал, когда встретил Нину, но все же и здесь можно найти что-нибудь подходящее - всегда ведь это: лишь бы начать… Он уже видел себя совсем другим, таким, каким был раньше, уверенным.
И днем, появившись опять на своем участке, узнав, как идет работа, и во второй половине дня - ожидая представителя заказчика в конторе, и вечером, направляясь в детский сад за ребятами, он чувствовал себя так, словно ему все время приходилось сдерживаться от улыбки, от радости, которая так и распирала его изнутри. И эти несколько дней, как по волшебству, погода стояла солнечная - ни облачка! - словно специально, словно прибыли это посланцы неба, пришельцы, а не шесть обыкновенных людей…
Лев Борисович Гец, вечером направляясь домой, старался идти не спеша, размеренно вдыхая и выдыхая воздух. Он тоже отметил это удивительное изменение погоды - несколько совершенно безоблачных дней после ненастья.
Он еще не решил, как поступить.
С бухгалтерией в основном покончено. Теперь надо выехать на объекты, установить приписки. И - насчет главного инженера.
А там будет видно.