Дина рассказала мужу о революционных событиях в Забайкалье, Приамурье, Приморье. Выполняя решения третьего съезда РСДРП, большевистские организации настойчиво готовили вооруженное восстание. В Чите боевая дружина насчитывала две тысячи человек, она захватила поезд с оружием, разоружила полицию и жандармов, но не смогла устоять против двух карательных экспедиций. Во Владивостоке флотский экипаж сжег здания морского офицерского собрания и военно-морского суда, освободил политических заключенных; воинские части отказались стрелять по восставшим. Восстание во Владивостоке сопровождалось волнением среди солдат Хабаровского гарнизона и захватом власти революционными артиллеристами в крепости Чныррах в устье Амура.
Целую неделю Иван Лукьянович жил, как наэлектризованный, осмысливая все происходящее в стране. Теперь ему ясно, что надо делать. Он будет рассказывать чукчам и эскимосам о том, что узнал сам.
Как-то Дина сказала:
- Ваня, ты как будто и не рад, что я приехала.
- Что ты, Динушка! Извини. Я так невнимателен к тебе. Но ты сама виновата: слишком много привезла новостей. Пойдем осматривать окрестности?
Они бродили по берегу моря, потом поднялись на высокую сопку и там мечтали о будущем. Время от времени их ненадолго накрывали проплывающие облака.
- Знаешь, Ваня, я решила заниматься с чукотскими детьми.
- Очень хорошо, Динушка.
- Я и буквари привезла.
- Но тебе вначале придется самой изучить чукотский язык.
- А ведь верно. Я как-то не подумала об этом.
- Возьми в переводчики Элетегина. Он будет учить тебя чукотскому, а ты научи его читать и писать.
- Как здесь хорошо, Ваня! Смотри, какое облако наплывает на нас.
Через секунду облако начало белыми струями обтекать их и вскоре совсем окутало, скрыло друг от друга.
- Ищи меня! - игриво крикнула Дина.
Иван Лукьянович бросился на ее голос, но жены там не оказалось. Он остановился.
- Дина, ты где?
- Ку-ку…
Он снова метнулся на зов, но и там ее не нашел.
- Ван-Лукьян, - совсем в другой стороне послышался ее игриво-воркующий голос.
- Ну, разбойница, погоди! - и, выставив вперед руки, Кочнев опять побежал. Но когда облако проплыло, он увидел, что бежит вовсе не туда, куда устремилась жена.
- Догоняй! - задорно крикнула Дина и что есть мочи помчалась дальше.
Глава 23
КОНЕЦ СКИТАНИЙ
Где бродил и что делал эти годы Тымкар, неизвестно. Только в береговых поселениях его никто не встречал. Да едва ли и думал кто-нибудь о его исчезновении. Из родного селения его изгнал шаман как убийцу, родных не осталось, старик Вакатхыргин после единоборства с белым медведем занемог. Эмкуль вышла замуж. Тэнэт ждала от Ройса ребенка, Богораз был давно в Петербурге.
Нашел ли Тымкар кочевье Омрыквута, удалось ли ему увидеть свою Кайпэ, этого тоже никто не знал.
Но вот как-то в один из осенних вечеров он появился на мысе Восточном, в эскимосском селении Наукан.
В это время там гостили родственники науканцев с островов и американского побережья. Они приплывали сюда каждый год.
Среди эскимосов у Тымкар а знакомых не было. В давние времена между чукчами и эскимосами случались нелады, и с тех пор они сторонились друг друга, хотя явно и не враждовали. При нужде они оказывали друг другу услуги, но какая-то скрытая неприязнь сохранилась. Однако, как и всякого путника, Тымкара приветствовали, приглашали в жилища. Его накормили, расспросили о новостях, постлали шкуру для сна. Впрочем, кое-что из истории Тымкара было науканцам известно: ведь Уэном не так уже далек от Восточного мыса.
Рано утром Тымкар проснулся от суеты в пологе. Хозяева куда-то торопились. "Куда вы?" - спросил он их (эскимосы знают чукотский язык). Они шли провожать островных и запроливных родственников и знакомых. Погода обещала быть хорошей, а осенью с морем шутки плохи.
Тымкар тоже спустился на берег.
Более десятка больших кожаных байдар стояло в ряд на крупной гальке у воды. Шесть других загружались на плаву. Около них суетилась пестрая толпа гостей и хозяев. Подходили все новые и новые группы людей. Всюду смех, шутки, крики, возня. Гости спешили отплыть с попутным ветром. Матери вели или несли за спинами детей. Мужчины укладывали снасти, на ходу переговаривались, пинали снующих под ногами собак. Те повизгивали, но с берега не уходили.
Тымкар остановился в стороне. Он смотрел то на эту пеструю толпу, то на крутой склон, по которому бегом спускались эскимосы.
В проливе виднелся остров, за ним - слабые очертания американского побережья.
Никто не обращал на Тымкара внимания: все были заняты - одни отплывали, другие провожали. Поручения, взаимные просьбы, подарки, советы, прощания поглотили внимание этой шумной толпы. И хотя байдары еще спокойно покачивались на привязи, все спешили и нетерпеливо поглядывали вверх на крутой, почти обрывистый склон. Кого-то ждали: видно, кто-то опаздывал, задерживал остальных. Наконец двое мальчишек наперегонки побежали вверх, к землянкам.
Вскоре на кромке спуска к морю они появились вновь, за ними - женщина, ведущая за руку мальчика.
Спуск был крутой. Зигзагообразными тропинками, среди высокой полыни, все четверо медленно шли вниз.
Тымкар курил. Струйки сизого дыма тянулись к морю, к байдарам. Там уже подняли мачты, усаживались отплывающие. Шум усилился. Теперь провожающие старались перекричать друг друга.
На душе у Тымкара было тоскливо. И чем больше радости видел он на лицах этих возбужденных людей, тем угрюмее становился его взор. Куда идти ему, что делать? Он устал от скитаний. Его влечет к себе родное море, охота среди льдов; ему хочется так много, много нарисовать на моржовых клыках! Но у него нет даже яранги. Какой же он человек! Он достоин сожаления. "Только тело имеющий", - говорят о таких людях богатые оленеводы. Тымкару вспомнился Омрыквут, его слова: "Жалкий ты бедняк, "зря ходящий по земле человек"…
Затем ему видятся дни, когда в Уэноме вот так же у берега шумели чукчи, собираясь на ярмарку. И перед его взором опять и опять рождались образы матери, отца, брата Унпенера, Тауруквуны, Кайпэ… Да не был ли он тогда счастлив? О каком же еще счастье говорил ему таньг. "Желаю тебе, юноша, счастья…" И Тымкар сам придумывал себе это счастье. Яранга. Много жира и мяса. Дети и жена сыты. У него - хорошее ружье и есть патроны. Его байдары быстрее других. Он - самый лучший охотник! На клыках он рисует всю свою жизнь и жизнь чукчей, по этим рисункам его сын будет рассказывать об этом внуку. И еще к нему в гости приедет этот хороший таньг Богораз, научит своим значкам. И Тымкар станет таким, как этот таньг. Наверное его захотят сделать шаманом. Но он не согласится. Он будет охотником. Он не хочет быть шаманом. А еще он скажет чукчам, чтобы они не давали ни одной шкурки чернобородому янки. Он объяснит им, что янки - плохой человек.
"Но где же взять хорошего? - задумывается Тымкар. - А если хороший не придет? Что скажут тогда ему чукчи?"
Ведя за руку мальчика, эскимоска торопливо проходила мимо. Мальчуган не поспевал за ней, оглядывался по сторонам: ему все было любопытно.
Вдруг сердце Тымкара замерло, вздрогнули длинные ресницы, рука ощупала горло, он шагнул вперед.
- Сипкалюк! - вырвался из его груди хриплый возглас.
Женщина и мальчик оглянулись.
Пораженный Тымкар снова поднял руку к горлу. "Как? Сын!"
- Сынок! - Тымкар был уже около него, упал на колени, хватал его за руки, за плечи, терся щекой.
Мальчонка испугался, заплакал.
- Сынок! - взволнованно повторял Тымкар, заглядывая в лицо матери.
Глаза худенькой женщины были широко открыты, рука сдерживала высоко поднимавшуюся грудь; другая рука выпустила Тыкоса.
Науканцы всей массой молча обступили их.
- Тымкар? - испуганно, глухим голосом едва выговорила женщина. - Это ты, Тымкар? - повторила она, не веря глазам. Уж не злой ли это дух? Лицо ее выражало мучительное напряжение.
- Зовут, зовут как? - возбужденно спросил Тымкар мальчика по-чукотски.
- Тыкос, - ответил за него кто-то из эскимосов.
- Тыкос! Тыкос! - отец схватил его на руки.
Люди вокруг оживленно заговорили.
- Сипкалюк, ты встретила его? - молодая женщина нежно обняла ее. Она знала заветные мечты Сипкалюк.
Сипкалюк со стоном вздохнула. На лице ее по-прежнему было написано страдание, но в глазах светилась радость.
- Сипкалюк! - Тымкар шагнул к ней.
Она бросилась навстречу, спрятала в его одежде лицо, обхватила мужа руками, зарыдала.
- Тымкар… ты пришел?
Эскимосы переговаривались все громче. Байдары, стоящие на воде, опустели. Тымкар и Сипкалюк были окружены плотным кольцом.
- Да, я пришел…
Ветер крепчал.
- Хок-хок-хок! - закричал какой-то старик и пошел к байдарам.
Вся масса двинулась за ним, увлекая Тымкара и Сипкалюк.
- Это твой отец, - все еще в слезах говорила Тыкосу мать.
Мальчик удивленно смотрел на Тымкара. Тыкосу шел седьмой год.
Вместе с сыном отец влез в байдару так уверенно, как будто готовился к этому с вечера. И только тут он увидел Тагьека и его жену - краснощекую Майвик.
Берег шумел, люди махали руками, что-то кричали, смеялись. Теперь им будет о чем поговорить!
Под парусами, с попутным ветром флотилия кожаных байдар удалялась к острову в проливе Беринга.
Погода разыгралась. Скалистый западный берег неприветливо встречал эскимосов. Волны с шумом разбивались о него.
Байдары стороной огибали остров.
Весь путь Сипкалюк не отрывала глаз от Тымкара. У него выросли черные усики, между бровей наметилась морщина. А во взоре была видна то нежность, то угрюмая задумчивость. Он держал сына на руках.
Ни Майвик, ни Тагьек - никто не нарушал безмолвия. Кто знает, то ли они понимали, что их слова были бы лишними, то ли пустой болтовней опасались прогневить духа моря, который и без того уже гневался…
Приспущенный парус шумел. Днищем байдара пошлепывала по воде, быстро соскальзывая с гребней волн.
Сипкалюк тоже молчала. Радость сменялась тревогой: останется ли Тымкар с ней? Или опять уплывет неизвестно куда и зачем?
Тымкар пытался понять, что же случилось. У него сын, сынок! Как он раньше не подумал об этом… Но куда они плывут? В Ном? Тымкар поморщился. Это большое стойбище американцев было ему противно.
Берег становился более пологим: остров кончался. За ним, совсем близко, стоял остров поменьше, а потом - опять море до самых скалистых гор.
На первых байдарах послышались голоса. Эскимосы прощались. Три байдары слегка изменили курс, направляясь за пролив; две пошли к маленькому острову, и лишь байдара Тагьека нацелилась на восточный берег большого острова.
- Где станем жить? - в голосе Тымкара слышалась тревога.
Майвик поспешила ответить, что они живут на этом острове.
- Однако ты болтаешь пустое! - недовольный, перебил ее Тагьек.
Сипкалюк и Тымкар повернули головы к нему.
Тагьек сказал, что завтра они поплывут в Ном, что на острове они и так уже провели две зимы.
Действительно, после ночного посещения Олафом Эриксоном с приятелями эскимосского поселения близ Нома минуло уже два года. А ведь именно тогда Майвик удалось уговорить мужа покинуть американский берег. Но Тагьек согласился выехать только на один год, чтобы запасти побольше моржовых клыков. Теперь наступала уже третья зима…
В Америке Тагьек неплохо устроился с костерезным делом. Раньше каждый мастер-эскимос сам носил свои изделия на обмен, теперь все поделки у соседей забирал Тагьек, разрисовывал их и сбывал в Номе. Он давал мастерам не меньше, чем они получали сами. Для оплаты у него всегда был запас нужных товаров. Многие эскимосы ему задолжали. "Рук много, - прикинул тогда Тагьек, - это хорошо. Не хватает только кости. Совсем мало стали добывать моржей. Однако у чукчей всегда есть излишки моржовых клыков - выдержанных, полежавших в земле". Изделия из такой кости - потемневшей, красивой - ценятся особенно дорого. Тагьек задумался. Совсем не стало зверя у этих берегов. К тому же Майвик… Уже много лет просилась она к родным, просилась и Сипкалюк, которая в ночь прихода Эриксона успела выскочить и скрыться у моря. И Тагьек решил тогда поехать за моржовой костью и запасти ее сразу на несколько лет. Так он оказался на острове между Азией и Америкой. Майвик упросила его остаться еще на год - и вот теперь опять начинается тот же разговор… Нет, Тагьек больше сдаваться не собирается.
Майвик рассуждала по-своему: тут она родилась, тут прошли ее лучшие годы, там она потеряла дочь Амнону. Пришли американы и утащили дочь. Нет, не хочет Майвик жить на том берегу!
- Ночевать будем здесь, - сказал Тагьек, - а утром соберем полог - и в Ном.
Майвик не хотела и слушать. "Совсем, видно, забыла, что она женщина, - подумал Тымкар. - Разве может женщина выбирать место, где жить?" Но подумал так Тымкар вовсе не потому, что не хотел оставаться на острове: наоборот, ему бы тоже хотелось остаться здесь, откуда видны его родные места. Но ему никогда не приходилось наблюдать такое неповиновение со стороны женщины. Как может она так говорить с мужем?! Он посмотрел на Сипкалюк.
- Я здесь хочу, - как будто понимая немой вопрос Тымкара, тихо сказала она, озираясь на Тагьека.
- А есть у тебя свой полог?
Она отрицательно качнула головой.
Волны начали слегка захлестывать байдару: изменился курс. Все стихли. Еще ниже спустили парус.
На берегу виднелось несколько землянок. Из них выходили люди.
Островитяне с интересом смотрели на Тымкара. Кто он и зачем сюда явился? Острова всегда считались эски мосскими. Но женщины быстро разгадали, в чем дело. Они осмотрели его, Сипкалюк, взглянули на Тыкоса и зашептались.
Все они одеты были так же, как одевались чукчи. Но лица у них были более округлые, кожа почти светлая.
Хозяева помогли вытащить на берег байдару Тагьека. Им очень хотелось спросить его об этом большом и, как видно, сильном чукче, но присутствие Тымкара мешало немедленно удовлетворить законное любопытство.
Немного смущенная Сипкалюк взяла мужа за руку и повела к одной из землянок. Все смотрели им вслед. Женщины тихо высказывали свои предположения; старики пыхтели трубками: им не нравилось нарушение неписаных законов - эскимоска привела к себе чукчу!
Проходя мимо стоящих у землянок людей, Тымкар здоровался по-чукотски. Ему отвечали, но холодно, скупо, едва слышно.
Тымкар насчитал десять землянок. Почти около каждой из них торчали вкопанные в землю китовые ребра для просушки пушнины и шкур, для вяления на солнце мяса и моржовых голов; на них же убирали зимой от собак кожаные байдары.
Неподалеку журчал ручей. Около него лакала воду черная лохматая собака. Она подняла морду и внимательно оглядела Тымкара; с высунутого красного языка сорвалось несколько капель воды.
У берега лежали две большие байдары и несколько маленьких. Вот и весь поселок.
Землянка Тагьека, как и многие другие, врезана была в склон. Кровля и боковые стены выложены дерном. В стенах - сквозные отверстия: днем их открывают, чтобы в наружную часть жилья проникал свет. Внутри - полог: комната из оленьих шкур мехом наружу.
Открыв незапертую дверцу, Сипкалюк ввела Тымкара внутрь. Тяжелым запахом гнили и сырости дохнуло навстречу.
- Вот… - произнесла она, - наша землянка.
- Немелькын, - похвалил Тымкар, все еще не отпуская от себя Тыкоса.
Мальчик охотно сидел у него на руках: это так приятно, теперь все видят, что у него тоже есть отец. Но как только они вошли в землянку, где их никто уже не видел, Тыкос потянулся на землю и, выскользнув из рук Тымкара, помчался к малышам-приятелям сообщать необычайную радость. "Это твой отец, Тыкос", - повторял он про себя слова матери.
Вернулся Тыкос лишь к ужину, когда все давно уже были в сборе: и Тагьек, и его непокорная и говорливая жена Майвик, и их дети - сын Нагуя и дочь Уяхгалик, и Сипкалюк, и Тымкар.
- Тымкар, - обратился Тыкос к отцу, - все спрашивают: где был твой отец так долго?
- Га, замолчи! - шикнула на него мать.
Ее испугали такие вопросы сына. Разве можно узнавать, если человек сам не говорит! Так можно его прогневить. Сипкалюк самой хотелось о многом спросить мужа и - главное: будет ли он теперь всегда жить с ними? Но она боялась этого вопроса, опасалась спугнуть Тымкара, прогневить и его и духов. А тут еще лезет Тыкос!
- Мама, все спрашивают - Тымкар с нами жить будет?
- Э-эх, замолчи! - уже и Тагьек и Майвик зашикали на него.
Нагуя и Уяхгалик, перестав есть, уставились на Тыкоса круглыми глазами, не понимая, почему все взрослые сердятся на него.
Тымкар сидел на брусе, отделяющем спальную часть от наружной (меховой полог был заброшен наверх). В правой руке он держал нож, отрезал им куски вареного мяса, захваченного зубами и левой рукой. Нож блестел у самого рта.
Все семеро окружили деревянный поднос, заваленный тюленьим мясом.
В наружной части землянки потрескивал костер из плавника. Языки пламени лизали черные от копоти бока и днище большого чайника. Дым тянулся к входной дверце и отверстиям в стенах.
После молчаливого ужина женщины начали стлать шкуры для сна. Справа - для Тагьека и Майвик, за ними - детям, а в левой части полога - Сипкалюк и Тымкару.
Полог оказался сплошь занятым телами людей.
Вместо подушек был округлый брус, покрытый краем мягкой оленьей шкуры.
Майвик опустила входную шкуру полога, и все внутри погрузилось во мрак: летом жирников не зажигали.
Тымкар, а за ним и Сипкалюк слегка высунулись наружу, подсунув головы под опущенный меховой занавес.
Костер догорал. Звездочки искр перескакивали с места на место, постепенно растворяясь во тьме.
…Утром раньше всех проснулся Тыкос. Переполз через мать к отцу, начал водить ручонками по его усам. Затем, поймав ресницы, открыл глаза.
Тымкар улыбнулся, поднял сына, посадил на себя верхом.
Сипкалюк слышала их возню, но притворилась спящей.
Вскоре отец и сын поднялись и вышли.
Море штормило.
Побродив по берегу, они начали подниматься к плато на вершине острова. Тыкос бежал впереди, войдя в роль проводника: он показывал примечательные чем-либо места и спешил дальше. Отец шел следом, иногда окликая и задерживая его - этого худенького невысокого мальчугана с прямым носом и черными глазами.
Тонкий ледок, которым за ночь покрылись ручейки и впадины между кочками на вершине острова, еще не выдерживал тяжести человека, трещал под ногами.
Тымкар оглянулся. Землянки слились со склоном местности. Берег был безлюден. За узеньким проливом, совсем близко, виднелся остров, раза в три меньше этого. На нем тоже не было заметно людей, хотя и там жили эскимосы. А за островком, за просторами водной глади, где-то далеко-далеко находились горы Аляски.
Сердце Тымкара защемило: пока он зимовал там, погибли его родные. Он отвернулся. На западе едва проступали очертания берегов. Там он родился, там погребены мать и отец, там во льдах погиб брат Унпенер.