* * *
Новогодняя ночь, проведенная так празднично и весело, памятна еще одним обстоятельством: в эти часы барометр показал максимальное давление за все время дрейфа - 791,3 миллиметра. Мы находились в самом центре антициклона, и ветры нас не тревожили.
После длительных и энергичных ледовых сжатий такая передышка была очень кстати, и вахтенные каждый вечер с нескрываемой радостью вписывали в черновой вахтенный журнал одну и ту же короткую фразу:
"Подвижек не наблюдалось..."
Так прошло пять дней. Но никакая идиллия не бывает вечной, и вскоре усилившиеся ветры снова привели льды в движение.
Уже к концу дня 5 января возникли некоторые неприятности, заставившие нас возобновить самое бдительное наблюдение за ледовой обстановкой.
Это был лунный ветреный день. Шестибалльный норд-ост вздымал снег, застилая им линию горизонта. Термометр показывал минус 30 градусов. Невзирая на холод и ветер, Андрей Георгиевич со своими помощниками с утра возился в гидрологическом домике - брал глубоководную станцию №8.
В 16 часов раздался, треск, и в 20 метрах от носа корабля лед лопнул; образовалась бесконечно длинная трещина, уходящая с севера на юг. Трещина начала довольно быстро расходиться и уже через полчаса достигла ширины в 100 сантиметров. При свете луны можно было отчетливо разглядеть этот черный рубец, внезапно перерезавший белую пустыню.
Сама по себе трещина не пугала. За время дрейфа мы достаточно насмотрелись на подобные явления. Гораздо хуже было то, что на сей раз трещина подошла к палаткам с аварийными запасами, - вода чернела в каких-нибудь 8 метрах к востоку от нашего большого парусинового дома.
Были разбужены Гаманков и Шарыпов, которые отдыхали после ночной работы; они отправились, к палаткам проверить состояние льда.
К 20 часам посланные вернулись и сообщили, что пока все обстоит вполне нормально: под палатками лед держится крепко, в трещине сразу образуется молодой лед. Можно было предполагать, что тридцатиградусный мороз довольно быстро заштопает образовавшуюся прореху. Все же я дал распоряжение вахтенным усилить наблюдение: трещина, очевидно, возникла неспроста.
Ночь прошла относительно спокойно. Мороз крепчал. Ртутные измерительные приборы уже вышли из строя. Теперь мы измеряли температуру лишь спиртовыми термометрами. Синеватые столбики подкрашенного спирта падали все ниже и ниже.
Было трудно дышать. Густой, холодный воздух раздражал легкие. Беспрерывно потрескивали деревянные части судна, - они лопались от мороза с сухим и резким щелканьем, напоминающим выстрелы.
К четырем часам утра на месте трещины образовалось разводье шириной около 20 метров. От этого разводья отошла на востоко-юго-восток новая трещина.
Утром Гетман попытался сходить к прибору для измерения осадков, но вынужден был вернуться, - путь ему преградило разводье.
В ночь на 7 января (84°40',0 северной широты и 123°36' восточной долготы) параллельно разводью прошла новая трещина. Она также быстро разошлась в полынью шириной в 30-40 метров. Затем параллельно этим двум разрывам лег третий. Порой разводья затягивались молодым льдом, настолько крепким, что он выдерживал тяжесть человека. Но потом поля матерого пака сходились и давили молодой лед или же расходились, и тогда возникали новые трещины.
Вечером 11 января, когда мы находились на 84°37',5 северной широты и 122°45' восточной долготы термометры показали самую низкую температуру из всех, какие мы наблюдали за время дрейфа,- минус 43,5 градуса. Облака пара, клубившиеся надо льдами, рассеялись - трещины замерзли. Но назавтра разводье, образовавшееся 7 января, опять разошлось до 50 метров, и. снова возле корабля поднялась туча густого пара.
Эти подвижки, незначительные по своим размерам, но чреватые весьма серьезными последствиями, продолжались до середины января: Мы все время должны были самым бдительным образом следить за ними: ведь на этот раз трещины проходили очень близко от наших аварийных запасов. Я бы не сказал, что такие наблюдения доставляли много удовольствия,- даже малицы из оленьего меха не спасали от сорокаградусного мороза. Но все эти затруднения были пустяками в сравнении с тем, что предстояло испытать в холодный ветреный день 16 января.
Я уже неоднократно описывал ледовые сжатия. Чтобы не повторяться, на этот раз приведу лишь перечень фактов, взятый из вахтенного журнала:
"16 января. 84°46',3 северной широты, 124°16' восточной долготы.
1 час 15 мин. Началось сжатие молодого льда о разводье слева по носу, образовавшемся вечером 12 января.
1 час 30 мин. Появилась трещина во льду слева по траверзу, уходящая к вест-норд-весту в расстоянии от судна около 200-250 метров, идущая перпендикулярно ранее образовавшемуся разводью, в котором происходит сжатие. Посланы на лед боцман Буторин и матрос Гаманков для осмотра аварийного запаса.
1 час 55 мин. Сжатие прекратилось.
2 часа 30 мин. Люди со льда вернулись и сообщают, что к палаткам пройти, нельзя из-за вновь образовавшейся трещины, которая проходит от палаток в расстоянии 80 метров и идет в направлении приблизительно с западо-северо-запада на восток-юго-восток, соединяясь со старым разводьем, где происходит сжатие, в районе аварийного запаса подвижек льда не замечено.
11 час. 30 мин. Матрос Гаманков и машинист Шарыпов ушли на лед за ведром для собирания осадков.
12 часов. Выстрелами со льда от аварийного запаса дают сигнал о необходимости помощи.
12 час. 10 мин. На лед отправлены кочегар Гетман и механик Алферов.
12 час. 20 мин. Старпом Ефремов, радист Бекасов, машинист Недзвецкий и гидрограф Буйницкий ушли на помощь к аварийному запасу.
12 час. 30 мин. Прибыв к аварийному запасу, обнаружили, что при сжатии лед нашел на палатку с продуктами и снаряжением. Палатку разорвало. Часть ящиков придавило льдом.
Посланные ранее Гаманков и Шарыпов успели снять палатку и часть запасов, которым непосредственно угрожал лед, отнесли дальше. Прибывшие убирают от надвигающегося льда остальной запас.
12 час. 50 мин. Прибыла на помощь остальная часть экипажа. На судне остались капитан, старший радист и врач.
При осмотре состояния горючего замечено, что лед подошел к бочкам и начинает тороситься на них. Начали откатывать бочки; с горючим от наступающего ледового вала. Разбиваем лед пешнями, кирками и освобождаем бочки.
13 час. 30 мин. Аварийный запас из палатки убран.
14 часов. Под тяжестью тороса треснула и начала опускаться кромка льда, на которой осталось пять бочек горючего...
Сжатие временами прекращается, временами усиливается до того, что работу приходится прерывать, так как льдины до 80 сантиметров толщиной обрушиваются и работа у тороса большого размера опасна для жизни людей.
15 часов. Извлечены из-под льда еще две бочки. Оставшиеся три бочки горючего достать не представляется возможным, так как они вместе с льдиной, погрузившейся в воду, находятся на две трети в воде. Усилившееся торошение представляет слишком большую опасность для работы в торосящемся льду; крупный лед заваливает бочки, и их вынуждены оставить до прекращения сжатия.
Поставлена веха у места оставшихся бочек. Торос достигает высоты 3 метров.
Начали отвозить в более безопасное место аварийный запас продовольствия и снаряжения на расстояние 40 метров от тороса.
15 час. 35 мин. Запас перевезен и покрыт брезентом.
При сжатом раздавило ящик о инструментом, примусами, керосинкой и проч. Частично сломан инструмент, о чем составлен акт. Сжатие прекратилось. Команда отпущена обедать.
С 16 часов - временами сжатие льда по носу судна в расстоянии 10-15 метров.
18 часов. Команда снова отправлена на лед на авральную работу с аварийным запасом. Бочки с. горючим отвезены на расстояние около 50 метров. Оставшиеся под торосом три бочки достать нельзя, так как на льду, где они находятся, выступила вода. Установив вторую веху на торосе, оставили бочки до замерзания воды.
20 час. 30 мин. Работы закончены. Образовались новые трещины на северо-востоке от судна.
Дует юго-западный ветер силой 5 баллов. Температура минус 24 градуса..."
Люди очень устали в этот день. Они рисковали многим. Не будет преувеличением сказать, что в беспощадной схватке с наступающим ледяным валом им не раз приходилось ставить на карту свою жизнь.
Но когда наутро я созвал людей и сказал, что погребенные под торосом бочки с горючим должны быть спасены, ни один не возразил и не попросил освободить от участия в аврале.
Сжатия происходили почти беспрерывно. С глухим стоном и ворчанием льды упорно перемалывали в пыль площадку, на которой находились наши запасы. К утру 17 января ледяной вал подобрался на 17 метров к. новому складу продуктов. Затем он продвинулся еще на 7 метров. Пришлось всю работу начать сначала. Теперь аварийные запасы перетаскивали на середину соседнего поля - за 60 метров от вала.
Попытки добыть бочки с горючим из-под тороса, продолжавшиеся несколько часов, и на этот раз успехом не увенчались. Гигантский торос все еще не успокоился. Он трясся и шевелился, словно во время землетрясения. Вехи, поставленные накануне, были сломаны и завалены льдом. Сам торос беспрерывно менял форму. Из-под льдин сочилась вода. Даже подступиться к торосу было рискованно.
Все же эти три бочки с горючим надо было достать. Ведь они составляли десятую часть всех наших запасов. Мы берегли каждую каплю горючего. Легко ли было примириться с потерей такого богатства? И 18 января с раннего утра работы были возобновлены.
На этот раз наступление на торос было организовано планомерно. Мы решили снять его. Заготовили факелы, наточили пешни, сделали длинные металлические щупы, для того чтобы под водой нащупать бочки.
Опыт снятия торосов был: во время строительства аэродромов мы управились не с одной ледяной горой. Поэтому, невзирая на тридцатиградусный мороз и ветер, дело двигалось довольно быстро. К 18 часам утра торос был разобран на площади в 50-70 метров. Но лишь к 17 часам следующего дня поиски бочек увенчались успехом. Оказывается, они лежали в двухметровом углублении на краю льдины, которая накренилась и опустилась под тяжестью тороса. Немного промедления - и наше горючее ушло бы под лед, откуда вернуть его было бы уже невозможно. Но наши зимовщики задержали бочки длинными железными щупами, растолкали их, и они тяжело всплыли на поверхность под восторженные крики озябших и промокших людей.
Вернувшись на корабль, Андрей Георгиевич аккуратно записал в вахтенном журнале:
"19 января 1939 г. 17 час. 45 мин. 85°00',0 северной широты, 126° 17' восточной долготы. Все оставшиеся бочки - одна с керосином, одна с бензином, одна с нефтью - извлечены и уложены вместе со всем прочим аварийным запасом горючего... При их осмотре обнаружены совсем незначительные повреждения тары. Температура минус 35 градусов".
Во второй раз пересекали мы заветную 85-ю параллель!
Все радовались этому событию. Но всеобщее торжества было омрачено одним весьма серьезным обстоятельством: бодрившийся все эти дни Андрей Георгиевич теперь, когда аврал закончился, как-то сразу сдал и осунулся. Трудный аврал доконал его здоровье, подорванное тревогами беспокойной зимней ночи.
Доктор внимательно освидетельствовал Андрея Георгиевича и принес рапорт:
"Учитывая пониженную работоспособность, связанную с неврастенией, неврозом сердца и общим состоянием, старший штурман Ефремов А. Г. нуждается в освобождении от физических работ и уменьшении нагрузки до четырех часов в сутки в течение двух недель. Считаю необходимым амбулаторное лечение до предоставления санаторного..."
Через час в кают-компании был вывешен приказ № 3, которым Андрей Георгиевич был освобожден от всех видов физического труда, а также от несения вахт и дневальства. Сделать это было не так уж трудно, - каждый с охотой брался заменить больного товарища. Сложнее обстояло дело с амбулаторным лечением. Запасы лечебных препаратов у доктора были небогаты, да и сама амбулатория - она же каюта врача - могла называться лечебным учреждением только условно.
Тем не менее, Александр Петрович Соболевский раздобыл в своей аптечке какие-то порошки и капли. Зная, что старпом не любит лечиться, доктор ухаживал за ним, как за маленьким ребенком. Чтобы нерадивый больной не сплавил лекарства в помойное ведро, он каждый вечер после ужина вызывал его к себе, и Андрей Георгиевич должен был глотать порошки под бдительным взором врача.
Старший помощник чувствовал себя как-то неловко и непривычно в положении больного. Конфузясь, он все время пытался доказывать, что у него ничего не болит, и мне то и дело приходилось ловить его за недозволенными занятиями. Я останавливал нарушителя приказа и категорически требовал подчиняться судовой дисциплине.
* * *
Льды все еще не успокаивались. Морозы не ослабевали. Все же мы старались по мере возможности продолжать свою обычную работу. 21 января на 85°06',8 северной широты и 125°31' восточной долготы была проведена очередная гидрологическая станция. За 8 часов упорной, трудной работы было взято 16 проб воды с глубин до 2000 метров.
На другой день, невзирая на тридцатиградусный мороз, Буйницкий и Гаманков отправились на магнитные наблюдения. Им пришлось идти к своему ледяному домику по неспокойным ледяным полям, - уже с полуночи начались подвижки и образовались новые трещины. Но в этот день небо прояснилось, заблистали звезды, и Буйницкому не хотелось упускать благоприятную для наблюдений погоду.
Научные наблюдения
На всякий случай мы установили бдительное наблюдение за льдом. Я приказал механикам приготовить к действию аварийный двигатель и прожектор, чтобы в случае необходимости осветить лед и указать дорогу Буйницкому и Гаманкову. Эта предосторожность оказалась нелишней.
В самый разгар работы, когда Буйницкий занимался очередными вычислениями, он вдруг услышал грохот, напоминающий выстрел из пушки. Как потом рассказывал нам магнитолог, ему показалось, что это рушится крыша ледяного домика, и он инстинктивно поднял руки. Но кровля была цела. Убедившись, что магнитометру непосредственная опасность не угрожает, Буйницкий выскочил из домика. Рядом, буквально в нескольких шагах, зияла свежая трещина больших размеров.
Таких трещин было несколько. Они отрезали от "Седова" ледяную площадку, на которой стоял домик, и теперь с палубы корабля было отчетливо видно, как движутся потревоженные льды. Была отдана команда:
- Вернуть людей! Включить прожектор!
Вахтенный схватил стоявший на палубе фонарь "летучая мышь" и начал размахивать им, подавая сигналы Буйницкому и Гаманкову. Шарыпов и Недзвецкий быстро запустили крохотный "Червоный двигун", и он бойко застучал, выпуская клубы дыма. Запела динамомашина. Длинный голубой луч прожектора лег на лед. Метнувшись сначала вправо, потом влево, луч нащупал на белом полотне снега две крохотные черные точки. Они медленно двигались к кораблю, то останавливаясь, то отступая назад, то вновь направляясь вперед.
Свет прожектора помогал Буйницкому и Гаманкову выбирать дорогу среди трещин и разводьев. Он был тем более, кстати, что сильный порыв ветра погасил ручной фонарь, который нес Буйницкий. Большая часть пути была уже пройдена, когда наши товарищи встретили неожиданное препятствие.
Перед ними лежала широкая трещина, заполненная мелкобитыми ледяными осколками, лишь слегка схваченными морозом. Надежные переправы поблизости отсутствовали. Сзади трещали и лопались льды.
Надо было идти на риск.
Гаманков первым ступил на зыбкую пленку, которой была затянута океанская бездна. Ему удалось быстро перебежать к противоположной кромке разводья, прежде чем осколки льда разошлись.
Буйницкому повезло меньше. Он был тяжело нагружен, - на плечах у него висели два ящика с сухими элементами и карабин. В одной руке Буйницкий держал потухший фонарь, а в другой хронометр. Он избегал резких движений, чтобы не встряхнуть этот нежный прибор.
Вступив на шаткий осколок льда, магнитолог почувствовал, что лед уходит куда-то вглубь и под ногами выступает вода. Отбросив в сторону фонарь, Буйницкий лег на шугу всем телом, чтобы уменьшить давление. Держа на вытянутой руке драгоценный хронометр, Виктор Харлампиевич другой рукой ухватился за край льдины и задержался. Подоспевший на помощь Гаманков принял от Буйницкого хронометр и начал вытаскивать на крепкий лед и его самого.
Мы с волнением следили за обоими. События развернулись так неожиданно и быстро, что мы при всем желании не успели бы вовремя добраться до злополучной трещины.
К счастью, все кончилось хорошо. Гаманков помог Буйницкому выбраться из западни, и через полчаса оба уже были на корабле. Они старались бодриться и подшучивать друг над другом, но по их лицам было видно, что это происшествие стоило им большой затраты нервов.
В хлопотах мы и не заметили, как наступила значительная для нас дата - 23 января: исполнилось 15 месяцев дрейфа "Седова". В этот день мы находились уже на 85° 11',6 северной широты и 124°05' восточной долготы, - все быстрее и быстрее льды увлекали нас на запад. Юбилейная дата была ознаменована на корабле... лишь очередной баней для экипажа, - люди получили долгожданный выходной день.
Далеко за полночь я открыл свой дневник. Уже много дней притронуться к нему не удавалось, - беспрерывные авралы и тревоги. Но на этот раз я решительно придвинул к себе потрепанную тетрадь, собрал разбросанные всюду листки с различными подсчетами и начал писать.
Вот что записано в дневнике под рубрикой 24 января 1939 года:
"Уже девятый день на горизонте в полдень появляется узкая, бледная полоска дневного света. Это лучи пока еще далекого солнца, которые заглядывают к нам за 85-ю параллель, отражаясь от верхних слоев атмосферы. В первой половине марта, прорвавшись сквозь тьму, они победят, наконец, полярную ночь и засверкают тысячами бриллиантов на белоснежной поверхности ледяной пустыни.
Появление солнца будет не только традиционным арктическим праздником, но и днем итогов нашей второй зимовки. Заканчивается вторая зимовка! Как легко написать эти три слова и как трудно выразить то огромное содержание, которое в них кроется!..
Исполнилось ровно 15 месяцев с того дня, как мы начали дрейфовать. А если прибавить к этому месяцы экспедиционного плавания, то выйдет, что мы уже полтора года скитаемся вдали от родины. Полтора года!.. Но мне кажется, что каждый из нас стал за это время лет на десять старше. Сколько испытаний выдержано, сколько опыта приобретено! И, пожалуй, наиболее ценный опыт - это практика наших научных наблюдений, борьбы со льдами в условиях арктических ночей.
Во-первых, на зимние месяцы выпадают наиболее интенсивные подвижки льда. Летом мы отдыхали от них. Теперь же льды тревожат нас почти ежедневно и ежечасно. Начиная с 15 сентября, мы насчитали уже 63 дня, когда льды торосились в самой непосредственной близости от судна. А ведь в темноте и на морозе, да еще в пургу, предохранять судно от опасностей, связанных с подвижками льда, значительно труднее, чем днем! Не легче следить в полярную ночь и за состоянием аварийных запасов, выгруженных на лед.
Во-вторых, темнота, морозы и пурга сильно затрудняют научные наблюдения.