- Вы! - крикнул хозяин на женщин, и те мгновенно вернули подарки.
Гырголь ошалело смотрел на всю эту неожиданную сцену. Амвросий и Кейненеун молчали.
- Я отказываю тебе в стойбище! - бушевал оскорбленный оленевод. - Или я звал тебя? Не оставил ли ты на берегу свой разум? Мне не нужны в стойбище "помогающие"!
Тымкар собирал подарки обратно в мешок.
- Вот кто назначен быть мужем, - Омрыквут указал на Гырголя, дымно раскуривая старую трубку.
В пологе все молчали.
- Как ты надоел! - досадливо бросил владелец большого стада, хотя Тымкар молчал и отвернулся.
Юноша продвинулся к выходу и вылез.
Никто не посмел проводить его.
* * *
Кровная обида затаилась в сердце Тымкара. Нет, этого он не ожидал! Трудно сказать, что острее сейчас переживал он: отказ отдать ему Кайпэ или те унижения, которым подверг его Омрыквут при женщинах, при Кайпэ И Гырголе.
Не меньше горечи скопилось и в сердце Кайпэ. Обхватив колени маленькими руками, она молчаливо сидела в яранге матери, уже давно оставленной Омрыквутом. (Теперь отец жил с молодой женой Кейненеун). Черные косы Кайпэ свесились, их концы лежали у ног, на шкуре. Она безрадостно раздумывала о своей будущей жизни.
- Ты что, дочка? - окликнула мать - пожилая красивая женщина. Она ничего еще не знала о том, что случилось сегодня утром.
- Отец прогнал его, мама…
И дочь поделилась с матерью своим горем.
Слезы проступили на глазах у матери. Но что могла сделать она против воли всесильного хозяина стойбища?
Она молчала. Ей вспомнилась и своя, такая же безрадостная жизнь.
"Мой сын, как медведь сильный, как олень красивый!"- неотступно звучали сейчас в ушах Кайпэ слова отца Гырголя, сказанные, минувшей зимой. Потом ей вспомнилось, как выстрелом отгоняли кэле, чтобы он не проник на праздник сватовства… Брезгливая гримаса исказила лицо девушки, когда она в мыслях видела рядом с собой Гырголя. В эти минуты ей хотелось выскочить из яранги и бежать до тех пор, пока она не догонит Тымкара… Как много у нее нашлось бы ласковых слов для него!..
Под вечер пришел Гырголь, передал приказание Омрыквута: Кайпэ должна идти спать в отцовскую ярангу.
Так посоветовал своему брату Ляс: все может случиться. Ляс видел недобрые огоньки в глазах его дочери.
* * *
Солнце дважды поднималось и вновь опускалось, а Тымкар все рыскал вокруг стойбища, выслеживал Кайпэ. Голод мучил его.
На третьи сутки в час сна он ползком пробирался к яранге Омрыквута. Черный лохматый пес, брехнувший было на него, в тот же миг поплатился жизнью: Тымкар задушил его руками.
Слегка высунув из спальной палатки голову, спал Омрыквут, Кейненеун, Кайпэ и Амвросия не было видно. Гырголь находился в стаде.
В полумраке шатра Тымкар подполз к спальному помещению и замер. Казалось, удары его сердца сейчас разбудят все стойбище. Что делать? Каждую минуту может проснуться хозяин, и тогда… Но как ни силен был гнев юноши, у Тымкара ни на мгновение не возникала мысль убить оскорбившего его человека. Ему нужна была только Кайпэ. Он видел, что она ждет и любит его.
Тымкар просунул голову в полог. Темнота. (Летом жирники не зажигают). Слева хозяин. Значит, где-то тут и Кейненеун. Рыжебородый таньг, конечно, лежит в другой стороне. Осторожно Тымкар начал ощупывать полог руками.
Но как объяснить ей? Как не напугать ее?
Юноша подтянулся на руках и прополз в полог. Ощупью нашел Кайпэ и прилег рядом. Как прибой о скалы, билось в груди его сердце. Ближе, ближе. Вот ее лицо. Губами Тымкар касается ее уха, шепчет:
- Не бойся, не бойся, я - Тымкар.
Кайпэ вздрагивает. Юноша повторяет ей все то же и то же. Девушка поднимает руки и ощупывает ими лицо Тымкара. Прямой нос, Длинные ресницы. Он. Он!
- Я пришел за тобой, Кайпэ, Тагам!
Девушку бьет дрожь. Кайпэ сжалась в комочек, не смеет прикоснуться к тому, кого она ждала два долгих года.
- Идем, Кайпэ, идем!
- Молчи! Молчи! Я пойду, пойду! Ты пришел в самое время. Иди, я - за тобой. Милый…
Тымкар выполз и скрылся среди кочкарника. За ним - выбралась из шатра Кайпэ. Они ползут, перебегают от кочки к кочке. Наконец туман скрывает их. Юноша и девушка бегут. Бегут быстро, бегут в том направлении, где должно быть море.
Но до него не одни сутки пути.
- Милый! Пойду с тобой. Ты смелый и сильный.
- Скорее, Кайпэ. Ты медлишь. Твои ноги, однако, ослабели.
Девушка едва поспевает за ним. Но вот и Тымкар начал спотыкаться.
Эх, молодость, молодость! Даже куска мяса не захватили с собой беглецы. И стойбище оставили перед самым восходом солнца. И побежали прямой дорогой…
…Солнце взошло давно. Туман рассеялся. Силы оставляли обоих.
В стойбище Омрыквута переполох. Задушен пес, исчезла Кайпэ. За Гырголем в стадо послали гонца. Ляс ушел к себе шаманить. Вскоре он объявил: "Пахучей сыростью тянет с юга. Оттуда пришло несчастье. "Зря ходящий по земле" был не человек, а дух. Он задушил собаку, увел дочь Омрыквута. Смотрите! Трава, мох - все потемнело там, куда он ушел… Скорее надо менять пастбище, откочевывать. Мор близко…"
Стойбище спешно снималось с места. Разбирали яранги, грузили на нарты скарб. Но все делалось молча.
Гырголь и Кутыкай бросились в погоню за беглецами.
…День угасал. В низинах начал скапливаться туман. Тымкар и Кайпэ присели отдохнуть: голод и усталость давали себя чувствовать.
Гырголь, как волк, рыскал по тундре. Он все чаще проверял, на месте ли нож, не потерялся ли. Он покажет этому жалкому бедняку, как уводить чужих невест.
Бежал трусцой по тундре и неутомимый Кутыкай. У ручья он наткнулся на следы. Они были совсем свежие, даже тиной их не успело затянуть. Определив направление, Кутыкай побежал дальше.
…Скоро сутки, как Кайпэ и Тымкар в пути.
- Милый, мы найдем людей. Найдем пищу, - шепчет она.
- Да, да. Конечно, - откликается юноша.
Их губы потрескались, кровоточат: они напрасно так много пили воды, она совсем ослабила их.
Тымкар принюхивается: он улавливает слабый запах дыма. Но что такое там?.. Сердце сжала тревога. Ведь оттуда они идут! Тымкар протирает затуманенные глаза. К беглецам приближается человек. Кайпэ поднялась, всматривается, ее грудь высоко вздымается. Чукча бежит по их следам. Гырголь? Нет. Но это за ними.
- Кутыкай! - стоном вырывается у Кайпэ.
Тымкар вынимает охотничий нож, и они бегут дальше. Ведь он тоже устал. Он не догонит. Он еще далеко…
Расстояние между ними, однако, сокращается.
Беглецы спотыкаются все чаще. Их сердца так сильно бьются. Трудно дышать, глаза заливает пот.
Кутыкай что-то кричит. Он совсем близко. Но и он, видно, изнемог, если так долго не может догнать их.
- Милый, - задыхаясь, еле слышно произносит Кайпэ. Она хватает Тымкара за руку.
Ноги юноши вязнут в холодном ягельнике.
Что-то свистит в воздухе, Кутыкай набрасывает на Тымкара аркан. Кайпэ падает вместе с возлюбленным.
Пастух Омрыквута не рискует подойти вплотную, он душит Тымкара арканом. Кайпэ бросается на помощь. Но в это время Тымкар успевает ножом перерезать ремень, но тут же теряет сознание. Кутыкай хватает обессилевшую Кайпэ, взваливает ее себе на плечи и, утопая в ягельнике, тащит назад.
Девушка вырывается, кричит, царапает ему лицо, но верный пастух терпит и уносит ее все дальше.
С кровавой ссадиной вокруг шеи, Тымкар, превозмогая боль, поднимается на ноги, делает несколько шагов - и снова падает. Сухим надтреснутым голосом он кричит своей Кайпэ:
- Я найду тебя, Кайпэ!
Но слышит ли она его?
Не оглядываясь, Кутыкай тащит к стойбищу невесту Гырголя, невесту будущего зятя своего хозяина.
Туман быстро выползает из низин, делая тундру похожей на небо. Он застилает глаза Тымкару…
* * *
…Бродя от стойбища к стойбищу в поисках кочевья Омрыквута, обтрепанный, исхудалый, лишь поздней осенью вернулся Тымкар в Уэном.
Глава 10
ГРЕХ ОТЦА АМВРОСИЯ
Стойбище Омрыквута откочевывало на северо-запад. Как тень, Амвросий следовал за стадом.
Время шло. Торопилась жить полярная тундра. Коротко здесь лето. Все живое спешило: сновали щенки песцов, в озерах, заводях рек резво плавали выводки уток; даже моховые ковры тундры и те чуть не на глазах меняли тона.
Не спалось Амвросию белыми ночами. Он выходил из шатра на воздух.
Река, небольшие озера, ручьи казались огромным потрескавшимся зеркалом в темно-зеленой оправе мхов.
В воздухе тучами сновал гнус. Нет от него спасения. Забивается в волосы под шапку, влетает в рот, в нос, в глаза, до крови изъедает обнаженные части тела.
Тундра тихо журчит, сочится. Под ногами сыро.
Опершись на ярангу, задумчивый Амвросий вызывает в памяти картины прошлого. Они меняются, бегут, обгоняют друг друга, и вот он уже видит себя стоящим среди сонного стойбища. "Купец… Конечно, меня считают купцом, - думает он. Его руки машинально щиплют полы подрясника. - Действительно, ведь я ничего не сделал в этом кочевье как миссионер. Но что было бы в том проку? Ведь и сам я никогда больше не встречусь с этими людьми, да едва ли встретится с ними и кто-либо другой из служителей церкви. Что ж, все равно теперь! Пусть", - шепчет он, отмахиваясь от гнуса.
Наутро, чтобы ускорить отъезд - ведь ездят же кочевники на легких нартах по траве! - Амвросий стал задаривать хозяев остатками своих товаров. Омрыквуту он отдал последние папуши табака, кирпичи прессованного чаю. Кейненеун - бисер, браслеты, зеркало и прочую мелочь.
Оленевод дивился щедрости купца. Хорошо знал он торговых людей! Это на них не было похоже. "Доброе сердце имеет", - решил кочевник и ласково посмотрел на загостившегося у него таньга.
Лицо Амвросия густо заросло. Лохматая рыжая борода закрывала грудь. Одежда истерлась, засалилась. Омрыквут велел жене сшить ему новые торбаса и рубашку из пыжиков. Сам стал еще теплее разговаривать с ним.
К тому времени Амвросий уже ухитрялся все понимать и давать сносные ответы. Омрыквут сквозь табачный дым улыбался и помогал ему строить фразы по-чукотски.
Так протекло лето. Но когда кончилось время "белого дня", то есть белых ночей, хозяин стойбища начал примечать, что его невольный гость затосковал, ест мало, не спит ночами, стал задумчив, нелюдим. Больно было Омрыквуту видеть печаль человека в своем шатре.
- Какие у тебя думы? - участливо спросил он однажды.
- Ты спрашиваешь непотребное, - смутившись, ответил Амвросий.
- Обидные слова говоришь, - все еще без гнева заметил оленевод.
Амвросий молчал. По его щекам текли слезы. Он утирал их грязными руками, покрытыми болячками.
- Почему ты плачешь, как слабая женщина? - не унимался Омрыквут в порыве сострадания.
Амвросий молчал.
Оленевод нахмурился, набил еще трубку, посмотрел на жену. Кейненеун потупила взор, плечи ее съежились. Наступило безмолвие. Стало слышно, как по куполу яранги мерно постукивает дождь.
Двое мужчин и женщина молчали. Сырая, гнетущая ночь усиливала мрачное настроение. Близилось время освежения воздуха, за ним - время длинных ночей.
Уже три трубки выкурил хозяин стойбища, дважды Кейненеун едва заметно с тревогой поглядывала на него. Отец Амвросий, перестав плакать, задумчиво глядел в дальний угол полога. А молчание все длилось.
Но вот оленевод вдруг поднялся и, не разгибаясь, подошел к отцу Амвросию.
- Что ж, пусть мы с тобой станем товарищами по жене! - вздохнув, сказал он, взял Амвросия за плечи, заглянул в глаза.
Амвросий очнулся, увидел рядом лицо кочевника, улыбнулся, сам не зная чему: он не уловил необычного смысла в словах Омрыквута, не расслышал всей фразы.
- Где будешь спать? - спросил оленевод.
Миссионер недоуменно посмотрел на него. Странный вопрос!
- Где скажешь, - смиренно ответил он.
- Спи здесь. Я буду спать в другом спальном месте, - сказал Омрыквут и, пополнив табаком кисет из оленьей замши, пополз к выходу, искоса поглядывая на жену.
Сжавшись, Кейненеун сидела, не поднимая глаз. Ей было стыдно и досадно, что муж отдает ее таньгу.
Усталый Амвросий лег и вскоре задремал.
Ночью он проснулся и при свете угасающего жирника увидел, что жена хозяина спит на шкуре рядом с ним. Омрыквута в пологе не было.
Отец Амвросий отодвинулся подальше.
…На следующую ночь сквозь приоткрытые веки миссионер видел, как ушел Амрыквут, а Кейненеун разостлала шкуру и опять легла рядом с ним. Сердце его забилось. Притворился спящим. Но мысли путались. "Бес, бес! Сгинь, изыди! Господи, помилуй", - повторил он про себя, в то же время стараясь понять, почему хозяин уже вторую ночь не спит дома, а младшая жена стала ложиться рядом с ним, с Амвросием. Он слыхал про обычай товарищества по женам, известно ему было и то, что некоторые чукчи, главным образом богатые оленеводы, имеют по две-три жены, знал он и первую жену Омрыквута. "Надоела, видно, Кейненеун ему", - думал он, и вдруг чудились ему дом, матушка. Однако лицо матушки быстро тускнело в сумраке полога, таяло, и вместо него отчетливо вырисовывались жгучие глаза Кейненеун. "О господи! Дьявол искушает меня… Выйду отсюда!"
Амвросий тихо поднялся и выполз из жилья. Принялся бродить между ярангами, творя молитву.
Дождь перестал, но луна скрылась за облаками. Стало темно, страшно.
Тундра переговаривалась голосами ручьев, шепотом мокрых мхов. Тускло поблескивали в темноте озера.
Ежась от предрассветной свежести, ступая по холодной росе, машинально Амвросий повернул обратно.
…Жирник едва светит. Разбросав руки, на спине спит Кейненеун. Черные косы беспорядочно обрамляют смуглое лицо. Веки прикрыли слегка раскосые прорези глаз, сходящиеся к прямому приплюснутому носу. Капризно оттопырены полные губы.
Стоя на коленях, Амвросий смотрит на спящую женщину. Сонная, она поворачивается. Амвросий вздрагивает, ползет к своей шкуре, ложится, тихо шепчет молитву.
Жирник гаснет. Засыпает смятенный отец Амвросий.
Сны, тяжелые, как грозовые тучи, беспокоят его. Что-то давит. Потный, он открывает глаза. Темнота. На своей груди он нащупывает руку спящей Кейненеун. На секунду Амвросий замирает, чувствуя, как тревожно забилось сердце и что-то теснит дыхание. "Женщина! Господи… Грех, грех, грех… О боже мой праведный! Женщина… Господи… Но… "Не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься", - мелькает в мозгу семинарская острота, а волосатые пальцы, уже не внемля разуму, блудливо ползут по обнаженной руке Кейненеун…
* * *
А в Нижнеколымске, обеспокоенная десятимесячным отсутствием мужа (ведь он обещал вернуться к весне!) матушка, благополучно разрешившись двойней, денно и нощно молилась, плакала, худела. Исправпичиха утешала ее.
Жены тех переводчиков, с которыми отец Амвросий выезжал из Нижнеколымска, приходили к ней и слезно просили заступничества за их мужей, арестованных исправником сразу по возвращении. "Неповинны они, - рыдая, увещевали соломенные вдовы матушку, - заступись, будь матерью родной: с голоду дети пухнут. Нет работников. Лето проходит. Помрем ведь зимой". Но матушка не заступалась, и переводчики Амвросия по-прежнему сидели в крепости.
Исправник отобрал у переводчиков шкурки песцов и лисиц, вымененные ими в тундре, и чуть не ежедневно допрашивал арестованных: он обвинял их в убийстве главы православной миссии на Колыме с целью грабежа.
Возвращение переводчиков без отца Амвросия и его исчезновение действительно казались подозрительными.
Уже несколько месяцев, как исправник отправил донесение в Иркутск, и теперь ждал только санного пути, чтобы отправиться на розыски отца Амвросия.
* * *
Не заметил отец Амвросий, как миновало дождливое лето, стали реки, выпал снег. Уютно было ему в яранге с молодой женой богатого оленевода.
Кочуя, стойбище Омрыквута достигло Чаунской губы. Установился санный путь.
В один из тихих морозных вечеров Омрыквут пришел в шатер младшей жены.
- Я пришел, - возбужденно воскликнул он. - Радостную новость скажу.
Новость заключалась в том, что через неделю отец Амвросий вместе с Омрыквутом и его пастухом Кутыкаем прибудут в Нижнеколымск.
Проклял бы этот час отец Амвросий, если бы знал, что в городе Омрыквут предъявит свои права товарища по женам и разыграется страшная сцена, которая поставит под угрозу благочестие и все будущее главы православной миссии!
Если бы он смог заглянуть вперед, он увидел бы себя, беспомощно взывающим к господу богу и молящим ниспослать ему разум, чтобы не допустить посрамления служителя веры христовой: "Не приведи господи, узнает владыка! Отлучит ведь от церкви, лишит сана и службы… Узнает весь город! Весть дойдет до священного синода. Боже правый, научи раба своего!" Уже тогда пережил бы отец Амвросий ту недалекую ночь, когда он вынужден был, спасаясь от огласки, тайно покинуть вместе с матушкой Нижнеколымск.
Холодом сжало бы его сердце видение трех нарт, нагруженных пушниной и имуществом миссии, воровски скользящих по снегу в бледном свете луны и, наконец, скрывающихся за крутым изгибом стылой реки.