Стало совсем светло. Из-за бугра показалось солнце. Свежий, чистейший и мощный покров снега заискрился тотчас - лучистые звездочки разбежались. И порозовело небо. Никонов остановился. Смотрел.
- Вот оно, вот оно! - не удержался он.
Василий Семенович ответил вежливо, хотя и с восхищением искренним:
- Да, красиво очень.
Он похож на собаку, подумал Никонов. Только ведь и собаки есть ненавязчивые. Разозлившись, Никонов побежал опять. Тропинка нырнула в кустарник. Кустарник был по-зимнему пушист, весь разукрашен голубоватым инеем. Сквозь кружево заиндевевших веточек просвечивало розовое солнце, и внизу, на нетронутом голубом бугристом снегу светились розовые блики. Василий Семенович отстал. Никонов вздохнул с облегчением. Остановился. У него онемело лицо, глаза защипало.
…Да, так это было. Он садился в лодку один и как раз успевал выгрести на середину большого плеса, когда над лесом выглядывал красный горб солнца. Никонов раздевался до плавок и налегал на весла, и одинокая лодка на плесе чертила прямую линию вдаль, и громадное красное солнце, вставая, озаряло победным светом; и пело, казалось, все существо Никонова, и чрезвычайно значительным, символическим казалось это магическое воздействие солнца, и жизнь была впереди бесконечной.
Это было то время, когда Никонов думал: бросить все и засесть наконец по-настоящему за науку, на хлеб и воду, или…
Он тряхнул головой и пошел назад, не оглядываясь.
- Ну, как? - с деланной бодростью спросил у Леонида Николаевича, когда подошел и увидел двух промороженных насквозь рыбешек, что валялись около его лунки.
- Хреново, - ответил Леонид Николаевич совсем по-школьному.
Никонов подошел к своей лунке и подергал удочкой, чтобы проверить, не нацепилось ли что. Ничто не нацепилось. Еще только девять часов, с тоской подумал он, взглянув на часы.
Василий Семенович, потерявший его в лесу, теперь медленно возвращался.
- Слушай, Вася, - сказал Никонов, когда тот подошел. - Может, за молоком сходим? Все равно не берет ни черта, а? Ты знаешь, где деревня?
Василий Семенович встрепенулся.
Они поднялись на берег и пошли в сторону деревни. Впереди была возвышенность, бугор, за ним должна была быть деревня.
"Может быть, все-таки бросить все? Теперь! Бросить и…" - вдруг подумал Никонов.
Они перевалили через бугор, по которому струилась поземка, и увидели деревню. До нее было еще километра два, не меньше, однако Никонов с какой-то злой радостью принялся месить снег, его было чуть ли не по колено. Часа два проходим, не меньше, слава богу, подумал он. Василий Семенович, ни слова не говоря, шел за ним след в след.
Постучали в дверь первой попавшейся избы.
- Хозяйка, молока не найдется?
Тут опять сверкнул какой-то лучик и засиял-засверкал было. Хозяйка отворила, и пахнуло на Никонова уютным деревенским теплом, хлебом. Хозяйка была пожилая - много морщин, но моложавая, бойкая. Пока доставала кринку, стаканы, Василий Семенович и Никонов уселись на скамью у двери и хорошо, радостно переглянулись.
- А что, хозяйка, как жизнь деревенская? - спросил вдруг Никонов весело.
- Жизнь-то? Хорошо. Теперь хорошо стало, чего ж… - Хозяйка светло смотрела голубоватыми глазами на Никонова и улыбалась. - А все ж таки, если честно говорить, то…
И она умолкла.
Злясь на себя за что-то, Никонов молчал тоже. Молоко было чересчур холодным и казалось безвкусным. Заломило переносицу. Хозяйка, повозившись где-то в другой комнате, вошла и начала вдруг рассказывать, жалуясь. Чертовщина какая-то, подумал Никонов, чувствуя, как звонко запульсировало в мозжечке. И в желудке кольнуло. Чтобы не обидеть, он машинально поддакивал хозяйке. Лучики все до одного погасли, остался только назойливый звон.
- Пусть меня осудят, я не боюсь, - сказала хозяйка внезапно. - Я правду говорю, разве нет?
Никонов и Василий Семенович переглянулись молча.
- Слушай, Вась, - сказал Никонов, когда выпили молоко. - Может, поспим здесь?
- У вас поспать можно, хозяюшка? - спросил он.
- А чего ж. Пожалуйста. Здесь и постелю. А хотите, в сенях.
- А Ленька? - встревожился Василий Семенович.
- Да, ты прав. Сейчас пойдем. Извините, хозяюшка, нам идти надо.
Вышли. Солнце теперь било в лицо, и потому веселее было идти. Но дул в лицо и ветер.
Никонов сошел со своих старых следов и зашагал по целине опять.
- Ты куда? - спросил Василий Семенович.
- Ничего, я так. Ты иди.
Сзади он слышал скрипение валенок Василия Семеновича - пошел-таки за ним след в след. "Что за кретинизм!" - взорвался Никонов. И остановился: сердце колотилось слишком.
- Погоди немного. Передохнем. Ты как, не устал? - спросил Василия Семеновича, и сердце вдруг заныло от жалости к нему.
- Нет, ничего, - едва переводя дух, ответил тот.
- Ну, мы потише пойдем. Торопиться-то некуда, верно? У тебя с сердцем вообще как?
Василий Семенович улыбнулся благодарно.
- Ничего, может быть, к вечеру клев будет, верно? - сказал Никонов и слегка хлопнул Васю по плечу.
- Конечно, будет, - согласился Василий Семенович радостно.
Зашагали.
Никонов напряг мышцы рук. У него все еще были отличные мышцы, особенно плечевой пояс. Когда-то собирался всерьез заняться спортом - сначала лыжами, потом борьбой. Даже боксом пробовал немного. Плаванием… Куда же время-то утекло?
Пришли на место, к своим старым лункам. Здесь никого не осталось. Лунки с горками ледяных осколков, следы людей, окурки. Только метрах в двухстах виднелись фигурки. Пошли к ним.
Отыскали Леньку.
- Что-то вы долго, ребята, - сказал он и вытащил окуня. В его чемоданчике уже лежало с десяток. Видно было, что он абсолютно счастлив.
У Василия Семеновича тоже загорелись глаза.
Вот не везет, подумал Никонов. Теперь от лунок не оттащишь до вечера. И прорубил тоже. Клев немного оживил его. Вытащив шестого окуня, он почувствовал, как к нему возвращается что-то. И даже захотелось - как тогда - повторять про себя стихи Пушкина: "В те дни, когда в садах Лицея…" Тогда это было как заклинание, под которое клевало особенно хорошо. Однако теперь не помогло: клев кончился.
- Ну, что? - спросил он Леонида Николаевича громко.
- Что-то перестало, - ответил тот. - Посидим еще, может, подойдет?
- Посидим.
А у Никонова началось опять. Ему захотелось упасть с чемоданчика лицом в снег. Даже если он попытается объяснить им - Леньке, Васе, - они не поймут. Довольны жизнью абсолютно.
- Как насчет другого места, а?
Леонид Николаевич смотрел на него.
- Какого места? - не понял Никонов, но почувствовал, как похолодело в груди.
- Ну, может, поищем? Где клюет… - как бы оправдываясь, сказал Ленька.
- А! Давай поищем, - устало вздохнув, согласился Никонов и поднялся. - Пошли.
Они втроем прорубили еще с десяток лунок и просидели часа два. Никонов пригрелся на своем стульчике, старался дремать.
К деревне шли быстро, резво. "Как аргонавты в старину, покинем мы свой дом… Как аргонавты в старину, покинем мы свой дом… Как аргонавты в старину… - в такт шагам повторял Никонов тоже по старой памяти. Из Джека Лондона. И получалось здорово. - Как аргонавты в старину…"
- Если бы сейчас и водочки… - вырвалось неожиданно. - У Леньки наверняка есть, хорошо… Что, пойдем к ней же? - спросил Никонов, повеселев.
- Можно, - согласился Василий Семенович.
- Черти, молоко без меня пили! - с опозданием обиделся Леонид Николаевич.
Хозяйка обрадовалась им.
- Ночевать будете?
Зачем пришли, уже досадовал Никонов, глядя на то, как Ленька деловито достает бутылку из рюкзака.
Сняли шубы. Было тихо, только тикали ходики. Висел старый продавленный репродуктор, молчал. Сердце заныло. В избе, где он так часто бывал в те годы, висел точно такой же, только без конца говорил - хрипло и еле слышно. Откуда он здесь, старый? И почему молчит?
Выпили.
- Ребята, на плотах поехали вместе, а? Летом! По Сибири! - громко заговорил Никонов, жуя. - Как, старики, а? Тряхнем?!
- Можно, - сказал Ленька, польщенный.
"За что они уважают меня?" - подумал Никонов, мрачнея опять.
- А сейчас - домой! Идет? - сказал он зло и усмехнулся криво.
- Что?! - с дурашливым недоумением Ленька.
- Почему?.. - мягко и искренне Вася.
Не ожидали. Разумеется. Для них он, Никонов, странен. Странен, зол, капризен.
У Василия Семеновича был такой обескураженный вид, что казалось, он вот-вот заплачет. Большой сорокалетний мужчина с пухлым лицом. И пошутить нельзя… А Леонид Николаевич?.. Ленька наклонился и принялся искать что-то в своем мешке. Обиделся. Хотя возражать не собирается тоже.
- Ты что, серьезно? - спросил наконец Ленька, придя в себя и подняв голову. Глаза его были грустны.
- А что? Все равно не берет ни черта. Да и ветер… - убежденно заговорил Никонов.
- Нет, я так… - негромко сказал Ленька. - Нелепо все же. Впрочем, я понимаю тебя. Я тебя понял. Работа, да?
"Неужели?! - мысленно воскликнул Никонов. - Ты понимаешь меня? Ах, какой же ты молодец. Ты, выбравший себе тишайшую гавань, оградивший ее молами-шлюзами, не замечающий океанских кораблей, которые по ночам светят своими… Что это я вдруг? Высокопарно так…" - остановил сам себя. Глаза наполнились слезами - луком закусывали.
"Ну откажитесь, скажите, что вы остаетесь! - чуть не закричал Никонов. - Хоть это вы можете?! Скажите, что я ничтожество да с претензиями еще, что не оправдал, что вы зря верили, что…"
- Почему же нелепо? - сказал вслух спокойно. - Клева нет, погода портится, видели, снег пошел? Вась, ты как?
- Не знаю. Не понимаю я тебя что-то, - искренне недоумевая, ответил Вася. - Какой снег? Но если ты…
- Нет, я пошутил, ребята. Не обижайтесь. Если вы не хотите…
И он тяжело вздохнул.
- Давайте-ка еще по одной. За погоду!
- Я остаюсь, ты как хочешь, - сказал Ленька, бойко хрустя огурчиком.
"Ну и черт с тобой", - выругался Никонов про себя.
Потом пили чай.
"Мой милый, мой князь, мой жених, ты печален в цветистом лугу", - вертелись в голове стихи Блока. При чем тут?..
- А я ему говорю: ты что же это, хороший человек, делаешь, а? Не стыдно, говорю, тебе, а? - все жаловалась хозяйка.
Никонов громко прихлебывал чай из блюдечка.
Стемнело.
Никонов поднялся и вышел из избы. Ярко, во всю мощь светила луна. Было так тихо, что слышались какие-то шорохи со стороны Волги. Над избой мерцал Орион, любимое созвездие. Повеяло таким покоем… Никонов вздохнул и закрыл глаза. Нет, это невыносимо. Что надо сделать? Сейчас, теперь, немедленно. Министерство, бумаги, утонул в бумагах, а время летит, и молодость скоро…
Стукнула дверь, кто-то вышел в сени. Никонов повернулся и направился в избу, столкнувшись в дверях с Васей.
- Ребята, я поехал, вы как хотите, - сказал он, распахнув дверь. Сказав, почему-то почувствовал себя легче.
- Черт с ним, я тоже. Клева нет, правда, - сказал Василий Семенович, робко топчась на пороге.
- Вы серьезно? - спросил Леонид Николаевич, подняв глаза от своих мормышек.
Василий Семенович, ища поддержки, посмотрел на Никонова.
- Да, - сказал Никонов. - Сегодня буду в Москве. Надо, понимаешь. Дела, ты верно сказал…
И принялся одеваться.
Он теперь, как когда-то, шел впереди. За ним - Василий Семенович, третьим - Леонид Николаевич, который в конце концов решил ехать тоже. Хотя и недоуменно хмыкал теперь по дороге.
"Чепуха какая. Бессмыслица! - думал Никонов, с наслаждением шагая. - Но они-то, они-то. Мужики, называется, господи…"
Поезд подходил, когда они были метрах в пятидесяти от платформы. Пришлось бежать. Никонов пропустил своих спутников вперед и вскочил последним. "Предательство! - резануло вдруг. - Предательство… За что я с ними так… Самого себя я… Да и других тоже. Я виноват во всем, а…" В один миг представился ему простор Волги, завтрашний погожий день, белое солнечное великолепие. Каким мог бы быть этот день, если бы… Ослепительным, счастливым. Восторженным. Было когда-то, мечтал… "Пересмотреть все к чертовой матери, начать сначала! - Задохнулся от этой мысли, как от удара. - Что я делаю?!" - промелькнуло панически.
С ужасом понял он, что вот сегодня, только что, дан был ему еще один шанс. Еще один. Может быть, последний. Распахнулось нечто - какая-то ясность необычайная, и увидел, и понял, и если бы теперь…
Инстинктивно Никонов рванулся назад, к выходу из вагона, столкнулся с кем-то в проходе, хотел крикнуть своим друзьям, заставить и их вернуться… Но тут же ощутил мягкий толчок оттого, что поезд тронулся.
- Поехали, - сказал он Василию Семеновичу, который уже с готовностью на него смотрел. - Поехали, слава богу, - повторил он, уже как будто бы искренне радуясь. - Успели.
И, глубоко вздохнув, сел на свободное место.
ЛИСТЬЯ
Летний солнечный день. Загородное шоссе: горячий сухой асфальт с россыпями щебня по обочинам - от него хрустит под ногами, - редкие автомашины, что с шумом деловито проносятся мимо нас, навстречу и обгоняя, маленькие дачные домики по обеим сторонам шоссе, глубокая яма справа, плавные подъемы и спуски, овраг с ручейком и мостиком впереди.
Нас трое: Рита, Светлана - "Светик", Славкина подруга, - и я. У Риты ярко-красная юбка, белая блузка и туфли на высоком каблуке. Они подворачиваются, когда кусочки щебня попадают под ноги, и Рита морщится, смеется, я вижу, что она устала, и мне хочется нести ее на руках.
Мы приходим на недостроенную Славкину дачу - Славка встречает нас, - начинаются обычные, долгие и нескладные хлопоты дачников-горожан: ходим за водой, разжигаем примус, зачем-то ставим кипятить чайник, который не понадобится. Спускаемся в овраг к ручью, чтобы умыться, налаживаем магнитофон. Мы садимся за стол, нас пятеро, пятый-лишний - Алик, Славкин брат, - пьем вино из чашек и стаканов, потому что рюмок нет, подшучиваем друг над другом, смеемся.
Потом мы шумно собираемся гулять по оврагу - овраг большой и глубокий, он весь порос густыми, труднопроходимыми зарослями осины, ольхи, орешника и большими деревьями - сосной, березой, - в пяти шагах там ничего не видно. Первыми уходят Славка со Светиком, затем куда-то таинственно скрывается Алик, а Рита почему-то остается, садится на кровать и говорит, что у нее кружится голова, но "это сейчас пройдет", и тогда она найдет нас.
Она не смотрит на меня, отворачивается, закрыв руками лицо. Может быть, она на меня обиделась? За что? И я сажусь рядом и участливо спрашиваю, что же с ней такое. Она не отвечает, я сижу с глупым видом, не зная, что делать. Потом наконец она встает и мы идем.
Мы идем по тропинке, которая вьется по склону среди бугров и берез. Рита ведет себя опять непонятно, и, когда я показываю ей кривую березу, один из стволов которой, седой и толстый, повис горизонтально над склоном, - она смеется странно и говорит, что у нее в туфлю попал камешек. Она решительно спускается к ручью, пока я чинно сижу у кривой березы. Наконец слышу, как она зовет меня от ручья, но почему-то не двигаюсь - почему она от меня убежала? - и вот уже ее не слышно, а когда, продравшись сквозь заросли, я подхожу-таки к ручью, ее там уже нет. Теперь я кричу, но она не отзывается.
У меня немного болит горло - недавно болел - и чуть-чуть кружится голова, потому что давно не был за городом; день жаркий, солнце россыпью ложится на листья кустов - это напоминает мне что-то, сказку из сна, и вот я уже отрешенно бегу по берегу ручья, продираюсь сквозь кусты напролом, пригибаюсь, где нужно, прыгаю через склоненные ветви - и листья шумно и хлестко бьют меня по лицу, мне уже тяжко, больно дышать, и передо мной то вспыхивает солнце на ветках, то веет угрюмой сыростью из-под густоты кустов, и в ярко-зеленые пятнистые полосы сливается множество пахнущих, хлещущих и щекочущих, жестких и мягких, зовущих, пьянящих листьев.
Я бегу долго - и тайна ручья раскрывается мне. Вижу, как кончаются густые заросли по его берегам - он течет уже по равнине, на том берегу его - большие засеянные поля, на этом, моем берегу - длинное здание фермы, домик, где живет, вероятно, сторож, и стадо коров. Я нашел себе какую-то палку и теперь иду, словно странник в незнакомой стране, опираясь на посох, смотрю по сторонам, вижу небо и солнце и жду чего-то. И хотя все еще прерывисто вздыхаю от бега и от непонятной обиды, в груди печет, болит горло - я счастлив. Смело прохожу сквозь коровье стадо и с сознанием собственной значимости, бывалости, постукиваю палкой по дороге.
Навстречу идут люди. Кто они, откуда? Они проходят мимо, но я слышу их разговор и догадываюсь: торопятся на электричку. Разочарование… "Какая здесь станция поблизости?" - спрашиваю вдогонку. Они отвечают, и я понимаю, что пробежал совсем немного - меньше одной остановки поезда… Вновь ныряю в зеленые заросли, в листья, бегу назад по ручью вприпрыжку и пригибаясь, где нужно. И опять все забыто, и я, кажется, пою что-то - песни, которые приходят сами собой. Летят мимо меня листья зеленой пятнистой полосой, они хлещут и гладят меня по лицу…
Но в глаза мне сверкает красным. Рита. Она сидит в своей красной юбке на пенышке у края оврага и спокойно, с улыбкой смотрит на меня.
Останавливаюсь нехотя, взбираюсь по крутому склону, цепляясь за корни, и сажусь недалеко от нее, на траву. "А я думала, уж не медведь ли. Такой треск стоял…" - говорит Рита. "Как видишь, не медведь", - отвечаю хмуро. Мы сидим некоторое время молча. Потом поднимаемся и вместе идем на дачу. У тропинки нам встречается маленький шалаш, крытый еловыми ветками. Я останавливаюсь, заглядываю в шалаш, пробую его прочность. "Какая прелесть! - говорит Рита. - Правда?" - "Хороший шалаш", - говорю я угрюмо, и мы идем дальше.
Мы приходим на дачу - Славка со Светиком уже здесь, к Алику тоже приехала его подруга, Соня, - и мы все теперь играем в волейбол на поляне. У Сони каштановые густые волосы и голубые глаза, красный гребень постоянно падает в траву, волосы рассыпаются и мешают ей играть, она разрумянилась от игры и от солнца, и, поправляя гребень, она улыбается смущенно, словно ей неловко, что у нее такие густые хорошие волосы. Рита красиво играет в волейбол - она спортсменка, - мяч мягко и послушно отлетает от ее рук, но она не смотрит на меня, играет серьезно, сосредоточенно, закусив губу. Может быть, я опять обидел ее?..
Вечером мы едем в электричке - мест нет, вагоны набиты битком, и мы стоим в тамбуре. В тамбуре полутемно, тускло горит одна небольшая лампа, вагон мягко покачивается, постукивают колеса, в двери без стекол веет прохладный ветер - и проносятся мимо домики с освещенными окнами, еле видные в сумерках поля и деревья. Деревья, кусты… Мы молчим, и глаза у Риты блестят, она смотрит на меня долго и странно, она ждет от меня чего-то. Придвигаюсь к ней ближе - я вижу, что ей холодно, мне становится жалко ее, - она кладет голову мне на грудь и всхлипывает, вздрагивает от чего-то.