- Однако в его голове верные думы, - поддержал Тымкара старик Емрытагин, подаривший зимой Тыкосу щенка. - Если обманщик - зачем станем торговать? Есть и другие "сильные товарами люди". Подождем.
"А верно ли это?" - думали другие. Женщины стояли опечаленные, но еще надеялись, что торг состоится. Среди мужчин было явное замешательство. Высказав все, гневный Тымкар хотел уже уходить, как вдруг в толпе произошло движение. Со шхуны спускали шлюпку.
- Берегитесь, обманщик это! - еще раз возбужденно выкрикнул Тымкар.
В шлюпке стоял чернобородый янки. Высокие голенища его сапог были пристегнуты ремешками к кожаным брюкам. За поясом торчал пистолет, в зубах - сигара. Двое матросов гребли.
Эскимосы косились на оружие. Они терпеть не могли, когда к ним являлись вооруженные люди.
- Ну вы, черномазые! - еще из шлюпки приветствовал их янки. - Чего чешетесь? Вам разве не нужны товары?
Смущенные речами Тымкара, люди на берегу молчали. Никому не хотелось первому лезть в это сомнительное дело. А вдруг это не человек, а дух?
- Нам не нужны твои товары! - хрипло и дерзко выкрикнул вдруг Тымкар по-чукотски и вышел из толпы вперед.
Эскимосы повернулись к нему, на всех лицах был испуг.
Шлюпка подходила ближе. По берегу Тымкар шел к ней навстречу. Он первый схватил брошенный матросом конец, но вместо того, чтобы помочь причалить, швырнул его обратно.
- Э-эх! - ахнули в толпе.
Шлюпку развернуло на волне, она накренилась, стоявший янки резко качнулся, выронил изо рта ситару, схватился руками за борт.
Гребцы выправили крен, начали отыгрываться на волне, не двигаясь ни вперед, ни назад.
До суши оставался десяток шагов. Чернобородый узнал Тымкара. "Почему он здесь?"
Матрос вторично бросил на берег конец, но Тымкар вновь перехватил его и отшвырнул обратно. Янки выпрямился, выхватил из-за пояса пистолет. Островитяне снова ахнули, расступились. Тымкар схватил круглый камень, занес руку над головой. Выстрела не последовало: янки заметил, что на берегу еще несколько человек нагнулось за камнями, и - опустил оружие.
- Кто звал тебя сюда? Убирайся, откуда пришел! Обманщик ты. Нам не нужны твои товары. Мы возьмем их на другой шхуне! - кричал возбужденный Тымкар.
Эскимосы ужаснулись его дерзости.
Было трудно поверить, что их ушам довелось слышать такие слова.
Тымкар осмелел. Он видел то свирепый, то растерянно-беспомощный взгляд своего врага. Янки взглянул на часы, достал и закурил сигару. Шлюпка побалтывалась на волнах.
Мелькнула мысль применить силу: в руках эскимосов так много пушистых шкурок. Но, видя толпу хмурых людей на берегу, он не решился на опрометчивый шаг. Однако и бездействовать было несвойственно владельцу "Морского волка". На берегу его ждала пушнина. Наконец ему необходимо было спешить к Джонсону, чтобы тот не успел сделать свой личный бизнес - продать часть пушнины на другую шхуну.
Выпитый ром и сильные затяжки сигарой пьянили. Впервые за долгие годы его не пускали на берег. И кто? Дикари с камнями в руках. Позор! Потерять остров… "Ах, негодяй!" - он пристально разглядывал Тымкара.
Островитяне испуганно смотрели то на Тымкара, то на шлюпку.
- Эскимосы! - сделал еще одну попытку чернобородый. - Я привез вам хорошие товары…
Но с берега никто не отозвался.
- Обманщик он. Берегитесь!
- Год-дэм, собака, - прошипел янки. - На шхуну! - скомандовал он гребцам. - Собака! - повторил он. - Я научу тебя гостеприимству, - и сплюнул сквозь зубы.
Шлюпка начала удаляться. Как только она стала недосягаемой для камней, янки повернулся и выстрелил в Тымкара. Но корму шлюпки в это время приподняло волной, и пуля ушла вверх. Он нажал гашетку второй раз - пуля зарылась в воду.
- Ничего, я проучу тебя!
Вскарабкавшись по штормтрапу на палубу, он кинулся к корме.
- Пушку!
Он сам прицелился в толпу и дернул шнур. Раздался выстрел. Эскимосы в ужасе попадали на землю.
- Перелет! - крикнул вахтенный с мостика.
Янки выпалил вторично. Ядро шлепнулось в воду у самого берега, забросав лежащих эскимосов галькой и обдав водой.
- Бегите! - крикнул кто-то.
Все кинулись врассыпную.
Третье ядро угодило в землянку Емрытагина. К счастью, в ней никого не оказалось.
Остров опустел.
- Экипаж, ко мне! - скомандовал капитан.
Два моториста и двое рулевых выстроились перед ним.
- Видели? - он сверкал черными глазами, то и дело поглядывая на поселение. - Надо научить их быть гостеприимными!
Матросы переглянулись. Это были молодые парни, впервые попавшие на шхуну.
- Возьмите оружие. Я поддержу вас с борта.
Последние слова еще больше озадачили экипаж:
"поддержка" могла угодить прямо в них…
- Пушнину и ценности забрать! Можете прихватить с собой девчонок.
Команда, казалось, приросла к палубе. "Нас четверо, - думали парни, - а эскимосов…"
- Ну! - владелец шхуны уставился на них.
- Куда с ними! - здоровенный моторист презрительно оглядел остальных. - Эх, капитан, давай с нами! Уж мы наведем там порядок!
- Скоты, трусы… - яростно жестикулируя, выкрикивал янки. - Высажу всех в первом порту!
Но сам возглавить эту операцию он не решался, понимая, что из нее можно и не вернуться…
- Вам свиней пасти, а не плавать, дармоеды, бездельники. Поднять якорь! Быстро!
"Морской волк" взял курс к мысу Дежнева.
Озираясь, эскимосы собирались к разрушенной землянке Емрытагина. За ней, до половины уйдя в землю, лежало чугунное ядро.
Еще никогда не приходилось островитянам слышать таких сильных выстрелов и видеть круглые пули величиной с голову лахтака - пули, которые могут разрушать жилища. Как все это случилось? Почему? Виноват Тымкар или прав?
Однако не напрасно он говорил, что янки - плохой человек, Да человек ли он? Разве станет человек стрелять в людей? Только злой дух мог разрушить землянку Емрытагина…
В конце концов эскимосы убедили сами себя, что видели кэле, что Тымкар был прав, и, не послушай они его, все могло получиться гораздо хуже.
Уже никто не ложился спать, не думал о промысле, хотя в проливе шли моржи. Чтобы обмануть злого духа, помогали старику Емрытагину поскорее растащить по частям разрушенную землянку. Он построит ее подальше отсюда, за мысом. Кто же станет жить в том месте, которое посетил злой дух!
Глава 25
ТРЕВОГИ ДЖОНСОНА
Глухие стоны доносились из комнатки Мартина Джонсона. Они то стихали, то усиливались, наводя на молодую женщину страх. У двери чукчанка настороженно прислушивалась к странным звукам.
Дверь была захлопнута на английский замок.
За последнее время все чаще Джонсон спал неспокойно. Даже днем, если уходил, он теперь ни на минуту не оставлял в комнате никого. При нем приходилось убирать, топить печь, накрывать на стол.
Странный американ. Ее он называл Гизели, хотя это вовсе не ее имя и она никогда не слышала такого странного имени. Он запретил ей надевать одежду из шкур, заставил ходить в холодных таньговских платьях, не велел ей бывать в ярангах чукчей и даже у матери. Гизели снова прислушивалась к стонам за дверью. Ей было страшно. Чукчанке казалось, что это стонет не Джонсон, а вселившийся в него злой дух…
Джонсон ворочался. Ему снилось, что его грабят. Сонный, он хватался за горло, чтобы не дать его перерезать. И все же кровь, горячая, красная, пробивалась сквозь пальцы…
Захлебываясь обильной слюной, он проснулся, повел глазами вокруг, посмотрел на руки, огляделся, сел. Пот, липкий, холодный, покрывал все тело.
Широко раздвинув колени, Мартин заглянул под кровать. Люк в полу был закрыт. Джонсон облегченно вздохнул. "Значит, это был только сон". А там, под полом, в стальном ящике по-прежнему сложены тугие пачки долларов.
За эти годы Джонсон заметно изменился. Больше стало морщин и седых волос, ослабело зрение, расшатались нервы. Джонсону казалось, что он все чаще замечает недружелюбные взгляды чукчей, хотя внешне они ничем не проявляли своей антипатии.
Надев меховые носки, он заходил по комнате. Масса забот обременяла его: не загнила бы пушнина; не обокрали бы складов (хотя такого никогда и не случалось); не обнаружил бы чернобородый личного хранилища Джонсона, если "Морской волк" зайдет сюда раньше других шхун (впрочем, Билл Бизнер обещал ему, что приплывет первым); не убили бы его самого с целью грабежа: ведь у него скопилось порядочно долларов, не считая банковских квитанций, которые ежегодно привозит ему хозяин как плату за его службу (Мартин, разумеется, не знал, что все эти квитанции фальшивые). И наконец заготовки: теперь он скупал у береговых жителей и ремни, и обувь, и жир - все то, что нужно оленеводам. Заготовлял он и мясо, которое во время нередких голодовок раздавал чукчам в долг.
После завтрака Джонсон вышел из дому.
Льды уже ушли. Весна выдалась ранняя. С часу на час можно было ожидать шхуну.
У склада не было ни души. Да там, кроме заготовок, ничего уже и не хранилось. Остатки товаров увез Гырголь еще по санному пути.
Мартин подошел к складу, отпер двери.
На перекладинах рядами висела пушнина, а прямо на земле лежали шкуры белых медведей, моржовые бивни, китовый ус, местной пошивки обувь для аляскинских рудокопов. Все находилось на своих местах, все было цело.
Джонсону стало обидно, что за все эти заготовки он получит от хозяина только семьсот пятьдесят долларов, если чернобородый не сдержит слова - увеличить оплату до тысячи.
"Но не такой Мартин Джонсон дурак, - подумал он, - чтобы продаться за двести пятьдесят долларов". И, закрыв склад, он направился к своему личному хранилищу, помещавшемуся на краю поселения.
Сложив руки за спиной, дымя сигарой, он шагал по селению. Чукчей не было видно: они ушли на промысел моржа. Только женщины выглядывали из яранг. Они не здоровались с ним, как бывало раньше.
Джонсон усматривал в этом нечто недоброе, и снова сомнения начали точить его…
На большой яранге висел замок. Охрану Джонсон снял, чтобы не привлечь внимания чернобородого. Он отпер ярангу, вошел.
Здесь до самого потолка высились тюки упакованной пушнины. В правом углу были сложены китовый ус, бивни, бурдюки с жиром, обувь. "И это прикажете отдать хозяину за семьсот пятьдесят долларов?.." - улыбнулся Джонсон, щуря глаза. Он достал из кармана записную книжку. В графе "склад № 2" на первое июня под итоговой чертой значилось: десять тысяч.
На обратном пути он увидел Эмкуль, но она быстро скрылась в яранге. Вакатхыргин, как всегда, не поздоровался с ним. Он теперь никогда не приходил к нему в лавку, и Джонсон не знал, кто приносит ему для обмена на товары пушнину, добытую Вакатхыргином.
Прогулка по селению не улучшила настроения Мартина Джонсона. Наоборот, она усилила его мрачные мысли. И хотя ванкаремцы не проявляли к нему явной вражды, он чувствовал ее в каждом их взгляде, в каждом жесте.
Джонсон подумывал о переезде. Но согласится ли на это хозяин и есть ли еще такие "тучные пастбища"?
Снова запершись в комнате, Мартин отодвинул в сторону кровать, открыл люк, а затем - окованный железом сундук, в замке которого играла музыка. Пачки долларов и стопка вкладных квитанций Национального банка не отсырели.
Он снова уложил все на место.
Джонсон достал из кармана коврика последнее письмо отца. Тот звал его обратно, уверяя, что за давностью лет преследование против него не будет возобновлено. Отец беседовал об этом с шерифом. "Чудак все-таки отец! Разве я боюсь шерифа? Сколько он стоит, этот шериф? Пусть мне покажут такого, которого нельзя купить за сто долларов! Шериф… Если бы отец знал, что его сын - обладатель сотни тысяч долларов и не уедет отсюда, пока не накопит четверть миллиона, он не писал бы мне о шерифе".
Сунув письмо обратно, Мартин взял с полки прошлогодние журналы с рекламой и снова - в который уже раз - принялся подсчитывать, что и за сколько он может купить на свои сто тысяч. Только это занятие отвлекало его от мрачных мыслей. У него было много разных вариантов. Но ни в одном из них нельзя было упустить расход на женщин. И вот тут-то Джонсон так остро чувствовал, насколько все же пока ничтожны его накопления! Ведь такие, как Элен из Нома, стоят тысячи…
Мартин взял "Журнал для мужчин" (в каждый рейс свежие номера этого журнала привозил ему хозяин) и занялся рассматриванием непристойных иллюстраций.
За окном что-то зашелестело.
Джонсон вздрогнул, ощупал в заднем кармане брюк револьвер, отошел в простенок, напряженно вслушиваясь. Шорох повторился. На лбу у Мартина выступил пот.
- Кто? - исступленно крикнул он по-чукотски.
Под окном тявкнула собака.
Джонсон облегченно вздохнул. Выпил стопку виски, чтобы успокоить нервы. "Ужасный край. Убьют и никто не узнает. Полная безнаказанность".
Опасения американца, однако, были напрасны. Никто не собирался его убивать или грабить. Правда, с каждым годом чукчи все больше его недолюбливали, называя человеком с дурным глазом и волчьим сердцем. Это прозвище укрепилось за ним с той зимы, когда он стал давать за пушнину вдвое меньше товаров, да так с тех пор и узаконил эти нормы… Были к этому и другие причины. И среди них прежде всего распространение в Ванкареме нехорошей болезни, которой до приезда Джонсона не было.
Если первые годы Джонсон жил спокойно, то теперь он боялся всего: грабителей, чукчей, Вакатхыргина, мужей своих бывших служанок, чернобородого янки. Он опасался, что хозяин, заподозрив его в нечестности, может расправиться с ним. Поэтому, когда тот приплывал, он на шхуну к нему не поднимался, виски много не пил и револьвер всегда держал при себе.
Но и тут Джонсон ошибался. Капитану "Морского волка" он был выгоден и нужен, и тот вовсе не собирался вводить себя в убыток. Он просто расплачивался с ним тем же…
Заметное оживление в поселке привлекло внимание Джонсона. Он вплотную подошел к окошку и увидел, что к Ванкарему подходит судно. Вскоре он узнал шхуну работорговца Билла Бизнера.
- О-кэй! - воскликнул Джонсон, радуясь, что чернобородый опоздал.
Глава 26
ВТОРОЕ УСИЛИЕ
Стояло полярное лето. Льды ушли, но их близость чувствовалась в холодном дыхании моря. Лишь изредка южные ветры приносили сюда влажное тепло. И тогда низкая облачность и туманы делали совсем неприветливыми и Михайловский редут, и тундру, и море, и город Ном.
Сейчас было свежо и тихо. И псе, кто не работал по найму, вышли на морской промысел. Только Василий Устюгов не показывался из избы. Третьего дня он закончил ремонт своего бота, прошпаклевал и покрасил днище и теперь ждал, пока просохнет краска. Но готовил он свой "корабль", как в шутку называли в семье бот, уже не для промысла. Было решено всей семьей пробиваться в Россию. Не мог больше Василий здесь оставаться, смотреть на свой дом, где теперь какой-то янки открыл лавку, чувствовать на себе недружелюбные взгляды дельцов, переносить их надменное высокомерие, видеть, как в услужении у трактирщика его сын становился лакеем.
Не удалось уговорить только деда.
- Никуда отсель, Васильюшка, не тронусь, наша это земля, - упорно твердил старик.
Дед числился сторожем при храме, и никакие доводы не могли поколебать его.
- Твое дело молодое. Решай, - говорил он, - а меня не трожь, не береди душу.
Было ясно, что с дедом ничего не поделаешь: он остается.
Времена изменились. Теперь уже редко кто уговаривал Василия отказаться от его планов. Многие тянулись на исконную родину предков. Как добраться? - вот главное затруднение, которое еще останавливало их.
Устюговы жили у отца Савватия. Батюшка овдовел, и ему нужна была помощь по хозяйству в его больших хоромах.
Сегодня Савватий ушел в Ном, Колька последний день работал в трактире, дед где-то бродил, Наталья стряпала на кухне.
Василий рылся в библиотеке отца Савватия. Еще подростком, как и все сверстники, Устюгов окончил церковно-приходскую школу. Он любил книги. А книг у батюшки было много. Их присылали ему из других городов и даже из России. Были тут сочинения Пушкина, графа Толстого, записки о герое-исследователе Юкона Лаврентии Загоскине, декларация Авраама Линкольна, книги об индейцах, о первом правителе русских владений в Новом Свете Александре Баранове, о русском Колумбе Шелехове, о кругосветных плаваниях белопарусных кораблей. Василий знал от отца Савватия, что русские владения в Новом Свете начинались мысом Барроу на севере и оканчивались в Калифорнии фортом Росс у Золотых Ворот, где ныне город Сан-Франциско. Их населили мореходы, мастеровые, промышленные люди, монахи, хлебопашцы из сибирских, вологодских и архангельских крестьян. В городе Новоархангельске - столице Аляски - они построили верфь, создали театр, библиотеку, музей. Знал он и то, что острова Алеутские, Чугацкие, Берингоморские, Кадьякский архипелаг - тоже русские. И чем больше он узнавал, тем понятнее ему становилось упорство деда, тем больнее сжималось его собственное сердце. "Не может того быть, чтоб экое богатство задарма продали, - думал он. - Неладно тут что-то". Но что именно неладно, ни в книгах, ни в беседах ему выяснить не удавалось. Видно, чтобы мысль эта не беспокоила умы таких, как он, американцы и распространяли тысячами открытки с изображением чека на семь миллионов двести тысяч долларов, выданного ими в уплату за русские владения в Новом Свете. Однако это настойчивое стремление убедить всех в законности сделки внушало Василию только сомнение. "Неладно, неладно тут что-то", - повторял он, протягивая к полке руку за новой книгой.
Ему жаль было расставаться и с книгами. Вообще эти дни Василию было не по себе. Он нигде не находил места, бродил повсюду, как бы прощаясь с землей, где родился и вырос.
"За рекой Славянкой, - читал в одной из книг, - стали появляться испанские и французские миссии, где тысячами работали в кандалах рабы-индейцы. Опасаясь этих миссий, аборигены приходили из лесов в форт Росс, приносили на обмен козьи меха, кедровые орехи, лососей, медвежатину. У русских индейцы научились прясть шерсть, заменяли ножи из вулканического камня ножами сибирской работы…"
Устюгов снова задумался, опершись плечом о стойку с книгами.
"Рабы"… Знал он, что и теперь порою исчезали люди. Говорили, что их увозят на кораблях и продают в рабство. "Как можно жить в такой стране?.. - думал он. - Вот Наталью снасильничать хотели, батю зашибли насмерть, разорили…" Вспомнились суд, переход пролива, Ройс, Джонсон, Пеляйме. "Остановлюсь у него, - прикидывал он. - А там, глядишь, подвернется какой русский корабль. Сказывал этот самый Богораз - много, мол, добрых земель по реке Амуру. Занимай любое угодье. Леса, говорит, богатые, зверя всякого, рыбы много. А главное - люди-то кругом свои, православные. Там и до начальства дойду, спрошу: "Это как же, мол, так - русские-то люди тут маются? Аль вы не знаете про них?.." Глядишь, озаботятся. Но как ни ладно все получалось в мыслях, а сердце Василия щемило и щемило. Тридцать с лишним лет прожил он здесь, дед и отец всю жизнь провели на Аляске, а он вот задумал уезжать… "Тяжко. Неладно все как-то вышло…"
Из кухни появилась Наталья, худая, бледная.
- Сходил бы на берег, поглядел. Подсох может. Скорее уж, что ли… Совсем извелась я, Вася, - она прильнула головой к его плечу.