В землянке послышались возгласы радости: охота Тымкара была удачна.
И только Тагьек невозмутимо и сосредоточенно продолжал гравировать брошку.
Тымкар быстро, но бережно снял со спины тушку пушистого зверя и опустился на колени, наклонясь над щенком. Тот - слепой, беспомощный, пегий - дрожал, слабо попискивал и тыкался мордой в мерзлую землю. Тымкар взял его на руки, заглянул в мордочку и осторожно положил за широкий ворот своей меховой рубахи, Щенок глухо заскулил, барахтаясь где-то у пояса. Тымкар улыбался.
- Передовиком будет! - уверенно произнес он.
- Сука, - по-чукотски добавила Сипкалюк.
Улыбка еще шире разлилась по лицу Тымкара. Через год-два собака принесет ему пол-упряжки, через три-четыре года у него будет своя нарта, будут свои собаки!
- Где взяли? - радостный, спросил он жену.
- Старик Емрытагин дал, - быстро ответил Тыкос и не без чувства превосходства оглядел Уяхгалик и Нагуя: конечно, им тоже хотелось бы иметь свою маленькую собачку.
- Как станем называть? - ко всем обратился Тымкар, ощупывая за поясом смолкшего в тепле щенка.
Все задумались. Действительно, как назвать этот комочек живого мяса, когда еще ничего неизвестно: какая это будет собака, да и выживет ли она зимой без матери, молока и тепла. Но тем не менее имена начали предлагать. Все это были какие-то эскимосские, ничего не значащие для Тымкара клички.
Он отрицательно покачал головой. Ему хотелось, чтобы имя собаки было приятным, чтобы оно напоминало что-нибудь хорошее, радостное. Тымкар вспомнил имена отцовских собак, но почему-то они не нравились, хотя напоминали многое.
Лицо Тымкара мрачнело, рождалась злая мысль назвать собаку Гырголем или даже Омрыквутом, Кочаком, Янки… "Но ведь она - сука…" Да к тому же разве приятно будет ему так часто вспоминать этих людей?
Щенок снова жалобно заскулил. Тыкос через кухлянку отца дотронулся до него.
"Эта собака принесет мне счастье, - убеждал себя Тымкар. - У нее должно быть хорошее имя".
- Мы станем звать ее Вельма, - торопясь, слегка покраснев, вдруг объявил Тымкар и опустил глаза. Ему было неловко: ведь на реке Вельме было стойбище, где жила Кайпэ…
- Вельма? - настороженно переспросила Сипкалюк. - Но, может быть, это имя человека? Я где-то слышала такое слово.
- Может быть, - согласился муж. - Но разве это плохо?
Сипкалюк не стала перечить мужу.
- Что ж, пусть будет так, - согласилась она.
Весь вечер Тыкос и Тымкар возились с Вельмой.
Тыкали мордочку в мясной отвар, всовывали в рот кусочки мяса, поили теплым чаем. Щенок был им так же дорог, как бывает дорог теленок бедному крестьянину. Как же можно на Севере охотнику жить без собак! На них он выезжает во льды на промысел, объезжает далеко поставленные капканы, едет за мясом в соседнее поселение, когда наступает голод; им доверяет себя и нарту, потеряв в тундре ориентировку, и, наконец, ценой своей жизни собаки нередко спасают жизнь охотника, если долгая пурга застигает его вдали от стойбищ и поселений, обрекая на голодную смерть…
…Зима была в разгаре. Все сильнее и продолжительнее дула пурга, все больше времени приходилось охотникам отсиживаться в землянках. Даже льда наколоть и то почти невозможно в такую погоду. Женщины растапливали снег, нарубив его глыбами тут же, у жилищ, и, едва не задушенные ветром, потом долго отдыхали в наружной части землянок, прислушиваясь, как медленно успокаивается сердце.
Запасы мяса и жира быстро уменьшались, а охоты все не было. "Что станем делать?" - все чаще думали матери и отцы, глядя на детей и прислушиваясь к вою ветра. Экономили - гасили второй и третий жирники. В землянках и днем и ночью стояла тишина: полуголодные люди спали - спали ночью, спали днем. Так спокойнее: меньше тревожных мыслей, не так чувствителен голод. Мертво и страшно было в такое время поселение. Даже костерезы, и те, теряя от недоедания силы, больше лежали, чем работали. Пурга действует угнетающе и на сытого, согретого человека, что же говорить о голодных!
Просыпаясь, люди пили горячую воду, ели раз в сутки, прислушивались к пурге и снова дремали, натягивая на себя ветхие оленьи шкуры, ежились, плотнее прижимались друг к другу. Лица темнели, опухали.
Уже давно у Тагьека кончились запасы привезенных продуктов; даже табак, и тот был на исходе. Тагьек курил редко, сон помогал ему беречь не только силы, но и табак.
В полудреме Тымкар прикидывает, сколько и чего он мог бы получить за добытые им шкурки песцов и лисиц. Но где же зимой можно обменять их на продукты или товары? К тому же часть добычи он подстрелил из ружья Тагьека. Разве не должен он половину отдать ему?
Сипкалюк думает о своем. До встречи с Тымкаром она чувствовала себя в семье дяди второй хозяйкой. Теперь же ей кажется, что и она, и Тымкар, и Тыкос в тягость Тагьеку и Майвик. Ей стыдно, что у нее с мужем и сыном нет своего жилища.
- Тымкар… - тихо, чтобы не услышали дядя и тетя, шепчет она мужу, плотнее прижимаясь к нему, губами почти касаясь его уха. - Тымкар, мы должны иметь свой полог. - Ее бьет озноб.
Тымкар приоткрыл припухшие глаза, повел ими в сторону Майвик и Тагьека.
- Да, у нас будет своя яранга, мы построим ее, - рукой он ласкал маленькое лицо жены.
За спиной матери, сонный, что-то бормочет Тыкос.
- Стихнет пурга, - продолжает Сипкалюк, - я тоже пойду ставить ловушки на зайцев. Ты сделай их еще. Я знаю места… - Ей холодно, дрожь мешает ровно и спокойно говорить. - Я знаю места, где есть песцы. Там я ловила прошлую зиму.
Тагьек закашлялся. Сипкалюк и Тымкар смолкли.
"Маленький остров, мало зверя", - думает Тымкар, и перед его взором начинает проплывать безбрежная тундра - Мечигменская, Амгуэмская. И так без конца, без конца. Мхи, травы, озера, ручьи и речки, стойбища, утки, олени, куропатки, кочевники-оленеводы, Гырголь, Кутыкай, Омрыквут, Ляс… Потом - Кочак, чернобородый янки, большое стойбище американов за проливом, опустевший родной очаг. Богораз… "Желаю тебе, юноша, счастья!" Вот оно, счастье: эскимоска-жена, голод и холод, чужой шатер. Тымкар съежился сильнее, подоткнул заиндевелую у подбородка шкурку под плечо.
Кожаные стены полога, слабо освещенные огнем одного жирника, отсвечивают зеленоватым светом, снизу они покрылись изморозью.
Вповалку спят две семьи.
За землянкой - ветер, порывистый, злой. Кроме него, ничего не слышно вокруг. Только поскуливает щенок, тычется мордой в грудь Сипкалюк. Она оттаскивает его прочь. Он уже зрячий, научился жевать мясо. Сипкалюк наливает ему теплой воды из чайника, висящего над жирником. Вельма лакает.
Лишь через двое суток стало заметно стихать. Люди вышли из жилищ.
Вокруг землянок - сугробы. Все впадины между торосами заметены снегом. Пурга вдоволь натешилась и начала спадать. Метет поземка. Небо чистое, морозное, восход ал. Солнце уже чуть оторвалось от горизонта. День прибывает! Теперь пурга уже не будет такой темной, гнетущей: сквозь ее снежную завесу начнет проникать солнечный свет. Но долог еще путь зимы!
…Щенок взрослел. Тыкос, Нагуя и Уяхгалик не давали ему покоя: он жил вместе с ними в спальном помещении. Пищи сейчас хватало всем. Еще затемно Тымкар уходил на промысел. Чаще всего он спускался к замерзшему проливу и среди дрейфующих в отдалении льдов разыскивал участки чистой воды. Там теперь была жизнь! Нерпа - животное, ей нужен воздух, у нее - легкие, и она обитает именно в таких местах. Туда же являлись и белые медведи, тоже охотясь за нерпами.
В спокойные дни скорость дрейфа невелика. В ветреные дни он страшен. Скорость его увеличивается, торосы громоздятся друг на друга - шум, скрежет, обвалы. Тогда очертания разводий быстро меняются, льды дают трещины, одни поля отходят от других, часто лишая охотника возможности выбраться на берег. И если северные ветры вынесут такое ледяное поле за пролив к югу, гибель человека неизбежна. Разве только изменится направление ветра и льдину понесет обратно или случайно где-либо натолкнется она на остров. Но все это мало вероятно: море велико, как тундра.
Однако безветренных, безопасных дней не так уж много зимой на Севере. Не только Тымкар, но и другие охотники вынуждены были выходить на промысел в неспокойные дни.
Лишь после удачной охоты на морского зверя Тымкар уходил за песцами и лисицами, хотя именно за их шкурки летом приобретали у купцов такие нужные всем товары. Но нерпа - это жир для отопления, мясо для еды, шкурка для одежды.
Вот и сегодня: почти все мужчины охотились в проливе, и вдруг от острова подул ветер! Старики, женщины и подростки выскочили из жилищ, начали всматриваться в льды. Там - мужья, сыновья, братья. Что будет, если льды унесут их?
Эскимосы напряженно вглядывались вдаль. Кое-где видны черные точки.
Но кто это? Где остальные?
А остальные, почувствовав, что лед под ногами едва заметно закачался, уже бросали найденные разводья и спешили к берегу.
Тымкар тоже был на промысле. Из ружья Тагьека он подстрелил нерпу, выволок ее закидушкой на лед и, спрятавшись за торос, выжидал появления второго зверя. Но зверь не показывался, а ветер крепчал. Тымкар посмотрел на остров, и вдруг сердце его замерло: ему показалось, что кто-то держал на палке, как флаг, цветную камлейку - знак опасности для охотников, предупреждение о необходимости спешить с возвращением.
Тымкар сильнее сощурил глаза, чтобы лучше видеть. Сомнения не было. Сердце застучало громче. Вскочив, он быстро накинул на себя упряжь, к концу которой была привязана нерпа, и заспешил к острову. Нерпа заскользила по льду, роняя на него капли крови.
Тымкару почудилось, что лед под ногами колеблется, плывет… И хотя охотнику не впервой было скакать с одной движущейся льдины на другую, но замеченный им в поселении сигнал сильно тревожил его.
Ветер дул от острова.
Тымкару казалось, что прошло уже достаточно времени, чтобы достигнуть неподвижного ледового припая близ острова. Но он все еще шагал по движущемуся, плывущему льду.
С острова видели, как ветер разворачивал огромное ледяное поле; лишь один его край еще касался берегового припая.
Тымкар уже отчетливо различал людей и сигнал на острове: кто-то нес на шесте цветную камлейку, указывая не то ему, не то кому-то другому путь. Тымкар повернул к северу, хотя ближе было бы идти прямо. Но и там, и справа он вдруг увидел полосу чистой воды… Сердце замерло, потемнело в глазах.
Сквозь застлавшую глаза пелену Тымкар все же сумел разглядеть, что полоса воды к северу все сужалась и, наконец, клином упиралась в льды. "Туда, туда!" - стучало в голове Тымкара. Словно сами собой устремлялись туда ноги. "Туда, туда!" - показывали ему сигналами с острова.
И то ли действительно наступили сумерки, то ли потом заливало глаза, но Тымкару казалось, что очень быстро темнеет. Нерпу он не бросал. Нагнувшись вперед с багром в руке, он волок ее за собой то по торосам, то через щели между ними, то по колени проваливаясь в рыхлый снег. В глазах совсем темнело.
Льды все больше разворачивало от острова.
- Хок-хок-хок! - доносились до Тымкара отдаленные звуки. - Хок-хок…
Тымкар почти бежал вдоль кромки чистой воды, туда, где она уже упиралась клином в лед. Кровь колотилась в висках. Губы пересохли, глаза были широко открыты.
Но бросить нерпу он не решался.
Сипкалюк металась по берегу. Она подбегала то к Тагьеку, то к Тыкосу, хватая его, уже большого мальчика, на руки, то вдруг останавливалась, глядя на мужа, то бежала почти наравне с Тымкаром, отделенным от неё зловещей полосой черной воды, которая, как раскрывающийся веер, становилась все шире и шире…
Дорвавшись до воды, свирепея, ветер срывал брызги и нес их туда, где был Тымкар.
Спускать байдары было опасно: разве выгребешь обратно против ветра! А байдара быстро обледенеет.
Видя, что Тымкар не бросает нерпы, эскимосы громко ругали его: разве он не понимает, что гибнет?.. Гибнет Тымкар! Успеет добежать, пока еще одним концом льдина упирается в береговой припай, - быть ему живому, не успеет - прощай, Тымкар…
Сипкалюк с растрепанными ветром волосами сидела на снегу, обеими руками обхватив Тыкоса, подавленная, беспомощная. Она уже почти не видела Тымкара: слезы застилали ей глаза.
А черный веер раскрывался все шире.
Но Сипкалюк не суждено было вторично овдоветь. Тымкар успел перебраться на неподвижный лед берегового припая.
Эскимосы радостно зашумели, побежали навстречу. И только Сипкалюк, не удержав Тыкоса, осталась неподвижно сидеть на снегу. Силы оставили ее. Она тихо плакала, и слезы каплями вмерзали в ее одежду из шкур.
Льды уносило на юг.
Глава 24
УРОК ГОСТЕПРИИМСТВА
Весна в этот год выдалась ранняя. Льды быстро уходили на север. И сразу же, как только стало очищаться море, контрабандисты устремились к азиатским берегам. Разными широтами тяжело груженные шхуны пробирались к Чукотке и Камчатке.
С подзорной трубой, как адмирал, на мостике "Морского волка" стоял сам чернобородый янки. Минувшей зимой его шхуна побывала в доке. Там сменили двигатель, сделали ледовую обшивку, выкрасили шхуну под цвет моря, вооружили. Никакие встречи в открытом море не страшны были теперь "Морскому волку".
Чернобородый вышел из Нома и держал курс на острова в проливе Беринга. Зимой ему посчастливилось сделать приличный бизнес: по сходной цене он закупил большую партию залежалых товаров. Коммерция эта обещала высокие прибыли. Но сейчас главное было даже не в этом: главное - первому посетить как можно больше поселений и собрать в них пушнину.
Янки спешил.
- Полный вперед! - то и дело кричал он в машину, отрываясь от подзорной трубы.
Шхуна быстро лавировала между крупными льдинами. По бортам шуршала мелочь. Иногда ощущались небольшие толчки. Но хозяин командовал "полный вперед", и моторист выполнял приказание.
Вдали уже виднелись острова.
Капитан поглядел на часы, зажег потухшую сигару.
- Самый полный вперед! - гаркнул он снова.
- Есть, хозяин, самый полный вперед, - послышался ответ.
Но скорость не увеличилась: двигатель и без того работал на пределе.
Солнце спускалось к горизонту. Еще два-три часа, и оно, ненадолго растворившись в зареве заката, начнет снова взбираться вверх. А с началом дня эскимосы могут уйти на промысел, и придется напрасно тратить время, ожидая их возвращения. Надо поспеть к острову до начала охоты.
За долгие годы общения с народами крайнего северо-востока Азии владелец "Морского волка" изучил их быт, мог обходиться без переводчика.
"Язык…" - посмеивался он в густую бороду. Немелькын - хорошо, этки - плохо, неушка - девушка, тумга-тум - друг-приятель, акамимель - спирт, песец, лисица, клык - вот и весь язык, так полагал он. "Да и какой может быть у дикаря язык, - обычно говаривал он приятелям в Штатах, - если ум взрослого эскимоса подобен уму трехлетнего американского ребенка". Об этом свидетельствует в одном из своих трудов и американский "ученый"-эскимосовед.
Острова приближались. Издали они казались мертвыми, но на самом деле в этот час там кипела жизнь. Эскимосы только недавно возвратились с промысла, поделили добычу, разнесли ее по ямам-хранилищам, и теперь женщины варили мясо, а старики важно расхаживали от землянки к землянке.
Берег пустел. Все меньше виднелось людей, и вскоре лишь один Тымкар продолжал вкапывать в землю китовое ребро: он начал строить свою землянку.
Закат пламенел. Пролив расцветился перламутром с оранжево-зелеными прожилками.
- Тымкар, - Сипкалюк выглянула из землянки дяди. - Иди, ты устал, однако.
В ее руках была иголка с тонким сухожилием вместо нитки. Сипкалюк шила меховой полог из шкур: их собрали эскимосы почти из каждой землянки.
- Э-эй! - вдруг возбужденно воскликнула она. - Смотри, смотри! Шхуна идет, Тымкар! - она совсем вылезла из землянки, вся склонилась вперед, приложив ладонь ко лбу, над глазами.
Действительно, к острову подходила шхуна. Тымкар удивился, что сам не заметил ее. Сердце его радостно застучало. Шутка ли, после долгой зимы у них сейчас будет чай, табак и кумач на камлейку Сипкалюк! А может быть, удастся получить и винчестер? Глаза Тымкара загорелись. Он радостно закричал на весь поселок:
- Хок-хок-хок! Шхуна идет. Поднимайтесь, однако.
Сипкалюк уже скрылась в землянке, растолкала Майвик; Тагьека не было дома, он накануне отправился в Ном. Майвик заторопилась, хотя ей и нечего было собирать для обмена: все шкурки, полученные от Тымкара за пользование винчестером, муж забрал с собой. Но все равно, кто же не выходит встречать первую шхуну! "Ничего, - думала она, - лучше идти к шхуне с пустыми руками, чем плыть в Ном".
Ей пришлось и весной выдержать серьезный бой с Тагьеком, но переселиться вновь за пролив она отказалась наотрез. И Тагьек отплыл один, пригрозив, что не вернется совсем.
Прихватив с собой меха, эскимосы вышли на берег, начали готовить байдары к спуску на воду.
Шхуна бросила якорь.
Чернобородый спустился с мостика и направился к трюму-лавке. По той спешке, с какой эскимосы собирались на берег - в подзорную трубу он отлично это видел, - янки безошибочно определил, что явился сюда в эту навигацию первым.
Отперев дверь плавучей лавки, купец зашел за прилавок, зажег фонарь, оглядел товары, закурил. Ароматный дымок сигары струйкой потянулся вверх. Хозяин поглаживал богатую черную бороду.
Шхуна слегка покачивалась.
За морем и берегом теперь наблюдал вахтенный.
Эскимосы что-то мешкали. Они столпились, спорили. Пользуясь свободной минутой, янки открыл бутылку рома. Ром веселит сердце, с ним легче торговать.
На острове Тымкар говорил эскимосам:
- Это человек лукавой речи. Берегитесь его. Я не дам ему ни одной шкурки. Пусть отсохнет мой язык, если я говорю пустое!
"Но кто знает, верно ли говорит этот чукча?"- думали островитяне. Трудно верить человеку, когда хочется курить, хочется крепкого чаю. Ведь целую зиму с таким нетерпением они ждали этого радостного дня.
- Как можно отказываться от обмена? - неодобрительно заметил один из стариков. - Так никогда и никто не поступал из нашего народа.
Подростки окружили взрослых, заглядывали им в лица, прислушивались к словам, сгорая от нетерпения. Как медлительны эти старики!
- Тымкар, - подступила к нему жена. - Старики гневаются. Пусть…
- Если ты женщина - молчи! - гневно оборвал он ее.
Обиженная грубостью, Сипкалюк отошла от него. Зачем он так сказал ей при всех?.. Разве она хочет ему зла? Он еще никогда так не поступал с ней.
Суеверные эскимосы колебались. Кому же приятно начинать торг, когда этот чукча каркает, как ворон.
А Тымкар все говорил. Он рассказывал, как янки угостил уэном дев дурной водой, а потом, когда чукчи потеряли разум, он соблазнял их товарами и увез его за пролив.
- Возможно даже, что он - не человек…
- Черт их подери! - вслух выругался владелец "Морского волка". - Разве за этим я шел полным ходом, чтобы теперь терять время из-за этих дикарей? Эй, на палубе! - гаркнул он, задрав бороду вверх. - Где же эти "индейцы"?
Эскимосы по-прежнему стояли толпой на берегу.