Так что я вполне верю, что Линда была полностью удовлетворена своей жизнью. А почему бы и нет? Она ни от кого не зависела, у нее были прекрасная дочь, друзья, родственники и общение с Куки, которая за годы преданной любви узнала о своей хозяйке все, что только можно. Если Линде было одиноко и грустно, она терлась мордочкой о ее нос, целовала в губы, ложилась к ней на колени. Если Линда чему-то радовалась, они вместе танцевали по всему дому. Когда Линде изредка хотелось посидеть в одиночестве – Куки сразу это чувствовала и тактично удалялась. Когда Линда шила чехол на стул, Куки, как примерная девочка, сидела рядом и смотрела, а не хваталась за нитки. И дело не в том, что у нее было такое настроение, – Куки всегда чувствовала состояние Линды. Если у Линды болел живот, кошка ложилась ей на живот, если ныло колено, она лежала у нее на коленях. Линде было уже за сорок, и у нее развивался позвоночный стеноз, вынуждая ее время от времени ложиться. Куки осторожно забиралась ей на спину и распластывалась на больном месте – горячий компресс для устранения боли.
Куки реагировала даже на бессонницу Линды. Она почувствовала дискомфорт, который Линда ощущала в ночной тишине Флорал-Парка – не так-то просто к этому привыкнуть, если так долго прожил в шумном городке, – еще раньше, чем Линда это осознала. Каждый раз, когда Линда беспокойно шевелилась в кровати, Куки вскакивала со своей подушки и садилась охранять ее. Если хоть муха зажужжит в комнате, Куки вся вытягивалась и настораживалась, прижав ушки.
– Ложись спать, Куки, – ласково говорила Линда.
Кошка продолжала смотреть в ту сторону, откуда донесся подозрительный шум – обычно на окно, – затем, потоптавшись около своей подушки, сворачивалась калачиком и мгновенно засыпала. А Линда лежала без сна и поражалась любви этого маленького создания.
К сожалению, хотя к ночной тишине Линда постепенно привыкла, боли в спине стали сильнее. Она стала заниматься гимнастикой, соблюдать диету и, хотя очень любила свое дело, старалась меньше нагружать себя. Линда ходила по докторам, искала способ лечения, но ситуация все ухудшалась. Когда она страдала от боли, Куки не знала, чем ее успокоить: утыкалась мордочкой ей в руки, целовала в кончик носа, часами лежала у нее на спине. Восемь фунтов ее веса на спине, такие мягкие и теплые, успокаивали Линде нервы, как бутылка с горячей водой, но не могли остановить медленное разрушение костей. Если она не решится на операцию, сказал как-то ее доктор, то через год уже может оказаться в инвалидном кресле. А ведь ей было только сорок семь лет!
Линда никому не показывала, как ей тяжело. Она занималась домашним хозяйством, принимала гостей, навещала родственников и по выходным ходила в клуб шитья, помогала Дженнифер. Все дни, предшествующие операции, она провела на работе. Но по ночам часто не могла заснуть из-за тревожных мыслей, тогда как Куки при малейшем ее движении моментально вскакивала и ласкалась к ней, словно хотела сказать: "Все хорошо, мама, все хорошо".
И вдруг однажды, машинально поглаживая Куки и думая об операции, она ощутила в руке клочок шерсти. Она перевернула Куки на живот и осмотрела. На животе и на внутренней стороне задних лапок вылезла почти вся шерсть, а кожа была в пятнах и воспаленной. "О нет, Куки, только не это!" – застонала она. Куки было уже четырнадцать лет, и недавно Линда с грустью призналась себе, что кошка стала хуже слышать. А теперь еще у бедной кошки появилось какое-то кожное заболевание.
Наутро она побежала с Куки к ветеринару. Там ее обследовали, но ничего серьезного не обнаружили. Наконец доктор отнял от живота Куки стетоскоп и посмотрел на Линду:
– С вами все в порядке?
– Да.
– Вы болеете?
– Нет, но у меня проблемы с позвоночником. Через несколько дней мне предстоит операция.
Доктор кивнул.
– Давно вы об этом узнали?
– Полгода назад.
Доктор убрал свои инструменты.
– У вашей кошки проблема не физическая, а психологическая. Куки очень за вас беспокоится, поэтому выдергивает себе шерсть, чтобы снять напряжение.
Линда заплакала, глядя на свою несчастную Куки. Она вспомнила, как Куки, еще крошечным котенком, больная и раненная, сидела в своей клетке и смотрела, как мимо нее проходят десятки людей. Из всех посетителей приюта она выбрала ее, Линду, и сразу полюбила ее и посвятила ей всю свою жизнь. Линда не могла понять, чем она заслужила такую преданность и доверие, такую самозабвенную и искреннюю любовь?
Операция заняла несколько часов, но восстановление шло медленно и долго. Куки ни на минуту не отходила от кровати Линды. Однажды ночью, спустя неделю после операции, Линда почувствовала себя ужасно плохо. Голова кружилась так, что она подумала, что умирает. В ужасе она позвала на помощь дочь. Куки перевела пристальный взгляд с Линды на Дженнифер и снова на Линду и вдруг замяукала – совершенно по-новому, настойчиво и неуверенно. Вместо того чтобы позвонить в больницу, Дженнифер позвонила матери и отцу Линды, и те срочно приехали. Но как только мать приблизилась к ее кровати, Куки вскочила и громко замяукала. Та присела на кровать, но Куки злобно шипела на нее до тех пор, пока та не удалилась, опасаясь, что она ее укусит. Куки вскочила на то место, где сидела мать Линды, и продолжала шипеть. С ее любимой Линдой несчастье, и никто, решила Куки, никто не смеет к ней подойти, кроме ее дочери и ее кошки.
Оказалось, у Линды было всего-навсего сильнейшее головокружение вследствие операции на позвоночнике, но этот случай навсегда и кардинально изменил отношения между хозяйкой и кошкой. Это вовсе не значит, что Куки стала меньше ее любить и меньше волноваться за нее, но Линда впервые оценила всю глубину ее жертвенной любви. Ради защиты своей хозяйки Куки готова была на все, нисколько не думая о себе.
С той ночи Куки не знала ни минуты покоя. Пока Линда находилась в постели, она лежала рядом, когда Линда стала садиться, сидела рядом, когда, наконец, Линда смогла вставать, она шла вместе с ней. В качестве восстановительной терапии Линде было рекомендовано сидеть на специальном кресле с прямой спинкой, высоком, как детский стульчик. Куки научилась взбираться на спинку дивана, оттуда перепрыгивала на спинку кресла и затем перебиралась на колени к
Линде, где готова была сидеть целыми днями. Линде против воли приходилось просить дочь или мать забрать ее, потому что для ее еще слабой спины трудно было подолгу выносить даже вес кошки.
Куки не успокоилась даже после выздоровления своего любимого друга. Она не давала Линде читать, усаживаясь прямо на книгу. Стоило Линде открыть дверь, как Куки забегала вперед и пыталась помешать ей выйти. Надо сказать, что Куки очень не любила телевизор. Когда до операции Линда усаживалась посмотреть какую-нибудь передачу, Куки то входила, то выходила из комнаты, на минутку присаживалась, а потом возбужденно вскакивала. Теперь она ложилась около Линды на диван и смотрела на экран. Ровно в десять вечера она соскакивала с дивана, вставала перед телевизором и мяукала.
В первый раз Линда встревожилась:
– Куки, что с тобой?
Куки вышла из комнаты, и Линда последовала за ней, решив, что ей что-то нужно. Куки направилась прямо к кровати. Линда осмотрела ее и, не обнаружив ничего необычного, вернулась в гостиную. Но Куки вошла следом за ней, снова стала мяукать и опять привела ее к кровати. Линда не сразу догадалась: Куки считала, что им пора ложиться спать. С тех пор, за исключением особых случаев, в доме Кайра укладывались на ночь ровно в десять, как постановила Куки.
Хотя она не очень-то давала Линде поспать. Куки страшно нервничала, забиралась на Линду, пощипывала ступни ног, ходила по подушке, терлась мордочкой о ее нос, губы, щеки. Когда Линда выключала свет и закрывала глаза, Куки с минуту выжидала, а потом мягко, но настойчиво проводила лапкой по ее лицу. Если Линда не отвечала, она пыталась приподнять ей веки.
– Успокойся, милая, я живая, – тихо говорила ей Линда.
Через несколько минут Куки снова проводила по ее лицу. Это началось с той злополучной ночи и продолжалось каждую ночь. Линда давно уже выздоровела, но Куки все равно будила ее среди ночи, чтобы убедиться, что она жива. Линда не сердилась на нее, напротив, умилялась этой любви. Куки же всей душой была предана Линде. Такая необыкновенная любовь согревает сердце – даже если это "всего лишь" любовь кошки.
Но хотя Куки постоянно опасалась кончины своей любимой хозяйки, сама Линда на ее счет не тревожилась. Правда, у нее пропал слух, что подтвердили исследования, но в остальном в свои восемнадцать лет она оставалась по-прежнему здоровой и красивой.
И вдруг на Рождество Дженнифер подарила ей мою книгу "Дьюи". Она уселась читать, и что удивительно – Куки уселась ей на колени и не мешала переворачивать страницы! Но, читая последние главы, Линда все больше расстраивалась, пока – как потом написала мне – не впала в полное отчаяние. Все симптомы дряхлости Дьюи в последний год его жизни она видела и в своей Куки!
Подобно Дьюи, у нее развился гипертиреоидизм, и точно так же она не любила принимать таблетки. Линда думала, что благополучно пропихнула их в горлышко, а потом находила где-нибудь под мебелью. Шерсть Куки стала сбиваться в колтуны, так что ее невозможно было расчесать – это происходило вследствие того, что бороздки у нее на язычке стерлись и уже не могли должным образом вычесать шерсть. Как и Дьюи, она вдруг стала просить холодное мясо, вероятно из-за обилия в нем соли. Линда стала покупать по полфунта индейки в нарезке. Когда Куки надоедала индейка, Линда давала ей куриные грудки. Затем Куки вдруг перестала есть заранее нарезанное мясо птицы. Линда попробовала угостить ее курицей, жаренной в гриле. Куки понравилось, и они стали вместе лакомиться жареными курами.
Дженнифер считала, что мать слишком балует кошку, но Линда возражала. "Дьюи" заставил ее страшно переживать за Куки. Читая о болезнях и смерти Дьюи, она плакала – не только по моему коту, но и предвидя конец своей драгоценной Куки. Кошка заметно ослабела, с трудом ходила, у нее появились проблемы с пищеварением. Линда готова была сделать для нее все, что только могла.
В феврале у Куки появились проблемы с почками и мочевым пузырем. После рентгена, эндоскопии и разных анализов ветеринар прописал ей целый курс лечения при помощи дорогих медикаментов, так как Линда, естественно, не собиралась экономить на своей любимой Куки. Но состояние кошки не улучшилось. В апреле доктор отменил лечение, в том числе гормональные лекарства, так как от них появилась сыпь на ушках и животике.
Он посоветовал Линде оставить кошку в покое, но Линда не могла поверить, что она умирает. Куки по-прежнему ходила за ней по пятам, по вечерам ожидала ее возвращения, сидя на оттоманке. Утром, когда Линда уходила на работу, Куки смотрела на нее умоляющим взглядом, словно говорила: "Не уходи, мамочка, не оставляй меня!"
В июле 2009-го они отметили девятнадцатый день рождения Куки. И Линда сказала, что будет рада на следующий год отпраздновать ее двадцатилетие, хотя сама уже в это не верила. Куки никогда не была крупной кошкой и, даже взрослая, весила всего десять фунтов, а теперь похудела на пять с лишним фунтов. Большую часть дня она стала проводить на кухне под столом. Линда перенесла туда ее мисочки для еды и воды, а в соседнюю комнату поставила поддон. У Куки началось недержание мочи, но, какой бы слабой она себя ни чувствовала, она непременно добиралась до любого предмета – пакета для покупок, пары туфель, даже рюкзака Дженнифер – и там облегчалась.
Она никогда не позволяла себе сделать лужицу на полу.
Мать Линды уверяла всех, что Куки еще живет, потому что не в силах покинуть свою любимую хозяйку. Сердце подсказывало Линде, что, возможно, так и есть, но ей хотелось верить, что Куки еще находит удовольствие в жизни, что ее не терзают боли. Она всячески гладила и ласкала ее, готовила ей любимые блюда – брокколи-рейб и жареную курицу, ласково нашептывала ей нежные слова. Когда Куки уже не могла подниматься по лестнице, Линда на руках относила ее в кровать и укладывала на подушке, на которой та спала в течение девятнадцати лет. На третью ночь Линда поняла, что, как только она засыпает, Куки с трудом спускается в кухню. На четвертую ночь она специально оставила Куки под столом в кухне.
– Отдыхай здесь, малышка моя, не надо обо мне беспокоиться.
Больше Куки на кровать не вернулась. Через несколько дней, когда Линда была на работе, ей с плачем позвонила Дженнифер. Она обнаружила Куки на полу в кухне, лежащей в луже мочи и кала. К приезду Линды все уже было убрано, а Куки вымыта, но силы ее покинули, глаза утратили осмысленность. Она с трудом приподняла головку и посмотрела на Линду, казалось, даже слабо улыбнулась, после чего уронила голову на пол.
Линда бережно взяла ее на руки и пошла к машине.
– Все будет хорошо, моя маленькая, – говорила она, дрожащими руками сжимая руль. – Сейчас нам дадут какое-нибудь лекарство, и тебе снова станет лучше.
Она продолжала успокаивать Куки, хотя голос ее прерывался, а по щекам текли слезы. Она понимала, что это конец, и молилась, чтобы он наступил естественным образом и без боли. Свой последний долг она видела в том, чтобы сделать для преданной кошки трагический переход в иной мир как можно более легким.
Хотя слезы мешали Линде видеть дорогу, она благополучно добралась до ветеринара и держала Куки на руках до ее последнего вздоха. Маленькая преданная кошечка в последний раз подняла на нее взгляд, как будто говорила: "Я люблю тебя, мне так жаль уходить", затем поникла, и Линда душой и кончиками пальцев ощутила последнее биение ее сердца.
"Никто и никогда, даже моя дочь и родители, не любили меня так, как моя Куки", – писала мне Линда.
Мне захотелось включить в книгу ее историю, потому что в основном я получала письма от таких же обычных людей, как Линда, вполне довольных своей жизнью, где были и счастье, и любовь и не было одиночества. Но почему именно ее историю? спросите вы.
Вот из-за этих прекрасных слов, вырвавшихся у нее из глубины души:
"Никто и никогда, даже моя дочь и родители, не любили меня так, как моя Куки".
"Я понимаю, это звучит странно, – писала мне Линда, хотя для меня в этом ничего странного, конечно, нет. – И даже может показаться грустным. Но это чистая правда. Как ни любили меня моя дочь, родители и разные другие люди, но такой глубокой, преданной и самозабвенной любви, какую дарила мне Куки, я никогда не ощущала".
И эта любовь не оставалась безответной. Я не хочу сказать, что Линда любила ее больше, чем другие люди, упомянутые в этой книге, любили своих кошек – ведь любовь выражается тысячами разных способов, – но она была единственной, кто сказал: "Благодарю вас, Вики, за то, что вы сделали для моей Куки. Она была изумительной кошкой и заслужила, чтобы о ней рассказали". Другими словами, она была единственной, кто недвусмысленно поставил свою кошку выше себя, и это вызвало мое восхищение.
"Она была совершенно обычной дворовой кошкой, какие встречаются на каждом шагу, с полосатой, как у тигра, черной с серым шерсткой, – писала Линда. – Я не могу сказать, что она совершила что-то необыкновенное, например, спасла кого-то от беды".
В самом деле, ведь Куки не спасла Линду от болезни, хотя очень за нее переживала. Этот рассказ не об избавлении, не о скрашивании одиночества, которого, собственно, у Линды не было. Линда Кайра была и, надеюсь, всегда будет счастлива. Это рассказ о том, как однажды тебя выбрали и полюбили так сильно, что твоя жизнь стала другой, более полной и радостной.
Дьюи, Куки, все эти кошки, что тронули нас и изменили нашу жизнь… Сможем ли мы когда-нибудь отблагодарить их? Как нам выразить свои чувства к ним?
После смерти Куки Линда написала о ней воспоминания. Они заканчиваются следующим абзацем:
"Больше говорить не о чем – жизнь продолжается, хотя я каждый день вспоминаю мою Куки! Дженнифер скоро выйдет замуж, у меня появятся долгожданные внуки, и я буду любить и со временем терять других домашних любимцев. Но одно определенно: ни одно животное не станет мне таким близким и преданным другом, никто из них не сможет подарить мне столько радости, сколько Куки".
Аминь!
Глава 7
Маршмэллоу
"– Он был сильным котом. Родился он слабеньким последышем, но вырос в очень сильного и крепкого парня.
Он немного напоминает мне Гризли Адамса. Я хочу сказать, с таким же большим и щедрым сердцем, но скрытым от постороннего взгляда. Маршмэллоу редко проявляет свою истинную натуру.
– Только вам, видимо?
– Да, только мне".
Я знала Кристи Грэхем всю свою жизнь. Я была рядом в день ее первого причастия, присутствовала на праздничном вечере в день окончания ею школы. Украшала зал цветами ко дню ее свадьбы, даже меняла ей памперсы – когда она была еще очаровательной малюткой. Когда в тридцатилетием возрасте я начала посещать колледж в Миннесоте – после неудачного брака с алкоголиком, испортившим мне жизнь и финансовое положение, – ее мать Труди стала мне самой близкой и преданной подругой из новых друзей. Пока я слушала лекции, она занималась с моей дочкой Джоди. В выходные дни мы с ней подолгу сидели за кофе, а наши дочери играли в разные детские игры. Во всяком случае, Кристи запомнилось, что мы выпивали галлоны кофе. Впрочем, тогда девочке было лет пять, так что на ее память нельзя особенно надеяться. Например, она помнит, что барабан в моей стиральной машине не вращался, поэтому я перемешивала белье вручную, при помощи большой деревянной ложки (это было только однажды и в течение недели, пока я не вызвала мастера). Помнит, что мою старую машину невозможно было завести (что случалось очень редко); что я плакала, когда умер Элвис (неправда, плакала ее мама, а не я); и что, по ее словам, я только и делала, что работала (вынуждена с ней согласиться, а куда мне было деваться!).