- "Прошу извинить меня за это представление, поначалу - скучное, затем - пугающее. Все мы позабудем о нем. Память о приятно проведенной неделе делает человека легкомысленным.
Сначала я решил ничего не говорить вам. Это избавило бы вас от вполне естественного беспокойства. Я смог бы направлять вас, не опасаясь бунта, вплоть до последнего мгновенья. Но вы - мои друзья, и вы имеете право знать".
Он замолчал, оглядывая присутствующих, с улыбкой на лице, весь дрожа; затем продолжал, порывисто, неудержимо:
- "Моя вина состоит в том, что я сфотографировал вас без вашего согласия. Разумеется, речь идет не об обычной фотографии, а о моем последнем изобретении. На этой фотографии мы будем жить вечно. Представьте себе, что сценарием для съемки в данном случае послужила наша жизнь на протяжении этих семи дней. Мы - актеры. Все наши действия были засняты".
- Какое бесстыдство! - воскликнул мужчина с черными усами и открытым прикусом.
- Надеюсь, это шутка,- промолвила Дора.
На лице Фостин не было улыбки. Казалось, она возмущена.
- "Я мог бы сказать вам, как только мы приехали: "Отныне мы живем для вечности". Боюсь, что тогда мы бы все погубили, вымучивая из себя постоянную веселость. И я подумал, что, как бы мы ни провели эту неделю, но если мы проведем ее вместе, не чувствуя необходимости насильно развлекаться, время пройдет приятно. Разве я был не прав?
И я подарил вам эту приятную вечность.
Разумеется, дело рук человеческих всегда несовершенно. Кое-кого из общих друзей нет среди нас. Клод просил извинить его: он разрабатывает гипотезу - в форме беллетризованных святцев - о конфликте между Богом и личностью; он считает, что этот труд сможет его обессмертить, и не хочет прерываться. Мадлен уже более двух лет не выбирается из города, опасаясь за свое здоровье. Леклер договорился ехать с Дэвисами во Флориду". И, разумеется, бедный Чарли...- добавил он.
Тон, каким были сказаны эти слова, особое ударение на слове "бедный", торжественная тишина, шум отодвигаемых стульев помогли мне мгновенно догадаться, что Чарли умер, причем умер недавно.
Выдержав паузу и словно желая отвлечь аудиторию, Морель сказал:
- Но он у меня есть. И если кто-нибудь захочет его видеть, я могу показать. Это была одна из моих первых удачных проб.
Он замолчал. Было похоже, что в зале снова произошло какое-то движение (от благодушной рассеянности публика перешла к недоумению с оттенком укоризны в адрес рассказчика, бестактно упомянувшего о покойнике в своей шутливой речи; теперь люди были в растерянности, почти в ужасе).
Морель поспешно взял в руки желтые листы.
- "Уже давно ум мой был занят лишь двумя предметами: моими изобретениями и..." Дружеский контакт между Морелем и залом восстанавливался на глазах. "Разрезая ли страницы книги, прогуливаясь или же набивая трубку, я постоянно думаю о счастливой жизни с..."
Каждая пауза вызывала в зале гром аплодисментов.
- "Когда я закончил работу над изобретением, мне пришла в голову - сначала просто как фантазия, затем - как некий неосуществимый проект - мысль дать моей сентиментальной мечте вечное существование.
Чувство собственного превосходства и уверенность в том, что влюбить в себя женщину легче, чем строить несбыточные планы, склоняли меня действовать наудачу. С надеждами влюбить ее в себя я расстался уже давно; теперь мне уже не доверяют даже как другу; теперь я лишен поддержки, и у меня недостает мужества взглянуть правде в глаза.
Следовало придерживаться определенной тактики. Выработать план действий". (Морель изменил тон, чтобы его слова не прозвучали чересчур серьезно.) "Первые варианты были: заманить ее к себе (что было невозможно, поскольку мы не виделись наедине с того момента, как я признался в своем чувстве) либо похитить (в этом случае нам предстояла бы вечная борьба). Обратите внимание, что я говорю "вечная" без всякого преувеличения".
Текст этого абзаца он значительно изменил. Насколько помню, он упомянул только о планах похищения, а в остальном отделался шутками.
"А теперь я объясню вам, в чем состоит мое изобретение".
До сих пор слушать эту отвратительную несуразицу было невыносимо. Когда человек, подобный Морелю, этой светской разновидности ученого мужа, оставляет в покое чувства и начинает копаться в своих ржавых проводах, речь его звучит более связно; стиль, по-прежнему коробящий бесконечными техническими словечками и тщетно претендующий на ораторский пафос, тем не менее становится яснее и строже. Пусть читатель судит сам.
"В чем назначение радиотелефонной связи? В компенсации акустического отсутствия: с помощью системы приемников и передатчиков мы можем беседовать с Мадлен, не выходя из этой комнаты, даже если она находится за двадцать тысяч километров отсюда, в окрестностях Квебека. С помощью телевидения мы компенсируем оптическое отсутствие. Достигая убыстренных или замедленных колебаний, мы может воздействовать и на другие органы чувств; в конечном счете - на все органы.
Вот приблизительно полный перечень компенсирующих отсутствие средств, которыми наука располагала до сих пор:
1) зрительные ощущения: телевидение, кинематограф, фотография;
2) слуховые ощущения: радиотелефонная связь, звукозаписывающее устройство, телефон .
Отсюда вывод.
До сих пор наука ограничивалась тем, что компенсировала оптическое и акустическое отсутствие во временном и пространственном плане. Заслуга моих первых опытов состоит в том, что они преодолели устоявшиеся традиции и позволили логически продолжить и развить творческое наследие ученых, обогативших человечество вышеупомянутыми изобретениями.
Я хочу выразить благодарность тем промышленникам во Франции ("Сосьете Клюни") и в Швейцарии (Швахтер в Сен-Галлене), которые оценили важность моих исследований и предоставили в мое распоряжение свои секретные лаборатории.
Отношение моих коллег вызывает совсем противоположные эмоции.
Когда я приехал в Голландию для переговоров с известным электротехником Яном ван Хейзе - изобретателем довольно примитивного устройства для выявления того, говорит ли человек правду,- меня ожидал там самый радушный прием и, надо признаться, самое оскорбительное недоверие.
С тех пор я работал в одиночку.
Я старался обнаружить неведомые до сих пор волны и колебания, создать аппаратуру, способную передавать и принимать их. С обонятельными ощущениями дело обстояло сравнительно просто; воспроизведение тепловых и непосредственно осязательных ощущений потребовало долгого и упорного труда.
Следовало также усовершенствовать имеющиеся средства. Лучшими результатами здесь могут похвастаться изготовители пластинок для фонографа. Уже давно можно утверждать, что в том, что касается голоса, смерть побеждена. Зрительные образы, полученные с помощью фото- и киносъемки, оставляли желать много лучшего. В этом смысле я пошел по пути воспроизведения зеркальных отражений.
Оказавшись в поле зрения моих аппаратов, любой предмет, человек или животное действуют как радиостанция, транслирующая для вас концерт. Включив приемник обонятельных волн, вы почувствуете, как пахнет веточка арабского жасмина, приколотая к платью Мадлен. Подключив блок осязательных волн, вы сможете ощутить шелк ее невидимых волос, подобно слепым, которые знакомятся с миром на ощупь. Если же вы включите одновременно все приемные устройства, то перед вами предстанет сама Мадлен - точная ее копия; не забывайте, что речь идет о зеркальных отображениях, а следовательно, об идеальной синхронности всего звукового, осязательного, вкусового, обонятельного и теплового комплекса. Никто не сможет заподозрить, что перед ним - подобие. И если я сейчас покажу вам вас самих, вы сами мне не поверите. Вам легче будет представить, что я нанял актеров, каких-то фантастических созий .
Такова первая часть устройства; вторая записывает образы; третья проецирует их. Никакие экраны здесь не нужны; проекция может воссоздаваться в любой точке пространства в любое время суток. Чтобы несколько прояснить дело, позволю себе сравнить первую часть с телекамерой, улавливающей сигналы от более или менее удаленных объектов; вторую - с камерой, записывающей эти сигналы на пленку; третью - с кинопроектором.
Наладив эту цепь взаимодействий, я хотел заснять несколько сцен из нашей жизни: вечер, проведенный с Фостин, отрывки наших с вами бесед; таким образом составилась бы подборка необычайно отчетливых и стойких изображений - как бы наследие быстротекущего времени нашим детям, друзьям и тем поколениям, которые будут жить иначе, чем мы.
Я полагал, что при этом копии предметов будут оставаться предметами (подобно тому, как фотография здания - лишь отражение предмета в предмете), но что копии животных и растений не будут являться растениями и животными. Я был уверен, что мои подобия живых людей, так же как персонажи кинофильма, будут лишены возможности осознавать себя.
И каково же было мое изумление, когда, соединив наконец все полученные сигналы, я увидел подобия людей, исчезавшие, лишь только я отключал проектор, существовавшие ровно столько времени, сколько продолжалась съемка, а затем повторявшие всю сцену сначала, как на пластинке или пленке, бесконечно возвращающейся к своему началу, притом что никто не смог бы отличить их от живых людей, и выглядели они как обитатели некоего иного мира, случайно соприкоснувшегося с нашим. Если мы вспомним о сознании и обо всем, что отличает нас от неодушевленной материи, подумаем об окружающих нас людях, то не сможем хоть сколько-нибудь обоснованно отказать моим подобиям в праве на существование.
Из соития ощущений рождается душа. Этого следовало ожидать. Мадлен можно было видеть, Мадлен можно было слышать, Мадлен можно было учуять, ее можно было ощутить на вкус и на ощупь - словом, это была Мадлен".
Я уже упоминал о стиле Мореля, изобилующем техническими словечками и тщетно претендующем на ораторский пафос. Пошлость содержания в комментариях не нуждается.
"Вы противитесь тому, чтобы признать столь искусственный, механический способ воспроизведения жизни? Но вспомните, что именно ограниченность нашего зрения превращает движение иллюзиониста в волшебство.
Чтобы мои подобия жили, мне нужны живые излучатели. Я не творю жизнь.
Но разве не может называться жизнью то, что скрыто присутствует на пластинке, что обнаруживает себя, когда я поворачиваю рычажок и фонограф начинает работать? Не зависят ли, подобно китайским мандаринам, все жизни от нажатия кнопок, к которым прикасаются неведомые существа? И разве вы сами, размышляя о судьбе рода человеческого, не ворошили старые вопросы: "Куда мы идем? На какой пластинке, подобно ни разу не звучавшей мелодии, запечатлено наше "я" до того, как Бог повелевает ему явиться на свет?" Неужели вы не замечаете сходства между судьбами людей и их отображений?
Воздействие моего аппарата на человеческие, животные и растительные излучатели подтверждает гипотезу о том, что подобия обладают живой душой.
Естественно, я добился таких результатов лишь после многих неудачных попыток. Первые опыты, помнится, я производил со служащими компании Швахтера. Не ставя их в известность, я включал камеры и снимал их за работой. В приемном устройстве тогда еще были кое-какие недоделки; мне не удавалось достичь полной слитности излучений: в некоторых случаях, например, зрительный сигнал не совпадал с осязательным; часто это были недочеты почти незаметные для малосведущего человека; иногда расхождения оказывались значительными".
- Ты можешь показать нам эти первые изображения? - спросил Штёвер.
- Если хотите, конечно,- ответил Морель,- но предупреждаю: среди моих призраков есть довольно страшноватые.
- Очень хорошо,- сказала Дора.- Пусть покажет. Немного развлечься никогда не помешает.
- Я хочу видеть их,- продолжал Штёвер,- потому что помню о нескольких случаях загадочной смерти на предприятиях Швахтера.
- Поздравляю,- сказал Алек с шутливым поклоном.- Среди нас уже есть один новообращенный.
- Идиот,- ответил Штёвер, сохраняя серьезность,- разве ты не слышал, что он снимал и Чарли тоже? Служащие Швахтера стали умирать именно тогда, когда Морель был в Сен-Галлене. Я видел их фотографии в журналах и смогу их узнать.
Морель, с угрожающим видом, но весь дрожа, вышел из комнаты. Все заговорили разом.
- Ну вот,- сказала Дора,- ты его обидел. Надо его вернуть.
- Не верится, чтобы они сделали это с Морелем.
- Но как вы не понимаете! - настаивал Штёвер.
- Морель такой нервный. Зачем было его обижать?
Вы ничего не понимаете! - крикнул взбешенный Штёвер.- Своим аппаратом он снимал Чарли, и Чарли умер; он снимал служащих Швахтера, после чего служащие Швахтера стали умирать по непонятным причинам. Теперь он говорит, что снимал нас!
- Но мы пока не умерли,- сказала Ирэн.
- Он и себя снимал.
- Все это только шутка, разве не понятно?
- Вы видели, как он рассердился. Никогда не видела Мореля таким рассерженным.
- И все же он поступил некрасиво,- сказал мужчина с открытым прикусом.- Мог хотя бы предупредить.
- Пойду за ним,- сказал Штёвер.
- Нет уж, останься,- крикнула Дора.
- Лучше я схожу,- сказал мужчина с прикусом.- Поговорю с ним мягко; надеюсь, он нас извинит и продолжит свой рассказ.
Возбужденно столпившись вокруг Штёвера, все пытались его успокоить.
Мужчина с прикусом вернулся не скоро.
- Он не придет. Просит, чтобы мы его извинили. Мне так и не удалось его уговорить.
Дора, Фостин и пожилая сеньора вышли.
Наконец в зале остались только Алек, мужчина с прикусом, Штёвер и Ирэн. Словно договорившись о чем-то, они молчали и были серьезны. Потом тоже ушли.
Я слышал голоса в холле и на лестнице. Электричество выключили, и только мертвенно-бледный рассвет сочился в окна. Я настороженно ждал. Было тихо, почти совсем темно. Может быть, все легли спать? Или затаились, подстерегают меня? Не знаю, сколько я просидел так, не в силах унять дрожь; наконец вышел и пошел, намеренно громко ступая (скорее всего, чтобы звук шагов уверил меня, что я еще жив), не думая, что делаю, возможно, именно то, на что рассчитывают мои предполагаемые преследователи.
Подойдя к столу, я спрятал бумаги в карман. Со страхом подумал, что в комнате нет окон и мне придется идти через холл. Я шел, едва передвигая ноги; дом казался огромным, бесконечным. В дверях холла я остановился. Наконец медленно, беззвучно подошел к открытому окну и, выпрыгнув в него, бросился бежать.
Вернувшись на болото, я испытал смутное чувство досады оттого, что не бежал в первый же день, оттого, что позволил себе увлечься загадкой появления пришлецов.
После сообщения Мореля почти не оставалось сомнений, что я - в сетях полицейского заговора; и я не мог простить себе, что понял это так поздно.
Хотя это и нелепо, но мне казалось, что я могу даже обосновать свою версию. В самом деле, кто поверит человеку, заявившему: "Я и мои приятели - лишь видимость, лишь новая разновидность фотографии". В моем случае недоверчивость еще более обоснованна: я - преступник, осужденный на пожизненное заключение, и вполне возможно, что некто до сих пор еще ведет мое дело, лелея мечты о служебном повышении.
Однако я так устал, что почти сразу уснул, не успев додумать планы побега: день выдался очень беспокойный.
Мне приснилась Фостин. Сон был грустный и очень чувствительный. Мы прощались; ее искали повсюду; корабль отплыл. Потом мы снова оказались одни; прощальные ласки. Я плакал во сне и проснулся с чувством безысходной тоски, поскольку Фостин рядом не было, но, с другой стороны, несколько утешенный, так как впервые мы могли не скрывать свою любовь. Меня охватил страх, что свершилось самое ужасное, что Фостин уехала. Я вскочил. Корабля не было. Отчаяние мое не знало границ; мелькнула мысль о смерти. Но, подняв глаза, я увидел Штёвера, Дору, а затем и всех остальных вверху на холме.
Теперь мне уже не было нужды видеть Фостин. Я не сомневался: вижу я ее или нет, она все равно есть.
Я понял, что то, о чем говорил Морель несколько часов назад, было правдой (хотя, быть может, впервые он сказал это не несколько часов, а несколько лет назад, ведь он вновь и вновь переживал одну и ту же запечатленную на нескончаемой пластинке неделю).
Я почувствовал неприязнь, почти отвращение к этим людям, к их бесконечно повторяющимся действиям. А они то и дело появлялись вверху на холме. Оказаться на острове, населенном искусственными подобиями людей, было самым чудовищным из всех возможных кошмаров; влюбиться в одно из этих подобий было много хуже, чем влюбиться в обычный призрак (ведь, пожалуй, нам всегда хочется, чтобы в наших возлюбленных было что-то призрачное) .
В дальнейшем я привожу ту часть текста с желтых листов, которую Морель не читал:
"Понимая, что мой первый план, а именно: привести ее к себе и снять, как я (или мы) были счастливы,- неосуществим, я придумал другой, несомненно, более удачный.
Обстоятельства, при которых мы попали на этот остров, вам известны. Три фактора заставили меня выбрать именно его: 1) приливы; 2) рифы; 3) освещение.
Устойчивая периодичность лунных приливов и частота приливов метеорологических обеспечивают почти бесперебойную работу моторов. Рифы, как сложная система укреплений, защищают нас от вторжения извне; проходы между рифами известны только одному человеку, это - капитан нашего судна Мак Грегор; я позаботился, чтобы ему не пришлось больше связывать свою жизнь с таким риском. Яркий и в то же время рассеянный свет позволяет надеяться на минимальные искажения при съемке.
Узнав обо всех этих несомненных достоинствах, я, ни минуты не колеблясь, вложил все свои средства в покупку острова и сооружение музея, церкви и бассейна. Я нанял это грузовое судно, которое вы привыкли называть "яхтой", чтобы сделать наше путешествие как можно более приятным.
Слово "музей", которое я употребляю для названия этого здания, осталось от тех времен, когда я разрабатывал первые проекты моего изобретения, еще не зная всех его возможностей. В те дни я думал издавать большие альбомы, создавать публичные и семейные музеи моих изображений.