– Я же тебе говорю: никакого рецепта не было, – сказал Джед. – Парни все бубнили про блинчики, пока сами на них не свихнулись, и я вырезал этот рецепт из здешней газетенки. Как оно тебе?
– Божественно, – ответил я. – Ты чего сам не пробуешь, Джед?
Мне показалось, что я ослышался, но это, несомненно, был вздох.
– Кто, я? – погодя, переспросил Джед. – Я их с тех пор на дух не переношу.
Принцесса и пума
Как и во всякой порядочной сказочке, здесь не обойдется без короля и королевы.
Король был жутким стариком; он вечно таскал при себе шестизарядные кольты, гремел шпорами и орал таким голосом, что гремучие змеи с перепугу ныряли в свои норы у корней кактусов. До коронации его звали запросто – Бен-шептун. Ну а когда он обзавелся пятьюдесятью тысячами акров пастбищ и таким количеством скота, что окончательно потерял ему счет, его стали звать мистер О’Доннел, король скотопромышленников.
Королева была скромной мексиканкой из Ларедо. Из нее вышла добрая, терпеливая и кроткая жена. Ей даже удалось заставить Бена настолько умерять голос дома, что от его звука не лопались стаканы и тарелки. Когда ее супруг окончательно утвердился на троне, она полюбила сидеть на галерее ранчо Эспиноза и не спеша плести тростниковые циновки. Когда же богатство сделалось настолько чудовищным, что из Сан-Антонио в фургонах были доставлены мягкие кресла и круглый стол, она склонила темноволосую голову и окончательно смирилась со всем, что ей уготовила судьба.
Вот так выглядели король и королева. Но на самом деле они не играют никакой роли в этом рассказе, который следовало бы назвать "Повесть о том, как принцесса не растерялась и как мексиканский лев свалял дурака".
Принцессой была дочь королевской четы Хусефа О’Доннел. От матери она унаследовала мягкое сердце и смуглую красоту, от Бена О’Доннела – изрядный запас бесстрашия, здравый смысл и способность повелевать людьми. Стоило приехать из дальних краев, чтобы полюбоваться на такое сочетание достоинств.
Хусефа могла на полном скаку всадить пять из шести пуль в жестянку из-под консервов, вращающуюся на конце веревки, и в то же время часами возилась со своим белым котенком, наряжая его в самые дурацкие костюмы. Презирала перья, карандаши и бумагу, но могла в секунду подсчитать в уме, сколько барыша принесут тысяча пятьсот сорок семь бычков-двухлеток, если продать их по восемь с половиной долларов за голову.
Каждую милю ранчо Эспиноза Хусефа обследовала верхом на лошади. Все ковбои на этой территории обожали принцессу и были ее верными вассалами. Когда же Рипли Дживенс, старший одной из ковбойских партий Эспинозы, увидел ее впервые, он тут же решил породниться с королевской семьей.
Наглая самонадеянность? Не соглашусь. В те времена на землях техасского округа Нуэсес человек был человеком. И титул короля скотопромышленников вовсе не означал, что в жилах его носителя течет голубая кровь. Подчас его случалось носить и тем, кто просто обладал выдающимися способностями по части кражи и угона скота.
Как-то раз Рипли Дживенс отправился верхом на ранчо "Два Вяза", чтобы разузнать насчет запропастившихся куда-то бычков-однолеток. Назад он выехал поздно, и солнце уже достигло горизонта, когда он оказался у брода Белой Лошади на реке Нуэсес. От переправы до его лагеря было добрых шестнадцать миль, до усадьбы ранчо Эспиноза – двенадцать. День выдался нелегкий, и Дживенс решил заночевать у переправы. Река в этом месте образует широкую заводь. Берега покрыты деревьями и кустарником, а в пятидесяти ярдах от заводи находится поляна, заросшая густой травой. Тут тебе и корм для коня, и постель для ковбоя.
Дживенс привязал лошадь, после чего сел, прислонившись к дереву, и свернул самокрутку. Но тут из зарослей, обрамлявших реку, внезапно донесся раскатистый рык. Лошадь, почуяв опасность, зафыркала и заплясала на привязи. Дживенс, продолжая попыхивать табачком, на всякий случай провернул барабан шестизарядника на один щелчок. Здоровенная панцирная щука шумно плеснулась в заводи. Молодой кролик обскакал ближайший куст и уселся, поводя усами и с иронией поглядывая на ковбоя. Лошадь снова взялась щипать траву.
Осторожность не помешает, особенно когда на закате солнца мексиканский лев, как в Техасе называют пуму, распевает у водопоя. Может статься и так, что его песня как раз о том, что телята и барашки в последнее время встречались редко и что он горит желанием познакомиться непосредственно с вами.
В гуще травы нашлась пустая жестянка из-под консервов, брошенная каким-то проезжим. При виде ее Дживенс даже крякнул от удовольствия. В кармане его куртки имелось немного молотого кофе. А кофе покрепче и табак – что еще нужно ковбою?
В две минуты Рипли развел небольшой костерок. Прихватил жестянку и направился к заводи. Но не доходя дюжины шагов до берега, заметил слева отличную лошадь под дамским седлом, неторопливо щипавшую траву. Над водой, склонившись, стояла Хусефа О’Доннел. А в десяти ярдах правее нее за густыми ветвями саквисты Дживенс разглядел мексиканского льва. Его янтарные глаза сверкали голодным огнем; в шести футах от этих глаз подрагивал кончик хвоста, вытянутого, как у пойнтера в стойке. Зверь едва заметно покачивался на задних лапах – именно это делают все представители семейства кошачьих перед прыжком.
Револьвер Дживенса вместе с поясом валялся в траве, отсюда до него было добрых тридцать пять ярдов, поэтому он с хриплым воплем кинулся между львом и принцессой.
Схватка вышла короткая и довольно беспорядочная. Сойтись с хищником Рипли не удалось – еще до того он услышал пару негромких выстрелов и заметил в воздухе двойную дымную полосу. В следующую секунду туша мексиканского льва с огромной скоростью обрушилась ему на голову и повергла на землю. Ему запомнилось, что он заорал: "Эй, ты, так не по правилам!", а затем выполз из-под туши зверя, извиваясь, как червяк, с набитым травой и песком ртом и здоровенной шишкой на затылке, которым его угораздило хлопнуться о корень вяза. Лев лежал без движения. Раздосадованный вконец и еще не пришедший в себя, Рипли погрозил ему кулаком – и обернулся.
Хусефа стояла все на том же месте, перезаряжая свой оправленный в серебро револьвер тридцать восьмого калибра. Особенно напрягаться на сей раз ей не потребовалось: голова зверя представляла собою куда более крупную мишень, чем жестянка на веревке. На губах девушки и в ее бархатных глазах играла насмешливая улыбка.
Незадачливый спаситель едва не сгорел от такого конфуза. Ему представился случай, о котором он беспрестанно мечтал, но все закончилось нелепой комедией, вроде тех водевилей, что представляют на ярмарках.
– Это вы, мистер Дживенс? – проговорила Хусефа своим медовым контральто. – Вы едва не испортили мне выстрел своими воплями. Вы случайно не ушиблись, когда упали?
– О, нет, не беспокойтесь, – стараясь выглядеть невозмутимым, ответил Рипли.
Подавленный поражением, но не потерявший присутствия духа, он наклонился и вытащил из-под туши зверя свою превосходную в прошлом шляпу. Теперь и шляпа выглядела так, словно ее специально подготовили для комического номера. Затем он опустился на колени и нежно погладил свирепую, скалящуюся окровавленными клыками, голову мертвого мексиканского льва.
– Бедный Билл! – с глубокой горечью произнес Дживенс. – Такой печальный конец, старина!..
– Что вы говорите? – быстро спросила Хусефа.
– Вы, конечно, не могли знать, мисс Хусефа… – продолжал Дживенс с видом человека, в сердце которого великодушие борется с глубочайшим горем. – Нет, вы, конечно, не виноваты. Я, хоть и пытался спасти его, но не сумел вас предупредить.
– Что значит – спасти? Кого?
– Билла. Я весь день напролет искал его. Он уже второй год как стал общим любимцем в нашем лагере. Эх, бедолага! Он ведь и собачку не обидел бы… Парни просто рехнутся, когда узнают. Должно быть, он просто хотел поиграть с вами…
Черные глаза Хусефы упорно сверлили ковбоя, но Рипли с честью выдержал испытание. Он скорбно стоял, задумчиво ероша свои русые кудри. В глазах его была натуральная печаль, но ни капли упрека.
Хусефа дрогнула.
– Что же он тут делал, этот ваш любимец? – спросила она, пуская в ход свой последний козырь. – Ведь у брода Белой Лошади вообще нет никакого лагеря.
– Да этот разбойник еще вчера удрал, – не запнувшись ни на миг, ответил Дживенс. – Диву даюсь, как это еще койоты его до смерти не напугали. Видите ли, мисс, на прошлой неделе Джим Уэбстер, наш конюх, притащил в лагерь щенка терьера. Так этот щенок прямо всю жизнь Биллу отравил: гонял по округе, часами грыз его хвост, отталкивал от миски. Дошло до того, что, когда ложились спать, Билл забивался под одеяло к кому-нибудь из парней, лишь бы подальше от терьера. Видать, тот довел-таки его до крайности, вот он и удрал.
Хусефа взглянула на тушу свирепого хищника. Рипли ласково похлопал его по передней лапе, одного удара которой было бы достаточно, чтобы свалить наземь годовалого бычка. На оливково-смуглом лице девушки выступил густой румянец. Взгляд ее смягчился, а густые, как опахала, ресницы на мгновение опустились. Исчезло насмешливое выражение.
– Мне жаль, – сказала она, – но он был очень большой и прыгнул так высоко, что я…
– Старина Билл просто проголодался, – перебил ее Дживенс, словно спеша заступиться за покойника. – Мы всегда заставляли его прыгать перед кормежкой. Чтобы получить лишний кусок мяса, он валился навзничь и начинал кататься, как котенок. Думаю, что, приметив вас, он решил, что вы дадите ему перекусить.
Внезапно глаза Хусефы широко распахнулись.
– Но ведь я же могла застрелить вас! – энергично воскликнула она. – Вы бросились как раз между мной и зверем. Вы рисковали жизнью, чтобы спасти своего любимца! Это замечательно, мистер Дживенс. Мне по душе люди, которые любят животных.
Да-да, сейчас в ее взгляде светилось самое настоящее восхищение! Из пепелища позора на глазах рождался герой. Рипли придал своему лицу выражение, которое, по его мнению, могло бы обеспечить ему самое высокое положение в Обществе защиты животных.
– Я всегда их любил, – скоромно сообщил он. – Лошадей, собак, кошек, мексиканских львов, коров, овец, аллигаторов…
– Терпеть не могу аллигаторов! – мгновенно возразила Хусефа. – Вонючие, подлые твари!
– Я разве упоминал аллигаторов? – спохватился Дживенс. – Разумеется, я имел в виду антилоп.
Уязвленная совесть Хусефы толкнула ее еще дальше. С покаянным видом она протянула руку, в глазах ее заблестели слезинки.
– Прошу вас, простите меня, мистер Дживенс! Ведь я слабая женщина, и неудивительно, что я испугалась. Мне бесконечно жаль, что я погубила вашего Билла. Если бы я знала!..
Рипли принял протянутую руку и удерживал ее в своей, всячески изображая мучительную борьбу между великодушием и горечью скорби. Наконец стало очевидно, что Хусефа прощена и оправдана.
– Прошу вас, даже не упоминайте об этом больше, мисс. Своим видом Билл мог напугать кого угодно. Уж как-нибудь я объясню это своим парням.
– Правда? И вы не станете меня презирать? – Хусефа доверчиво придвинулась поближе к Рипли. Глаза ее смотрели нежно и ласково, в них светилась пленительная мольба. – Я сама возненавидела бы всякого, кто посмел бы поднять руку на моего котенка. И как благородно с вашей стороны, что вы пытались спасти его, рискуя жизнью! На свете мало людей, которые отважились бы на такой поступок.
Тем временем сгустились сумерки. Разумеется, и помыслить было нельзя, чтобы мисс Хусефа отправилась в усадьбу без провожатого. Дживенс оседлал своего коня, несмотря на его открытое недовольство, и присоединился к девушке.
Так они и скакали рядом – принцесса и человек, чье сердце было полно любви к животным. Запахи влажной плодородной прерии и только что распустившихся цветов окутывали их благоуханными волнами. Вдали на холме затявкали койоты. Опасности никакой, и все-таки…
Хусефа подъехала ближе. Ее маленькая точеная ручка словно что-то искала в воздухе, и Рипли накрыл ее своей сильной рукой. Лошади пошли в ногу. Пальцы обеих рук – мужской и девичьей – переплелись, и девушка проговорила:
– Раньше я никогда ничего не боялась. Но все-таки по-настоящему страшно было встретиться с мексиканским львом, к тому же таким огромным! Бедный Билл… Я так рада, что вы решили проводить меня…
О’Доннел восседал на галерее, в темноте был виден только огонек его сигары.
– Хэлло, Рип! – гаркнул он. – Это ты?
– Он немного проводил меня, – сказала Хусефа. – Я сбилась с дороги в сумерках и немного запоздала.
– Весьма обязан, – рыкнул король скотопромышленников. – Заночуй здесь, Рип, а в лагерь отправляйся завтра с утра.
Дживенс, однако, не пожелал остаться. На рассвете нужно было отправить к покупателю гурт быков. Поэтому он вежливо распрощался и ускакал в лагерь.
Часом позже, когда в доме уже были погашены огни, Хусефа в одной ночной сорочке прошлепала босиком к двери своей комнаты и крикнула королю, чья спальня располагалась по другую сторону коридора:
– Слышишь, па! Помнишь того мексиканского льва, которого прозвали Рваный Дьявол? Он насмерть задрал Гонсалеса, пастуха мистера Мартина и в придачу полсотни телят на ранчо Салада. Сегодня у брода Белой Лошади я свела с ним счеты. Этот негодяй прыгнул, а я всадила ему две пули в башку из моего тридцать восьмого. Я его сразу узнала по левому уху – старый Гонсалес, отбиваясь, изуродовал его своим мачете. Выстрел получился что надо, па, ты мог бы позавидовать!..
– Ты у меня настоящая молодчина! – сонно прогромыхал Бен из сумрака своей королевской опочивальни.
Вождь краснокожих
Дельце, на первый взгляд, показалось нам выгодным… Но погодите, дайте-ка я все расскажу по порядку.
Мы с Биллом Дрисколлом в ту пору подвизались на Юге, в Алабаме. Там-то нас и осенила блестящая идея насчет похищения. Должно быть, как позже говаривал Билл, нашло на нас временное помрачение ума, – да только поняли мы это гораздо позже.
Есть там один городишко, плоский, как днище сковородки, и, конечно, называется он Вертис, то есть "Вершины". Живет в нем безобидная и всем на свете довольная деревенщина.
Капитала у нас с Биллом в то время было долларов шестьсот на двоих, а требовалось нам еще как минимум две тысячи для одной операции с земельными участками в Западном Иллинойсе. Вот мы и толковали об этом, сидя на крылечке гостиницы в Вертисе. Похищение с последующим выкупом, убеждал меня Билл, провернуть здесь куда проще, чем там, где регулярно выходят газеты, которые тут же поднимут вой и разошлют во все стороны переодетых репортеров. К тому же городишко не сможет выслать за нами вдогонку никого, кроме какого-нибудь помощника шерифа да пары соседей жертвы.
Выходило вроде бы недурно.
Жертвой мы выбрали единственного сына самого видного обитателя Вертиса. Звали его Эбенезер Дорсет. Это был человек почтенный и весьма прижимистый, скупавший просроченные закладные и ведавший воскресными церковными сборами. Мальчишке на вид можно было дать лет десять, лицо у него сплошь было усеяно веснушками, а волосы имели приблизительно такой же цвет, как обложки журналов в киосках на железнодорожных станциях. Мы с Биллом прикидывали, что Дорсет-старший, не раздумывая, выложит нам за свое чадо две тысячи, и на меньшее решили не соглашаться.
Милях в двух от городка находилась небольшая гора с пологими склонами, поросшими густым сосняком. В дальнем склоне этой горки имелась пещера. Там мы сложили запас провизии и приступили к осуществлению нашего плана.
Однажды вечером мы проехались в двуколке мимо дома старика Дорсета. Мальчишка шлялся на улице и пулял камнями в котенка, вскарабкавшегося на забор.
– Эй, парень! – окликнул его Билл. – Хочешь прокатиться и получить пакетик леденцов?
Мальчишка, не долго думая, зафигачил Биллу прямо в глаз обломком кирпича.
– Так, – сказал Билл, перелезая через борт повозки и держась за физиономию. – Это будет стоить старику лишних пятьсот долларов…
Парень, скажем прямо, дрался, как средних размеров гризли, но мы все-таки его скрутили и затолкали на дно повозки. Добравшись до места, мы отвели его в пещеру, а лошадь я привязал в сосняке. Как только стемнело, я отвез двуколку на ферму, где мы ее взяли напрокат, а оттуда вернулся пешком.
Гляжу: Билл заклеивает пластырем ссадины на своей физиономии. За скалой у входа в пещеру пылает костер, а наш парень с двумя ястребиными перьями в рыжих патлах не сводит глаз с закипающего кофейника.