Не далее как сегодня утром мы с Андреем Георгиевичем и Виктором Харлампиевичем подсчитали некоторые итоги своей деятельности и, честно говоря, сами изумились полученным цифрам. Без лишней скромности можно сказать, что за эту зиму, столь обильную тревогами, мы сделали максимум возможного.
Уже теперь мы имеем свое документально обоснованное суждение по целому ряду вопросов арктической науки. И на первое место среди научных проблем, освещенных нашим опытом во время второй зимовки, следует поставить наблюдения за дрейфом самого судна. Именно теперь, когда мы дрейфуем в высоких широтах, далеко от берегов земли, нам удается с исчерпывающей полнотой изучать зависимость движения льдов от ветра. Эту зависимость нетрудно проанализировать, сличая трассу дрейфа, проложенную на карте, с таблицей направлений и скоростей ветров. Ведь мы ухитрились, невзирая ни на какие трудности, производить астрономические наблюдения в среднем через каждые 4,5 мили дрейфа (а по времени через каждые 24,7 часа); направление же и скорость ветра измерялись 12 раз в сутки. Поэтому гари анализе собранных нами данных исключена возможность грубых ошибок.
Наши наблюдения уже достаточно ясно показали, что предполагавшееся в Арктическом бассейне течение, идущее с востока на запад, по крайней мере, в нашем районе, должно быть исключено как основной фактор, влияющий на дрейф льдов.
Если такое течение и существует, то оно настолько слабо выражено, что принимать его в расчет как серьезную величину не приходится. Только один раз за все время нам удалось наблюдать при северо-западном ветре силою в 1 балл поступательное движение льдов в противоположном ветру направлении на 0,4 мили за сутки.
Такое движение льда можно было бы истолковать как действие течения. Но где гарантия, что в этот раз (к тому же единственный за все время!) льды двигались против ветра благодаря течению, а не потому, что где-то южнее на бесконечные ледовые просторы действовал сильный ветер, дующий с юго-востока?
Ветер, и только ветер, решает проблему движения льдов в районе нашего дрейфа! Это подтверждается самым придирчивым и критическим изучением и сравнением составленных нами таблиц астрономических наблюдений и наблюдений за движением воздушных масс.
Отсюда вывод: пока наш дрейф будет протекать восточнее долготы 90°, то есть в районе, почти свободном от действия предполагаемого течения, пределов для продвижения "Седова" на север быть не может. И если комбинация ветров окажется благоприятной, то наш корабль может пересечь геометрическую точку, именуемую полюсом.
Но дождемся ли мы такой благоприятной комбинации? Эта зима какая-то странная, крайне неустойчивая. Ветер часто и резко меняет направление. Иной раз дважды за один день он обходит весь горизонт. Вот почему мы так медленно движемся вперед, хотя со времени прощания с "Ермаком" успели пройти 567 миль. Двигайся мы по прямой линии на север, как в начале ноября, - давно бы уже прошли полюс,
Крайне неустойчивая температура воздуха. Термометр отмечает резкие скачки.
Иногда в течение одних лишь суток температура меняется на двадцать с лишком градусов.
Удивляет крайне незначительное выпадение осадков. Снежный покров в среднем не превышает 20 - 25 сантиметров. Дни с осадками чрезвычайно редки. С конца декабря стоят ясные морозные ночи.
Любопытные результаты дают наблюдения надо льдами. Неустойчивые ветры вызвали многочисленные подвижки, сильно изменившие окружающую обстановку. Торошение часто захватывало не только молодой лед, но и старый, двухметровой толщины.
Увеличение толщины старого льда началось примерно лишь в первой половине декабря. Два с половиной месяца потребовалось для того, чтобы лед, напитавшийся летом пресной водой, промерз насквозь. Только после этого начали нарастать новые слои льда за счет морской воды.
Интересно изменение звуков торошения: чем крепче лед, тем больше сила этих звуков. Заметно отличаются и тоны звуков торошения молодых и старых льдин. При некоторой наблюдательности можно приблизительно определить на слух возраст торосящегося льда.
Большой опыт приобретен нами в организации магнитных, гидрологических и других наблюдений в трудных условиях арктической ночи.
Одним словом, во всех отношениях вторая полярная зима обогатила нас новыми полезными и ценными знаниями. Они дались нам не даром. Цена их дорога. Изрядно поистрепалось здоровье людей, затрачено много сил. Но какая победа дается дешево? Лучше ценою жертв добиться успеха, нежели ценой успеха обеспечить себе тихое и тусклое прозябание..."
Было уже очень поздно, когда я закончил свою запись и закрыл дневник. Корабль спал. Только на палубе слышались мерные шаги вахтенного, бдительно охранявшего покой своих четырнадцати товарищей. Где-то далеко-далеко звенели, сталкиваясь и переворачиваясь, могучие льды.
Мы остаемся на корабле до конца дрейфа
Коротенькая радиограмма напоминала нам, что срок обещанной осенью эвакуации экипажа близок, что очень скоро мы должны будем передать судно смене, которая прилетит на самолетах.
20 января прибыла радиограмма Главсевморпути:
"Сообщите ледовую обстановку, возможность приема самолетов, подготовки аэродрома..."
Вопрос о смене экипажа предрешило памятное совещание на "Ермаке" 28 августа 1938 года. Нашему руководству, да и нам самим казалось, что больше двух зимовок в дрейфе провести физически невозможно. Поэтому, когда Шевелев заявил, что с наступлением светлого времени на самолетах будут присланы новые люди, все приняли это как должное.
Смущало нас только одно обстоятельство: сумеем ли мы силами пятнадцати человек подготовить аэродром? Ведь весной 1938 года над расчисткой посадочных площадок трудились сотни зимовщиков, и все же эту работу удалось выполнить лишь ценой большого напряжения. Но Герой Советского Союза Алексеев, участвовавший в экспедиции на "Ермаке", ободрял нас:
- Ничего, опыт у вас есть. Уварен, что подготовите для нас прекрасный аэродром...
Чем ближе подходило время к весне, тем больше было разговоров о предстоящей воздушной экспедиции.
Вообще-то говоря, мы могли радоваться смене. На редкость тяжелая зима, изобиловавшая сжатиями, авралами, тревогами, оставила глубокий след на каждом из нас. Тоска по родным и близким, по родине, по солнцу и зеленой траве и, наконец, просто по новым, - пусть даже незнакомым, но обязательно новым, - людям снедала каждого из нас.
Ведь это совсем не так просто - провести две долгие полярные зимовки в тесных каютах дрейфующего корабля, каждое утро и каждый вечер встречаться все с теми же людьми, всегда слышать одни и те же голоса, видеть одни и те же лица. Мы безошибочно знали друг друга по походке, по малейшим оттенкам голоса, угадывали настроение каждого. Казалось, все давно уже переговорено, все выведано, и даже говорить-то, собственно, иногда было не о чем. И как ни дружен и ни слажен был наш коллектив, мы скучали по свежему, новому человеку, как иной раз скучаешь по свежей, непрочитанной книге.
Нам предстоял длительный заслуженный отдых. Москва готовила нам теплую встречу.
Я знал, что нам готовят опытную, хорошо подготовленную смену. Не случайно мой учитель, боевой капитан "Красина" - М. П. Белоусов, радировал: "Встретимся на "Седове"".
Видимо, его прочили в капитаны нашего дрейфующего корабля. Очевидно, и весь состав нового экипажа был укомплектован достойными моряками и специалистами. Как же не радоваться прибытию такой смены?
И мы радовались ей. Но где-то в глубине души в то же время возникало другое, несколько ревнивое чувство: как же теперь, когда так много уже пережито и выстрадано, когда большая половина работы проделана, взять и оставить корабль? Ведь с ним связано так много переживаний, ведь каждая миля пройденного пути полита нашим потом, - можно смело сказать, что эти две зимовки составляют целую полосу в жизни каждого из нас, и притом, пожалуй, решающую полосу!
Может быть, заявить протест против смены? Но это выглядело бы как-то нескромно. И к тому же не так просто - безапелляционно и безоговорочно заявить о том, что мы целиком принимаем на себя всю ответственность за окончание дрейфа. Никто не знал, как долго продлятся скитания "Седова" по ледяной пустыне, - ведь теперь корабль был игрушкой ветров.
Нет, надо готовиться к сдаче дел. И я подписал приказ по кораблю:
"Предлагаю старшему помощнику и старшему механику подготовить к сдаче до наступления рассвета каждому по своей части инвентарь, грузы, продовольствие, отчетность и механизмы с таким расчетом, чтобы можно было сдать судно в минимальный срок, оставив смену в курсе всех дел, как в отношении судовой части, так и машинной, учитывая, что на сдачу дел времени будет не более одного часа - время нахождения самолетов на месте зимовки ледокольного парохода "Г. Седов"."
Мы от всей души желали своей будущей смене успешной работы. Поэтому, используя накопившийся опыт, я посылал по радио один за другим подробные списки необходимого снаряжения, продовольствия, оборудования, которое наша смена должна была захватить с собой на самолетах. Ведь они могли без всякого труда раздобыть в Москве все то, что здесь, в дрейфующих льдах, для нас было совершенно недосягаемым.
Прежде всего, я настоятельно рекомендовал доставить на "Седова" утепленную палатку - вроде той, какая была установлена на дрейфующей станции "Северный полюс". Нашу аварийную палатку, сшитую из простой парусины, ветер продувал насквозь. В случае аварии корабля разместиться в ней было бы трудно. А утепленная палатка, как показал опыт папанинцев, может до известной степени заменить жилой дом на дрейфующем льду.
Чтобы предотвратить неприятные происшествия вроде того, какое нам пришлось пережить 26 сентября, когда мы с трудом откачали воду, проникшую в корпус судна, я посоветовал привезти мотопомпу, способную отливать не менее 50 тонн воды в час.
Кроме того, нашим "сменщикам" следовало захватить запасные части к двигателям, динамомашину, рассчитанную на привод от ветродвигателя, новый радиопередатчик и много других не менее полезных вещей.
В Москву по радио была передана целая серия таких реестров. К участию в их составлении был привлечен и Андрей Георгиевич, и Буйницкий, и доктор, и наши механики, - хотелось составить списки так, чтобы ничего не забыть.
Некоторые списки выглядели весьма аппетитно. Мы включали в них все те предметы, о которых нам в течение двух зим приходилось только мечтать.
- Мясо мороженое - 100 кило, - с чувством читал Андрей Георгиевич, - рыба мороженая - 50 кило, сметана консервированная - 10 кило, изюм - 50 кило, грибы сушеные - 20 кило, лимонный сок натуральный - 10 кило, икра паюсная - 15 кило, дичь мороженая - 20 кило...
Как давно мы не испытывали вкуса этих продуктов!
Потом начиналось составление списков снаряжения. Мы советовали смене захватить с собой 120 пар шерстяных перчаток, 30 пар шерстяных варежек, 15 пар кожаных рукавиц с крагами, 50 пар шубных и 50 пар брезентовых рукавиц,- ведь у нас так сильно мерзли руки в эти зимы, а перчатки рвутся так быстро! В рекомендуемый список были включены и полушубки, и комбинезоны, и рабочие костюмы, и кожаные брюки, и ватные костюмы, покрытые прочным непромокаемым материалом. Зачем нашей смене мокнуть так, как мокли мы?
И уж, конечно, они могли обойтись без "фруктовых", "коньячных" и прочих ламп, - мы посоветовали привезти 5 фонарей "летучая мышь" и 20 стекол к ним, 130 ламповых стекол, горелки, фитили, пять электрических карманных фонарей, 100 кило стеариновых свечей.
Не были забыты и канцелярские принадлежности. Чтобы радистам не пришлось пользоваться этикетками от консервных банок и карандашными огрызками, я советовал доставить на самолете 10 кило писчей бумаги, 20 общих тетрадей в клетку, флакон чернил и 100 карандашей.
Даже наш кок принял участие в составлении заявки. Мегер говорил, что поварам вовсе необязательно возиться каждую декаду с ремонтом посуды, как это приходилось делать нам. Поэтому он представил длинный перечень насущно необходимых для камбуза предметов: три эмалированных чайника, два чайника для заварки чая, двадцать чашек, три ножа для мясорубки, четыре сита, поварская ложка и дуршлаг, нож для резки хлеба. Особенно настаивал кок на присылке соляной кислоты, которая была необходима для лужения медной посуды.
Корабль хотелось сдать в наибольшем порядке, какого только можно было достичь в условиях дрейфа. Андрей Георгиевич и я целыми днями корпели над составлением подробных списков, в которых указывалось, какие предметы снаряжения имеются на корабле, как ими надо пользоваться и где они лежат. Это была своеобразная инвентарная опись, в которой было указано все: начиная с того, где найти секстан или термометры, и кончая списками рыбных консервов и перечислением посуды, уложенной в буфете.
Механики нарезали целые груды аккуратных кусочков фанеры и усердно выводили на них:
"Отработанный пар".
"Свежий пар".
"Пародинамо".
240 таких табличек было вывешено на вентилях, кранах, патрубках, - они должны были помочь новым механикам быстрее разобраться в сложной системе трубопроводов. Словно в каком-нибудь музее, каждый механизм был оснащен целой системой указателей и надписей.
Мы хотели, чтобы новые люди, которые сменят нас на корабле, с первого же дня почувствовали себя на нем, как дома. Поэтому была произведена уборка корабля, и его очистили настолько, насколько это было возможно. Со стен твиндека соскребли иней. На гротмачте установили новую рею для радиоантенны взамен сломанной ветром. Навели порядок в складе горючего: бензин, нефть, керосин перелили в новые, более исправные бочки.
Аварийный запас продовольствия я сократил, - в связи с наступлением светлого времени борьба со льдами облегчалась, и теперь на льду можно было держать меньше продуктов, с расчетом всего на два с половиной месяца, тем более, что во время весенне-летнего таяния они могли испортиться. Мы перевезли часть ящиков и бочек с продовольствием обратно на судно.
Будущей смене было рекомендовано захватить с собой новый аварийный запас, принципиально отличающийся от нашего: по примеру станции "Северный полюс" его следовало составить главным образом из концентратов. Ведь аварийный запас должен быть прежде всего компактным, легким и удобным для переноски.
Занятые этими хлопотами, мы как-то забывали о предстоящей разлуке с кораблем. Но время от времени из эфира приходили вести, заставлявшие нас невольно возвращаться к этой мысли.
В один из февральских дней за завтраком я заметил, что Александр Александрович Полянский чем-то расстроен и обижен. Это было странно, - обычно наш ставший радист выглядел бодрее других и всегда веселил кают-компанию шутками. Теперь же он сидел на своем месте молча, угрюмо потупившись.
- Что случилось, Александр Александрович?
Радист молча покопался в карманах, вытащил какую-то бумажку и протянул мне, коротко отрезав:
- Вот. Новых героев чествуют!..
Это была радиограмма из Воронежа. Адрес начинался обычно: "Арктика, ледокольный пароход "Георгий Седов"". Но дальше шла незнакомая фамилия. Работники одной из воронежских организаций, случайно услыхав о зачислении в состав нового экипажа "Седова" их земляка, почему-то решили, что смена уже произведена, и с восторгом приветствовали его:
"Воронеж гордится своим отважным сыном, героически преодолевающим все препятствия суровой Арктики. На вашем примере будет учиться наша молодежь. Надеемся, что вы достойно завершите дрейф на славном ледокольном пароходе "Георгий Седов"..."
Я невольно улыбнулся, - воронежские товарищи несколько опередили события.
- Что же вы ответили им, Александр Александрович?
- Там на обороте написано, - буркнул радист.
Я перевернул листок. Крупными, четкими буквами была выведена сердитая надпись:
"Телеграмму адресату вручить невозможно тчк Такового пока на Седове нет".
Я прекрасно понимал радиста, - мне тоже становилось немного не по себе, когда я думал о том, что начатое нами дело будут завершать другие. К тому же в последнее время рождались новые, более серьезные опасения: а сумеют ли люди, которым придется принять у нас дела в течение какого-нибудь часа, быстро, на ходу освоить корабль? Сумеют ли они сохранить выработанный нами ценой двухлетнего упорного труда необходимый ритм работы?
Ведь для того чтобы освоиться с новыми, совершенно необычными условиями, потребовалось бы значительное время. А наш корабль в это время должен был, судя по всем расчетам, проникнуть в наиболее высокие широты, - уже в начале февраля мы приблизились к 86-й параллели. Со дня на день корабль должен был переступить черту, проведенную в этих широтах "Фрамом". Здесь надо было провести наиболее интенсивные научные наблюдения. Нам же предстояло как раз в этот период уступить палубу корабля новым, совершенно незнакомым с условиями дрейфа людям.
Эти доводы казались нам более вескими, нежели те чисто личные и, быть может, несколько эгоистические соображения, которые приходили в голову 20 января, когда из Москвы прибыл запрос о подготовке аэродрома к прибытию самолетов. Нет, дрейф отнюдь не наше частное дело. Мы должны поступить так, как это диктуют интересы государства, народного хозяйства и науки. Здесь меньше всего надо считаться с личными соображениями. Если для дела будет полезнее оставить в дрейфе наш коллектив, то мы должны попросту отказаться от смены.
13 февраля после вахты я зашел к нашему парторгу Дмитрию Григорьевичу Трофимову. Худой и бледный, он в последние дни с трудом передвигался, ноги его были поражены ревматизмом. Для того чтобы перешагнуть через порог, он осторожно поднимал обеими руками ногу, переставлял ее, потом проделывал ту же манипуляцию с другой и медленно брел по коридору, шаркая подошвами. Добравшись до машинного отделения, он садился на табурет и начинал работать. Все же никто не слышал от него никаких жалоб.
Я был уверен в поддержке парторга и поэтому откровенно высказал ему все, что думал по поводу предстоящей смены.
Дмитрий Григорьевич внимательно выслушал меня и задумался, глядя куда-то вниз. Потом он сказал:
- Что ж, надо делать, как лучше. Помнишь, как нам Сталин писал, - он уверен, что мы вернемся победителями. Как же мы после этого на полпути оставим корабль? Неудобно получится... Две зимы мы выдержали, выдержим и третью.
Мы решили вызвать поодиночке всех членов экипажа и откровенно, по душам побеседовать с каждым, чтобы узнать, как отнесутся люди к мысли о третьей зимовке. Решили беседы провести в каюте у парторга.
Много месяцев прошло с тех пор, но все еще помнится во всех деталях суровая и строгая обстановка этих бесед. Узкая, длинная каюта. Койка под жестким одеялом. На столике коптящая лампа, накрытая высоким бумажным колпаком.
Люди волнуются. Одни сразу и четко дают на мой вопрос утвердительный ответ. Другие колеблются. Невольно вспоминал разговор, который происходил за полгода до этого, когда "Ермак" уходил на юг, увозя с собою сменившихся людей. Тогда тоже у некоторых были и сомнения и колебания. Они неизбежны: не малое дело - добровольно оставаться на дрейфующем корабле в Центральном Арктическом бассейне. И все-таки большинство членов экипажа дало на наши вопросы четкий и определенный ответ:
- Если это нужно - останемся...
После того как эти беседы закончились, я и Трофимов сообщили в Политуправление Главсевморпути: