- Вы что, ребята? - забеспокоился Сашка, отступая к дверям.
Вася повел расследование без шерлокхолмовских тонкостей:
- А-ну, покажи бумажник!
Сашка густо покраснел, губы у него задрожали. Потными, трясущимися руками он выкладывал на подоконник содержимое карманов. Мелочь со звоном запрыгала по ступенькам.
- Не это! - сказал Женька. - Где желтый бумажник, который ты положил в карман, когда мыл руки в гальюне?
Сашка клялся и божился, что не видел никакого бумажника.
- Врешь, гад! - Голованов прижал его к подоконнику. - Кто терся за нашими спинами, когда Потапенко приказал включить гирокомпасы? Признавайся, а то выкину с четвертого этажа и скажу, что так и было! - Молниеносным приемом он вывернул руки Савицкого за спину.
Тот завыл от боли. Я с трудом освободил его.
- Послушай, Савицкий, в бумажнике была инструкция. Отдай ее, и черт с тобой. Обещаю никому не говорить.
Сашка трясся от страха и боли, размазывая слезы по лицу, волосы его слиплись. Я не выдержал и двинул его разок по физиономии, и тут Сашка завизжал на все училище. Сильным пинком Голованов пустил его кубарем вниз по лестнице.
- Подумать только! Попадает в училище такая подлюка! На корабле пошел бы ты у меня под винты!
На крик Савицкого сбежались курсанты. Снизу подымался с повязкой дежурного на рукаве старший лейтенанту Шелагуров.
Глава третья
МОЙ ДОМ - КОРАБЛЬ
1
Ранним утром Шелагуров на свой страх и риск послал меня, вместе со всей группой, проходить корабельную практику. Он был в ярости. Ругал меня и распекал, грозил самыми страшными карами, но я понимал: так же как и мои друзья, он считает Савицкого вором. Санька видел, как я собирал деньги, воспользовался удобным случаем, стянул бумажник, а потом обнаружил инструкцию и испугался - бумажник и документ уничтожил, а деньги отнес куда-то, когда ходил в увольнение. Однако доказать это было невозможно. В рапорте начальнику факультета я изложил все обстоятельства пропажи инструкции и просил до принятия решения разрешить мне практику на корабле. Этот рапорт еще не был вручен по назначению, когда я поднялся на ют крейсера "Красный Крым". За самосуд над Савицким Шелагуров объявил мне и Голованову "два месяца без берега", но взыскание это было формальным. Так или иначе предстояло провести два месяца на корабле. Лучшего я и не желал.
Прошел первый день. Вечерело. Крейсер стоял на внешнем рейде. Я был один в просторной штурманской рубке "Красного Крыма". Все казалось здесь проще и легче. Хотелось думать, что гроза прошла стороной. Я устал обвинять и казнить себя. Конечно, инструкцию надо было положить в тот самый карманчик, пришитый изнутри к тельняшке, где я хранил комсомольский билет, но жалеть об этом поздно. Сейчас полезнее подготовиться к вахте, потому что уже сегодня ночью я буду дублировать младшего штурмана - командира рулевой группы. Множество приборов окружало меня. Вот репитер гирокомпаса - прямо передо мной. Вот два черных циферблата показателей оборотов, лаги, преобразователь координат. Я разложил на карте карандаши и линейки. Над головой зашелестел динамик корабельной трансляции, потом раздался голос вахтенного командира: "Принять катер с левого борта!"
Кто бы это мог быть? Если бы начальство, приняли бы справа. Свои все на корабле. Через несколько минут снова заговорил динамик: "Курсант-стажер Дорохов, к трапу с личными вещами!"
Я думал, что ослышался, но радио повторило эту фразу трижды. У трапа покачивался разгонный катер нашего училища. На юте разговаривал с прибывшим лейтенантом руководитель практики Потапенко.
- Дорохов, пойдете в училище, - сказал он. - О прибытии доложите начальнику строевой части.
- Разрешите узнать, в чем дело? Я заступил на вахту.
Потапенко ничего не знал, и мне подумалось, что, может быть, нашлась инструкция. Я сбежал по трапу. Следом сошел лейтенант. Командиры на катере и на борту крейсера вскинули руку к козырьку. Катер взбурлил недвижную воду и дал ход.
Мы пришли в Южную бухту еще засветло. Я сам подал кормовой конец и выскочил на пирс. В училище было пусто. Все курсанты находились на эскадре. В кабинете начальника строевой части полковника Блохина я застал начальника факультета и Шелагурова.
- Садитесь, - приказал Блохин, глядя в бумаги.
- Спокойно! - тихо сказал Шелагуров, и от этого его слова стало еще тревожнее.
Блохин спросил:
- При каких обстоятельствах вы утеряли инструкцию, полученную под расписку в штабе?
- Я все изложил в рапорте, товарищ полковник. Инструкция украдена вместе с бумажником и деньгами. Курсант Савицкий...
- Вызовите Савицкого! - сказал начальник факультета.
Вошел Сашка. Под глазом у него расплывалось желто-фиолетовое пятно. В ответ на вопрос, держал ли он в руках желтый бумажник, Сашка затараторил горячо и быстро, прижимая руки к груди:
- Не видел! Не брал! Врет Костюков - личные счеты. - Дорохов сам потерял, торопился в город, деньги брал у курсантов для какой-то своей девки...
Я вскочил, забыв от ярости, где нахожусь!
- Подонок! Вор! Если скажешь еще хоть слово о моей девушке, получишь под второй глаз!
Шелагуров, сидя в углу, делал мне знаки, которые могли означать только одно: "Успокойся! Сам себя губишь!" Но я уже не мог остановиться.
Блохин стукнул кулаком по столу:
- Сесть! Прекратите ругань! Ваша моральная неустойчивость давно известна. Случай в патруле, теперь избиение курсанта и, как финал, утеря служебного документа!
- Почему вы ушли в город, не сдав инструкцию? - спросил начальник факультета.
- Торопился успеть до закрытия книжного магазина. В этом - моя вина, и я готов понести наказание, а Савицкий - вор.
- Вот и понесете наказание, - сказал Блохин. - От занятий вы отстраняетесь. Покидать территорию училища запрещаю. Идите!
Я ушел в кубрик. Лег не раздеваясь. Ночь шла длинная, как дорога. Эта дорога вела меня в неизвестный мир, потому что по собственной вине прядется, скорее всего, расстаться с училищем. Если бы не Анни, не стал бы я собирать деньги на подарок и не прельстили бы эти деньги Савицкого. В горести своей, удрученный заслуженным и в то же время незаслуженным наказанием, я искал отдыха и подкрепления в моих воспоминаниях. И самым привлекательным в этом кинофильме, который я развертывал перед собой, оставалась Анни. Я не винил ее. Не написала - значит, не могла. Но что бы ни случилось, мы непременно встретимся, не может быть, чтобы не встретились!
Утром меня вызвал Шелагуров. В его комнате все было перевернуто вверх дном, словно тут прошел тропический циклон. Сам Шелагуров в распахнутом кителе ходил из угла в угол, ероша волосы. Он не поздоровался со мной. Остановился, сказал, словно продолжая прерванный разговор:
- И все-таки все из-за твоей крали.
Впервые в жизни я назвал его по имени-отчеству:
- Александр Николаевич, она не краля. Я люблю ее.
- Тем хуже! - сказал он. - В общем, держись. С флота, думаю, не прогонят. Будешь еще командиром.
Теперь было совершенно ясно, что меня отчисляют из училища.
- Как же мне быть, товарищ старший лейтенант?
Он вдруг накинулся на меня, будто я просил его о чем-то:
- У тебя тащат почем зря служебные документы, а я должен знать, как тебе быть! Я - кто? Комфлота? Или бабка-угадка? Или Кио? Тебе теперь всё сплюсовали... - Он яростно загибал один палец за другим: - Арестованного отпустил - раз! Курсанту морду набил - два! При начальстве себя, невыдержанно повел - три! Ну, знаешь, был бы я начальником училища и получил бы, как он, фитиль от командующего флотом, я бы еще не то с тобой сделал!
- А вы? - спросил я. - Тоже огребли фитиль?
- А как же! В моей роте ЧП, да еще тебя, посетителя книжных магазинов, на корабль отправил. Одним словом, иди к начальнику училища, проси оставить, пока не подписан приказ. - Он вдруг стих, положил мне на плечи свои темные руки. - Выбрать слабину. Крепить по-штормовому! Будь что будет, а ты уже все равно моряк, и на этом все!
2
Начальник училища выслушал меня, но рапорт не взял. Я видел, что капитану 1-го ранга трудно говорить со мной.
- Очень сожалею, товарищ Дорохов, - сказал он. - Вы были отличным курсантом и, думаю, стали бы неплохим командиром...
Пауза. Начальник училища смотрит в окно. Я тоже смотрю.
По дороге в гору идут строем курсанты. Вдали - ворота с орлами, за ними - Малахов курган. Вспомнились стихи молодого поэта Симонова, которые Анни прислала мне из Москвы:
Уж сотый день врезаются гранаты
В Малахов окровавленный курган,
И рыжие британские солдаты
Идут на штурм под хриплый барабан.
Неужели этот Малахов курган и синяя фланелевка с курсантскими шевронами - это уже не мое? Глупости! Не может этого быть!
- Вы слышите меня, Дорохов?
- Простите. Задумался, товарищ капитан первого ранга.
- Понимаю. Сделаю для вас что могу. Если комфлота разрешит оставить вас на флоте, отслужите срочную службу, подадите снова заявление в училище, если захотите. Может быть, примем вас сразу на третий курс. А пока - ждите.
Я ждал.
Прошло несколько дней. Бродить по пустым коридорам училища было невыносимо. Шелагуров под свою ответственность дал мне отпуск на сутки, а сам отправился на корабли. На базарчике у Батарейной бухты я купил сливы. Старая татарка сказала, подняв на меня глаза под черным платком:
- Много даешь, молодой человек.
Я действительно дал ей десятку вместо трех рублей. Старуха предложила персики. Купил и персики.
У самой воды сидели мальчишки с удочками. Я высыпал им прямо на каменные ступеньки все свои фрукты. Один мальчишка сказал "спасибо", а второй, засовывая персики в карманы, шепнул первому: "Дувана!" Это значит по-татарски "ненормальный". По-разному оценивают люди человеческие поступки.
С причала видна была пирамида - часовня на противоположном берегу бухты. Там, на холме, - Братское кладбище героев Севастопольской обороны 1854-1855 годов. Хорошо бы туда!
Подошел рейсовый катер. Я переправился на Северную сторону, поднялся по крутому склону не по дороге, а напрямик, через пролом забора. Я шел между крестами и обелисками. У моих ног простирались огромные гранитные плиты, которые покрывали целые батальоны и полки. Добравшись на вершину к пирамиде, я впервые увидел на ее гранях мозаичные иконы и черные квадраты с названиями частей, оборонявших Севастополь. А внутри все стены снизу доверху были испещрены званиями и именами офицеров, погибших под Севастополем.
И снова кресты, обелиски, братские могилы - каменный парад мертвых. Ни души вокруг, и только погибшие дивизии, полки, флотские экипажи... А я один - среди них на горе, - и море внизу.
Назад я возвращался по центральной аллее. Дойдя почти до самых ворот, обернулся и увидел античную колонну белого мрамора. С высоты колонны мраморный генерал смотрел поверх бухты на город. И надпись: "Хрулёву - благодарная Россия".
Я вспомнил этого Хрулёва. Конечно, это он по озаренному боем полотну Панорамы устремился под ядра вражеских пушек в дым, в грохот, на малиновые мундиры англичан, которые шли "на штурм под хриплый барабан", как белополяки под Перемышлем, когда отец атаковал их с фланга: "Даешь Варшаву!" Красные звезды мелькали среди льдин, и вот они уже у хаты хромого Гершка и на крыше кузнеца Юхима... Хрулев повернулся в седле, оглянулся. Русские кавалеристы, похожие на Сергия Запашного, неслись за ним лавой, обнажив сабли. И разве выдержат такое рыжие британские солдаты?.. "А льдин больше нет. Мы их победили..."
Четкие канелюры колонны задрожали и помутнели, и все мутнело у меня в глазах, горло сжималось. Я услышал какие-то странные звуки и понял, что плачу навзрыд, прижавшись лбом к теплому мрамору над могилой чужого генерала, который умер сотню лет назад, так же как все они, лежащие здесь.
Я не мог больше оставаться среди могил и своих мыслей. Едва не свернув шею, сбежал вниз по круче к морю. И уже, тяжело переводя дыхание на пассажирском причале, увидел: распахивая зеленое зеркало, на внутренний рейд входил линкор. В его кильватерной струе шли крейсера и эсминцы. Даже сюда, на Северную, доносились медные голоса труб с Приморского бульвара. Вдоль всего парапета и левее, на водной станции, и правее, на набережной пестрели платья, косынки, рубашки... Эскадра возвращалась с учений. Мелькали сигнальные флаги, и весело расступалась вода перед хозяевами города и моря.
Вдруг мне стало легче. От быстрого бега, от стука крови в висках? Я не принял никакого решения. Я и не мог ничего решать. Как флаг на флагштоке, я развернусь по ветру, который подхватит меня: пойду матросом на водолей или мусорную баржу, уйду совсем с флота и поступлю на завод, а может быть, буду работать инструктором физкультуры или преподавать немецкий язык. Но где бы я ни был, куда бы ни понес меня суровый ветер нашего времени, он всегда будет развевать за моими плечами синий с белыми полосками матросский воротничок, уже выгоревший, как у бывалого моряка, от солнца и соли, от первых и последних во взрослой жизни слез там, наверху, среди могил Братского кладбища.
3
У времени есть интересное свойство: чем быстрее оно проходит, тем длиннее и значительнее оно в воспоминаниях. Если же время тянется однообразно, весь этот период представляется потом кратким и быстротечным. Так проскользнули в моей памяти осень и зима сорокового - сорок первого годов.
Я спорол с рукава курсантские шевроны и отправился в учебный отряд для прохождения срочной службы в качестве краснофлотца, как отчисленный из училища. Здесь я и провел всю осень и зиму. Освоил специальность моториста, учился водить автомобиль, а в свободное время изучал английский язык, читал свои конспекты и учебники. Я верил, что стану командиром, и не хотел забывать пройденного в училище. За этим занятием застал меня однажды в воскресный день начальник штаба отряда.
Он взял мою тетрадь, долго перелистывал ее.
- Почему не пошел в увольнение? Так, так... "Атака миноносца с малых курсовых углов..." Тонкая материя! Ну, а что это дает, к примеру, тебе?
Я ответил, что когда-нибудь пригодится.
- Ясно. Плох солдат, который не хочет стать генералом.
Он вспомнил, что я - тот самый бывший курсант, и спросил:
- Сколько имели по навигации? А за штурманскую практику? Всюду пять баллов? Добро, будете помогать готовить рулевых.
Я честно помогал по мере сил командирам и преподавателям, хотя и оставался на положении рядового матроса. В городе я бывал редко, но курсантов из училища приходилось встречать довольно часто. Мы жили рядом и пользовались одним артиллерийским парком. Как-то попался мне Вася Голованов. Он обрадовался, начал расспрашивать о жизни в отряде. Я вытащил пачку папирос. Вася удивился:
- Ты ж не курил?
- Закурил. Хорошо, что не запил.
Я действительно начал курить совсем недавно. Словно бы это помогало от тоски. Писем от Анни не было. Несколько раз я заходил за ними в училище, потом перестал ждать.
- Не тушуйся, салага! - сказал Голованов. - Мы еще с тобой повоюем.
В апреле, когда на Приморском бульваре появились первые цветы и лопнули почки платанов, я шел по влажному гравию. Только что прошумел первый в этом году теплый дождь, и, хотя форму "два" еще не надели, все выглядело по-весеннему.
На душе у меня было невесело. И все-таки радовало, что прошла эта томительная зима. Внезапно я услышал у себя за спиной:
- Краснофлотец Дорохов! Ко мне!
Черт возьми! Неужели я проворонил кого-то из наших начальников?
- Дорохов! С левого борта - сорок пять!
Я посмотрел налево и увидел на скамейке старшего лейтенанта Шелагурова. Он был в светлом гражданском костюме, и только поэтому я не заметил его, проходя мимо. Рядом, на аккуратно разостланной газете, сидела девушка-блондинка. На вид ей можно было дать не больше семнадцати.
Категорически, как всегда, Шелагуров распорядился, весело сверкая черными глазами:
- Алеша, знакомься!
- Марья Степановна, - важно представилась девчушка, протягивая руку.
- Ты не смотри на ее куклячий вид, - продолжал Шелагуров, - детский сад закончила давно и мединститут...
- Недавно, - в тон ему продолжала Марья Степановна.
- И кроме того, Алешка, сообщу тебе по секрету: она - жена командира БЧ раз , одного из лучших кораблей флота.
- Лучшего корабля! - поправила Марья Степановна.
- Совершенно верно! Лучшего корабля своего класса! - согласился Шелагуров. - Понятно?!
Я был совершенно сбит с толку. Почему Шелагуров так гордится кораблем, где служит муж Марьи Степановны? И не розыгрыш ли это все? Но, зная по опыту, что на морскую подначку лучше не реагировать, принимал все как должное.
Они подвинулись, освобождая мне место на газете. Шелагуров спросил:
- Ты не торопишься?
- Нет. Увольнение до двадцати трех.
- Тогда пошли с нами!
Мы прошли по бульвару, потом уселись за столиком на веранде ресторана "Волна". Отсюда был хорошо виден рейд. Поодаль стоял на бочках незнакомый красавец корабль.
- Вот он, кораблик! Ничего? - спросил Шелагуров.
- Корабль красивый, а вообще-то отсюда мало разберешь.
На мостике вспыхивали проблески сигнального прожектора.
- Принимайте! - сказал Шелагуров привычным деловым тоном, не вяжущимся с его гражданским костюмом и беленькой девушкой, перетянутой в талии, как песочные часы.
Это было похоже на экзамен. Я ответил:
- Есть! - и начал читать. - Командир корабля просит разрешения сойти на берег...