Было бы рискованно в такую погоду отпускать людей с корабля. Да в этом теперь и не было жизненно-острой необходимости: ценой неимоверных трудов и лишений в предыдущие дни мы почти полностью спасли свои аварийные запасы. Оставалось перевезти на новую базу бочку авиамасла, несколько мешков с углем и деревянные козлы, которые стояли над майной для глубоководных измерений.
Несколько дней мы были в плену у шторма. Злобные холодные ветры атаковывали корабль то с севера, то с юга, то с запада, то с востока. Порою казалось, что мы попали в какую-то западню, - со всех сторон обрушивались на нас удары, способные сбить человека с ног.
Когда я вспоминаю эти дни, приходится лишь удивляться тому, что такая частая смена ветров не вызвала нового катастрофического сжатия. Видимо, на этот раз ледяные валы миновали "Седова" и прошли стороной...
Только теперь, когда ветры несколько утихли, мы смогли завершить оборудование новых аварийных баз. Перевезли к палаткам остатки грузов, все как следует уложили, пересчитали, проверили.
Буйницкий с Мегером отправились на поиски магнитного домика - нашелся же склад аммонала в 200 метрах от корабля! Уйдя под вечер, они вернулись только ночью, окоченевшие, усталые, злые.
Правда, Мегер бодрился и пытался показать, что ему, старому морскому волку, такие прогулки нипочем. Но это даже ему плохо удавалось, и, в конце концов, он признался:
- На нашем уважаемом Черном море работать гораздо интереснее.
Буйницкий коротко доложил мне:
- Домика нет. А на льду делается такое... такое, что сразу даже слов подходящих не подберешь...
Я предложил Буйницкому подробно описать результата разведки в нашем "Дневнике наблюдений за жизнью льда". Через полчаса я с интересом прочел его запись:
"Вечером ходил с Мегером искать магнитный домик. К сожалению, не нашли. Настолько темно, что достаточно отойти от судна на 70-100 метров, как его уже не видно.
Лед в районе, где раньше стояли палатки и магнитный домик, так исковеркан, что узнать его невозможно. Появилась масса трещин и новых гряд торосов. Так как в последние дни держалась сравнительно высокая температура, большинство трещин покрылось еще очень тонким льдом. Не будь у нас некоторого опыта хождения по льду и большой осторожности, мы наверняка бы не однажды провалились. Ужасно темно, и, кроме того, все запорошило снегом. И только благодаря некоторому опыту соображаешь, что лед ненадежный: обстукиваешь, и палка легко его пробивает.
Трудно представить себе ту огромную силу, которая нужна была, чтобы так нагромоздить лед. Местами буквально не знаешь, куда идти,- везде гряды и нагромождения высотой в 3-4 метра.
В одном месте мы нашли нечто подобное кратеру небольшого вулкана: лед нагромоздило в виде усеченного конуса высотой до 4 метров. Когда заберешься наверх, перед тобой открывается огромная котловина, причем склон ее настолько крут, что спускаться внутрь кратера невозможно, - можно лишь скатиться. Свет фонаря слишком слаб, чтобы осветить котловину, и от этого она кажется еще более грандиозной и таинственной.
В нескольких местах лед треснул и разошелся на 10-15 метров, но вода почему-то в разводье не поднялась и замерзла на 1-1,5 метру ниже поверхности льда - образовались траншеи с вертикальными стенками довольно значительной высоты..."
27 ноября мы находились на 85°29',6 северной широты и 124° 12' восточной долготы. За две недели до 27 ноября координаты были почти те же. Повинуясь изменчивым ветрам, корабль вместе со льдами на протяжении этих двух недель описывал замысловатую петлю, тычась, словно слепой, то на север, то на юг, то на восток, то на запад. Мы сделали за это время круг радиусом в 7 миль.
Казалось, что теперь, наконец, наступила долгожданная передышка. Должна же была иссякнуть энергия, превратившая некогда спокойные льды в этот дикий хаос! Но передышка продолжалась всего несколько дней.
Уже 1 декабря ветер перешел к западу и внезапно засвежел. Небо покрылось лохматыми облаками, первыми вестниками шторма. Поднялась пурга. Начинался настоящий ураган - третий за один месяц! Было от чего приуныть: вместо долгожданного успокоения зима принесла новое обострение ледовой обстановки.
Пурга наметала на льду чудовищные сугробы, вышиной в несколько метров. Слой снега покрывал судно, словно теплое пуховое одеяло. Стоило на минуту выйти наружу - и пурга мгновенно забивала снегом лицо, запорашивала глаза, ноздри, покрывала всю одежду ледяным панцирем.
Только 5 декабря пурга прекратилась, ветер отошел к северо-западу и начал стихать. Температура повысилась до минус 4,8 градуса. Небо стало проясняться. Показалась луна. И сразу же, точно по волшебству, изменилось все окружающее. Дрожащий лунный свет превратил нагромождение льдов в прекрасные сказочные замки, крепостные стены какого-то сонного царства. Сам "Седов", засыпанный снегом, с обледеневшим такелажем, напоминал гигантскую елочную игрушку, осыпанную сверкающими блестками.
Это феерическое зрелище лишило покоя наших фотолюбителей. Даровое лунное освещение обеспечивало идеальную четкость снимков. Немедленно все аппараты были извлечены из чемоданов и ящиков, и через несколько часов торжествующие фотографы демонстрировали свои негативы: десятиминутная выдержка обеспечивала прекрасные фотографии. Но в самом разгаре этих мирных занятий Арктика вновь достаточно внушительно напомнила о своей традиции: перемена ветра неизбежно должна вызвать подвижки льда.
Дело было после обеда. Воспользовавшись тихой, ясной погодой, Буйницкий, Гетман, Недзвецкий и Шарыпов отправились строить новый снежный домик для магнитных наблюдений, после гибели нашей старой базы эти наблюдения снова пришлось вести в тоненькой шелковой палатке.
Через полчаса на корабль неожиданно примчался запыхавшийся Гетман. Он отыскал меня и одним духом выговорил:
- Возле палаток на новом месте трещина...
Это была крайне неприятная новость: неужели наша работа прошла даром и теперь, после трех недель упорного, нечеловеческого труда, придется все начинать сызнова и отыскивать третье поле?..
Гетман возбужденно продолжал, суетливо жестикулируя:
- Как змей подползла. Как змей! Разглядеть ее трудно - ниточка. На самую-самую малость под палатку не пролезла...
Я позвал своего старшего помощника:
- Андрей Георгиевич! Лед под палатками трескается. Надо проверить. Захватите с собой Буторина и Гаманкова...
Через несколько минут старпом и боцман в сопровождении Гаманкова и Гетмана уже побежали по льду к палаткам, смутно темневшим среди голубоватых скал.
Пока люди добрались туда, предательская трещина, которая только что была едва заметна, разошлась на 2 метра. Большая палатка с нашим драгоценным аварийным запасом едва не повисла над дымящейся черной бездной, - она теперь стояла всего в полуметре от воды. Одна оттяжка была оборвана, и конец ее, закрепленный по ту сторону трещины, полоскался в стылой воде.
Извилистое разводье уходило с юго-востока на северо-запад до пределов видимости. По ту сторону лед с тихим шорохом перемещался, и оттяжка, оторванная от палатки, уплывала на север.
Андрей Георгиевич немедля организовал работу. Пока Буторин свертывал палатку, остальные люди привычными, ловкими движениями хватали ящики, тюки, бочки и оттаскивали их подальше от трещины, на новое место.
К 17 часам разводье беззвучно разошлось в полынью в 40 метров, а на севере открылось новое разводье. Оно шло наперерез первому и смыкалось с ним. Лопнул лед и на юге, в каких-нибудь 50 метрах отсюда. Одним словом, повторялась знакомая картина: могучее ледяное поле на глазах у нас превращалось в какую-то груду бесформенных обломков.
К ночи все как будто бы утихло. Разводья внезапно сошлись, нагромоздив новые гряды торосов.
Закончив вахту в полночь, я еще раз окинул взором причудливый лунный пейзаж. Было тихо. На небе мерцало полярное сияние. Вокруг луны дрожал радужный круг. Высоко, почти в самом центре небосвода, светилась холодная и равнодушная, но в то же время величественная и гордая Полярная звезда.
Я ушел в каюту и сразу же крепко заснул. А под утро меня разбудили скрип снастей, вой ветра и шорох льда. За ночь все вокруг резко изменилось. Ураганный ветер неистово рвал заиндевевшие праздничные флаги, поднятые над кораблем в честь Дня Конституции. Все небо было закрыто облаками, кругом снова все было черно и неприветливо. Пурга наметала новые и новые сугробы; корабль, казалось, врастал в лед и становился все меньше.
Четверо суток выл ветер. А к вечеру 9 декабря в его заунывную музыку вплелись знакомые басовые нотки льдов, - трещины вокруг судна возникали с такой быстротой, что казалось, будто какой-то невидимый гигантский топор рубил ледяные поля на куски. Трещины возникали в беспорядке и шли в самых различных направлениях. Они то пересекали друг друга, то шли параллельно, то бессильно упирались в торосы, то рвали торосистые гряды с необычайной легкостью. Предугадать направление и размеры очередной трещины было немыслимо.
Мы напряженно всматривались вдаль, туда, где стояли наши палатки; порвет или не порвет? Это была какая-то нелепая лотерея, невольные участники которой вынуждены были ставить на карту все, что у них было: силы, здоровье, надежды...
В 23 часа 30 минут из-за палаток послышался глухой удар, и на белом поле льда легла черная тень.
- Порвало!..
- Алферов, Недзвецкий! На лед! Осмотреть палатки! - скомандовал я.
Вооруженные фонарями и баграми механики помчались по льду к аварийной базе. Через четверть часа красноватые огоньки фонарей беспокойно замелькали в воздухе, описывая круги. Это был призыв о помощи. Немедленно начался очередной общий аврал. Теперь надо было спасать малую палатку, в которой находилась аварийная радиостанция, - новая полынья раскрыла свою дымящуюся пасть в нескольких метрах от нее. Кроме того, в разные стороны от малой палатки расходилась целая сеть трещин, бравших свое начало в каких-нибудь 5-20 сантиметрах от края полотна.
Все поле крошилось и расползалось на куски - точь-в-точь как это было в ночь с 12 на 13 ноября. В нашем распоряжении теперь оставался лишь небольшой обломок поля, размером всего в 200 квадратных метров. И все грузы мы спешно перетаскивали на самую середину этого обломка.
В 1 час 30 минут ночи перевозка аварийных запасов была закончена. Ждали новых неприятностей: льдину могло расколоть на еще более мелкие куски и унести от корабля. Поэтому Буторин каждые полчаса наведывался на аварийную базу. Но подвижки неожиданно прекратились. Прекратились так же внезапно, как и начались.
На этот раз льды оставили нас в покое надолго. Мы могли, наконец, перевести дух и дать отдых нервам, изрядно потрепанным за месяц беспрерывных авралов.
Наши будни
Ясная зимняя ночь. Огромная золотая луна смутно озаряет ледовый пейзаж, такой обыденный и такой изменчивый: зубчатые венцы голубых торосов, их черные резкие тени, серебристая дымка тумана, скрадывающая линию горизонта, высокий темно-синий купол, усыпанный звездами. Над мертвой пустыней полыхает призрачное пламя полярного сияния - щедрый и бесцельный дар природы угрюмому полюсу.
Много прекрасных слов можно найти для описания арктического пейзажа. Не случайно книги исследователей полярных стран читаются, как увлекательные романы, - сама природа вкладывает в сердца полярников незатухающую искру поэзии. Но самое поэтическое из всего, что видят и чувствуют полярники, - это, без сомнения, таинственный и неверный свет полярного сияний.
Днем и ночью, утром и вечером мы наблюдали его удивительную игру, ни разу не повторяющую свои комбинации, расточительную и щедрую. То в различных частях горизонта появлялись мощные колеблющиеся завесы рубинового и изумрудного цвета - на языке метеорологии это явление называется "драпри". То через небосвод перекидывался сверкающий хрустальный мост, и яркий зеленый луч рассекал завесу мрака. То по небу вдруг начинали ползать фантастические огненные змеи, ежесекундно меняющие форму и окраску.
Иногда эти змеи неожиданно встречались в зените, образуя самое величественное явление из всех, какими нас дарит полярное сияние: в вышине сияла многоярусная блестящая корона, от которой во все стороны мчались многоцветные стрелы холодного огня.
Звезды тускнели и терялись в этой фантастической игре света, и по снегу перебегали легкие, едва уловимые тени, словно где-то далеко-далеко занялось зарево пожара.
Однажды, стоя на вахте, я был свидетелем совершенно необычного зрелища: волны зеленого пламени, охватившего весь небосвод, сошлись в зените, и из них выплыла сверкающая мрачными отблесками гигантская огненная птица. Она парила в вышине, распластав широкие крылья, сотканные из тончайших призрачных лучей. Не отрываясь, следил я за этим удивительным призраком, рожденным случайным сочетанием световых волн. Но вот прошла секунда-другая - и все исчезло. Лишь яркие звезды спокойно мерцали в вышине да где-то на юге светился одинокий зеленый луч.
Казалось, этими сияющими сигналами Арктика говорила нам: "Что ищете вы в этих широтах? Они не для вас, пришельцы с юга. Здесь царство вечного покоя..."
Но это лишь поэтический вымысел. Ведь когда-то и более южные районы Арктики считались недоступными для человека. Теперь же в этих районах не только созданы десятки полярных станций, но даже создается промышленность. Почему же мы должны останавливаться у 85-й параллели? Придет время, и гений советского человека сумеет освоить любые широты. Тогда люди с признательностью вспомнят и о нашей скромной экспедиции - об этой глубокой разведке одного из последних белых пятен Арктики.
И как ни трудна была для нас эта зима, мы делали все, чтобы наша разведка дала возможно более результаты.
* * *
Я уже упоминал, что мы старались проводить свои научные наблюдения возможно чаще и регулярнее, как бы тяжело ни складывалась обстановка вокруг нас. Даже в ноябре, этом месяце бурь и сжатий, Москва получала через каждые четыре часа метеосводку, составленную и зашифрованную по воем правилам. Кроме того, мы в этот период производили регулярные астрономические и гравиметрические наблюдения, исследования льда. При первой же возможности возобновлялись магнитные наблюдения.
Это было совсем не так просто - производить кропотливые вычисления в то время, когда все вокруг ходило ходуном и в любую минуту мог последовать приказ: "Всем сходить на лед". Но люди продолжали свою работу, зная, что всякий пропуск очередного срока - ущерб для науки.
Очень много хлопот доставляли в ту пору наблюдения за осадками. Как назло, столб, на котором стоял стакан, изготовленный Алферовым, то и дело попадал в сжатия. Его несколько раз опрокидывало, хотя мы всякий раз устанавливали прибор на новом месте. В конце концов, льды разломали наш столб в щепы, и все сооружение пришлось возводить заново.
Но все эти трудности бледнеют перед тем, что пришлось испытывать за время зимовки Андрею Георгиевичу и его помощникам Гетману и Гаманкову, занятым гидрологическими работами. И раньше от них требовалось поистине сверхчеловеческое терпение, чтобы на ветру и холоде по нескольку раз опускать батометры на большие глубины, возиться с застревающими, "почтальонами", разливать пробы воды, записывать показания приборов. Но к концу декабря, когда ударили тридцатиградусные морозы, эта работа превратилась в настоящую пытку. Батометры замерзали в руках у людей за те две-три минуты, что они находились на поверхности. Замерзал и блок-счетчик, на котором мокрый трос оставлял капли воды. Приходилось отогревать приборы кипятком. Но и это помогало плохо - через несколько минут все надо было делать сначала.
Только сознание исключительной важности этой работы поддерживало энергию в людях. Как ни тяжело приходилось, но Андрей Георгиевич со своими помощниками упорно брал одну гидрологическую станцию за другой. Они приносили интересные данные: так, нам удалось нащупать пульс Гольфстрима, который доносил даже в этот далекий от Атлантики район теплые воды, увлеченные из Мексиканского залива.
Струя относительно теплых вод была спрятана в толще океана. Вот данные одной из зимних станций, сделанной нами 30 ноября 1938 года на 85°28',7 северной широты и 123°50' восточной долготы. Непосредственно подо льдом термометр показывал минус 1,68 градуса. На глубине 150 метров температура повышалась до минус 0,79 градуса. Пятьюдесятью метрами глубже она составляла минус 0,60 градуса. А на глубине 250 метров термометры показывали уже положительную температуру: плюс 0,53 градуса. Наиболее теплые воды мы обнаружили в этом районе на глубине 400 метров: плюс 0,80 градуса. Дальше вновь начиналось постепенное похолодание, и на глубине 2000 метров термометры показывали уже минус 0,81 градуса.
Примерно такое же соотношение температур мы обнаруживали и на других станциях. А чем дальше мы двигались на запад, тем выше поднимался горизонт теплых вод.
Около тысячи проб собрали наши терпеливые гидрологи. К концу нашего путешествия разнокалиберные бутылки с водой, тщательно закупоренные парафином и пронумерованные, заполнили все полки и даже проходы в каютах. Каждая из этих проб была добыта ценой огромных усилий.
Мы высоко ценили работу наших добровольцев-гидрологов, и каждый из нас старался помочь им как мог.
Проведение гидрологических станций сильно затруднялось из-за недостатка годных глубоководных термометров. Среди разных грузов нам удалось отыскать полный ящик совершенно целых, но бездействовавших приборов.
Очевидно, в них разорвались столбики ртути в капиллярных каналах, и поэтому они не могли действовать нормально. Долго вертел я в руках эти искалеченные термометры, придумывая способ их излечения. В конце концов, решил на этих хрупких приборах испробовать испытанный способ, применяемый в таких случаях с обычными термометрами, - способ попеременного нагревания и охлаждения.
Зажег свечку. Взял термометр и начал нагревать над огнем шарик с ртутью. Блестящий волосок пополз по капиллярному каналу, и вскоре верхний резервуар заполнился ртутью.
Я охладил термометр и перевернул его. Столбик ртути оторвался и замер, фиксируя заданную температуру. Все было в порядке. Оставалось выверить показания прибора.
Притащили ведро снега и воткнули в негр два термометра - исправный и только что "отремонтированный". Снег медленно таял. Сверили показания обоих термометров и записали поправки. После нескольких таких опытов можно было смело пускать новый прибор в дело.
Так была открыта походная мастерская, работавшая под лозунгом "Даешь здоровый термометр". Вдвоём с Андреем Георгиевичем мы перерыли весь ящик и наладили массовую проверку термометров.
Теперь нам было не так уж страшно потерять термометр, - мы могли заменить его запасным. Можно было действовать смелее и рискованнее.
Вскоре мы решили утеплить гидрологическую палатку, раскинутую над майной. В конце декабря вокруг этой палатки, сшитой из простого брезента, Гаманков, Шарыпов и другие зимовщики начали возводить толстые стены из снежных кирпичей. Работа подвигалась довольно быстро. Палатка оказалась как бы в снежном футляре. Между ее стенками и стенами снежного дома было оставлено пустое пространство в полметра для лучшей изоляции.