ДЕТИ РИНОДЕРМЫ
В семье лягушки Ринодермы отец проглатывает своих детей еще в младенческом возрасте. И это не за какие-то проступки, не в качестве меры наказания - отец Ринодерма глотает своих детей из соображений профилактических, чтобы оградить их от пагубного влияния внешней среды. Ведь ни для кого не секрет, что влияние среды сплошь и рядом противоположно влиянию родителей, вот Ринодерма и глотает свое потомство, чтобы в одном лице совместить и родителя, и среду. Ну, конечно, держит он их в специальном помещении, в так называемом голосовом мешке (чтобы детям был слышен голос родителя).
- И чего вы их там держите? - удивляются соседи лягушки. - Вы посмотрите на наших детей: только вылупились, мы их сразу же - в воду. Пускай плавают, привыкают к самостоятельности, набираются сил…
- Знаем мы эту воду, - отвечает отец Ринодерма. - ничего в ней не наберешься, кроме простуды.
- Но ведь нужна же детям какая-то среда…
- Среда?! - повышает голос отец Ринодерма, чтобы дети там, в голосовом мешке, хорошо его слышали. - чтобы в ней утонуть? Чтобы она подхватила, закрутила и понесла по течению?.. Родители - вот среда! И никакой другой среды детям не требуется!
Отец Ринодерма очень любит своих детей, и он выпускает их из мешка лишь тогда, когда они совершенно вырастут. И тогда они, взрослые лягушки, впервые видят окружающий мир, видят, как светит солнце, как плещет о берег вода и как плывут по воде…
- Папа, кто это там плывет?
- Это? Разная шантрапа… головастики…
Головастики… Как они плещутся там, в воде… Такие маленькие и такие веселые…
- Посмотрим, что из них вырастет, - говорит отец Ринодерма.
Головастики… Счастливая пора, не похожая на жизнь взрослых лягушек… Дети Ринодермы, уже взрослые дети, смотрят на эту счастливую пору, на чужую счастливую пору, и вздыхают:
- Мы никогда не были головастиками…
Это грустно - вот так смотреть и вздыхать о том, чего не было и уже никогда не будет… Быть головастиком - о, это может понять лишь тот, кто никогда, никогда не бывал головастиком…
ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ ОЛУША ИЗ РОДА ОЛУШЕЙ, ИЗ СЕМЕЙСТВА ОЛУШЕЙ, ИЗ ОТРЯДА ВЕСЛОНОГИХ
Детство, раннее детство, счастливая пора, когда тебя уже снесли, но ты еще не успел вылупиться! И лежишь ты, спеленатый скорлупой, и чувствуешь тепло, хотя и не знаешь, откуда оно исходит. Ты можешь думать, что оно исходит от всего мира, можешь смело заблуждаться на этот счет, потому что ведь ты не знаешь, что рожден на севере. Между севером и тобой собрано все тепло этого холодного мира: отец и мать.
Ты поймешь, как холоден этот мир, когда покинешь свое яйцо, и тебе захочется вернуться назад, и ты будешь тыкаться носом в скорлупу своего разбитого детства, но назад пути нет, в жизни назад пути нет.
Правда, родители пытаются оградить тебя от воздействия внешнего мира: весь полярный холод они берут на себя и отдают его тебе в виде тепла. Они превращают холод в тепло, как это делают все родители.
Время идет, ты растешь, поправляешься, родители худеют, мельчают. Жизнь идет…
И вдруг родители спохватываются; кого мы растим? Такой здоровенный Олуш, а что он умеет?
- Я сто раз говорил, - в сто первый раз говорит отец, - не так надо воспитывать. Надо приучать к самостоятельности еще в яйце.
- Прямо-таки в яйце! - сердится мать. - Ты прежде снеси яйцо, а потом воспитывай!
Понимает мама: отец не снесет. А раз не снесет, то и нечего разговаривать. Но разговаривать надо: Олуш уже больше родителей, а что он умеет? И, переговорив по этому поводу, родители идут на крайние меры: перестают Олуша кормить.
Когда родители не кормят, трудно поверить, что это твои родители. Может, тебя снес кто-то другой, а эти потом наложили лапу? (Это может быть верно в обоих значениях: олуши высиживают птенцов, накладывая на яйцо лапу, и они не прочь наложить лапу на чужое яйцо.) И ты начинаешь думать: наверно, тебя украли у настоящих родителей, как это бывает в вашем роду.
После этого ты падаешь в воду. Ты вываливаешься из гнезда и летишь вниз со скалы. Почему? Причин более чем достаточно.
Может быть, ты ослабел от голода и не смог удержаться в гнезде. Может, ты сам не захотел удержаться - потому что зачем тебе такая жизнь? А может, ты решил поискать настоящих родителей? Все может быть…
Но родители думают: "Олуш взялся за ум. Вот его первый самостоятельный шаг - из гнезда в морскую пучину. Мы сами так начинали, причем в еще более холодные времена".
- Помнишь, отец, наши с тобой времена?
- Помню, мать…
И пока они вспоминают свои времена, тебя уносит все дальше и дальше. Много дней тебя носит по холодным волнам, и где-нибудь далеко-далеко, за десятки километров от дома, ты отрываешься от воды и летишь…
Ты летишь, Олуш, хотя ты не умеешь летать, хотя тебя не приучили летать, потому что таким было твое воспитание. Но ты летишь… И другие олуши, совсем чужие родители, глядя на тебя, думают, что, может быть, это их родной Олуш. И чужой отец говорит в сто третий, а может быть, в сто тридцатый раз:
- Я всегда говорил.
И чужая мать отвечает ему:
- Ты говорил? Это я всегда говорила.
ПРОБЛЕМЫ
Медведи в своих семьях дружно живут и все одинаково называются: отец - Медведь, мать - Медведица, а ребенок у них - Медвежонок.
И волки одинаково называются: отец - Волк, мать - Волчица, а ребенок - Волчонок.
У каждого дикого зверя в семье все одинаково называются: Лев - Львица - Львенок, Тигр - Тигрица - Тигренок, Заяц - Зайчиха - Зайчонок. Все, так сказать, в семье на одной фамилии.
Но стоит одомашниться, зажить своим домом - не норой, не дуплом, не берлогой, а именно домом, ну, пусть не домом, а хлевом, конюшней или курятником, - и сразу семья уже не семья и фамилия уже не фамилия.
Допустим, барана зовут Баран. Почему бы и жене его не называться Баранихой? Так нет же, она - Овца, она сама по себе. И сын у них с Бараном сам по себе: не Бараненок, не Овчонок, а Ягненок.
А у Кабана жена Свинья. Разве это Кабану приятно? Не мудрено, что дети у них - Поросята, ни в мать, ни в отца.
Курица жалуется;
- Уж как я своих высиживала, как над ними квохтала… Думала, Курчата вылупятся, а вылупились Цыплята… А муж о Петушонке мечтал. До сих пор сердится, что не высидела ему Петушонка.
Как же, высидишь его, Петушонка. Какая-нибудь Ворона - и та высидит себе Вороненка, бездомная Галка - и та высидит Галчонка… А тут все условия: и специальный насест, и оборудованный курятник, со всеми, можно сказать, удобствами, - а кого мы высиживаем? Стыдно сказать: Цыплят! Как будто их не Куры, а, простите, Цапли высиживают.
Вот как бывает у большинства домашних животных.
С одной стороны, конечно, хорошо, что нет прежней дикости, когда глава семьи навязывал всей семье и свою фамилию, и свою волю. Но, с другой стороны, - как же тогда семья? Что это за семья, если один в ней - Баран, другая - Овца, а третий - и вовсе Ягненок?
Всякий раз приходится волноваться: вырастет ли из Ягненка Баран? А если не вырастет из Ягненка Баран, то что же тогда из него вырастет?
Может быть, Ягуар?
Пока живешь в лесу, в дикости, не знаешь всех этих проблем, но стоит одомашниться, цивилизоваться - вот тут-то и возникают проблемы.
ПУТЬ ЗАЙЦА
Зайчонок-Беляк не знает ни крова, ни родительской ласки. Едва он откроет глаза, родители врассыпную. Бывают дети, от которых родителям хочется врассыпную, но здесь дело не в детях. Конечно, можно друг друга держаться, когда имеешь крепкие копыта или рога, но когда нет ничего, кроме длинных ушей, за что ж тут держаться?
И родители, наскоро покормив малыша, припускают в разные стороны, предоставляя Зайчонку самому подниматься на ноги и выбирать жизненный путь.
Пройдет Зайчонок немного, а там, глядишь, какая-нибудь Зайчиха, сбежавшая от собственных детей:
- Ой ты, мой бедненький, иди я тебя покормлю! Где-то и мой вот так же бродит…
И вторая Зайчиха покормит, и пятая, и десятая, так что, пока Зайчонок в возраст войдет, порядочно родителей переменит! Все чужие - и все свои.
У тех, понятно, у кого зубы да когти, - все чужие. У тех, у кого рога и копыта, - все свои.
Ну, а у тех, у кого нет ни того, ни другого, - все чужие и все свои. И потому у них главный закон - врассыпную.
ОПЫТ САВКИ
Яйцо утки Савки само себя высиживает. Не то чтобы у Савки не хватало для него тепла - у матери всегда хватит тепла, да и у отца при желании. Но ведь никакой родитель не высидит яйцо так, как оно само себя высидит.
- Я, брат, в твоем возрасте ни на кого не рассчитывал, сам себя согревал. А как же иначе? Если сам тепла не имеешь, на чужое рассчитывать не приходится.
Яйцу утки Савки не приходится рассчитывать на чужое тепло: родители скрылись, оставив ему лишь свой педагогический метод. И по этому методу каждый высиживает себя сам. Не можешь высидеть себя сам, не надейся, что тебя кто-то высидит!
СУДЬБА ВУНДЕРКИНДА
Чирок-Свистунок вышел из яйца, как выходит на сцену артист, небрежным движением отбросив край тяжелого занавеса. Чирок-Свистунок отбросил плотный занавес скорлупы и, нимало не смутясь, вышел на сцену жизни.
И сразу все пришло в движение, а кое-где даже послышались аплодисменты. Это хлопали родственники из родного семейства утиных.
Кто-нибудь другой наверняка бы смутился и стал раскланиваться, но Чирок-Свистунок не стал раскланиваться, а просто пошел по сцене жизни, как это делают актеры в том самом расцвете таланта и сил, когда уже есть умение ходить и еще не утрачена способность к передвижению.
Семейство утиных пришло в полный восторг:
- Смотрите, он бегает! Вот увидите, вырастет из него Бегунок!
- Нет, из него вырастет Нырок: поглядите, как он ныряет.
А Чирок-Свистунок и бегал, и нырял, - словом, резвился так, как можно резвиться в день своего рождения. В первый, самый первый день своего рождения.
- В нашем роду еще не было бегунков, - припомнил кто-то из ближайших родственников. - Бегунки - это у куликов. У африканских.
- Горе мне! - вскричала несчастная мать. - Значит, ему придется бежать в Африку? Не пущу! - она хотела уже сейчас его удержать, но Чирок-Свистунок нырнул, и все семейство вздохнуло с облегчением:
- Да нет, это будет Нырок. Настоящий Нырок, из нашего семейства. Он останется среди нас. И никто не пошлет его в Африку.
- Я его не пущу, - говорит счастливая мать.
А когда доходит до воспитания, слово получает дядя Нырок.
- Я в его возрасте не умел нырять, - вспоминает дядя Нырок. - Я уже потом научился. А он, поглядите-ка, с первого дня… Да, им, сегодняшним, легче, чем было нам, им все дано с первого дня…
Постепенно Чирок вырастает. Не слишком вырастает, он остается самым маленьким в семействе утиных, но немножко он все-таки вырастает. И становится взрослым. Хотя, увы, не Нырком. Все ждут, что он станет Нырком, помня, как он в детстве нырял, какие подавал надежды, - но он не только не стал Нырком, он даже разучился нырять…
- Я в детстве не подавал никаких надежд, - гордо заявляет дядя Нырок, - я совсем не умел нырять, и если я чего достиг… - дядя Нырок надолго уходит под воду, показывая, чего он достиг, и, выныривая, подводит итог: - В нашем деле главное - тренировка!
КАК СТАТЬ МЕДВЕДЕМ
Разве медведь рождается медведем? Он рождается таким маленьким, что его ничего не стоит спутать с кроликом. Но он вырастает в тысячу раз и в результате становится не кроликом, а медведем.
Потому что никто не показывает ему, какой он маленький, все делают вид, что он большой. Пусть, мол, сам растет, за уши его все равно не вытянешь. Кролика вон тянут за уши, а каким он вырастает?
И, видя, что никто ему не помогает расти, медвежонок начинает расти самостоятельно и все старается делать самостоятельно.
Потому что он знает: медведями не рождаются - родиться можно самое большее - медвежонком.
ИНСТИНКТ СОПРОВОЖДЕНИЯ
Стоит Лосенку отбиться от матери, и он не знает, куда идти. Ведь он сам не выбирает дорог, он лишь сопровождает тех, кто выбирает дороги.
Пройдет мимо корова - Лосенок за коровой пойдет.
Пройдет лошадь - пойдет за лошадью.
А медведь пройдет - Лосенок увяжется за медведем. Можно себе представить, куда его заведет медведь!
Но что делать, такой уж у Лосенка инстинкт - инстинкт сопровождения большого животного. Кто побольше, за тем и иди. Неважно куда, но иди. Потому что сам ты не выбираешь дорог, ты лишь сопровождаешь тех, кто выбирает дороги.
БЕРЕГИТЕСЬ ОБЛИЗЫВАТЬ ЛОМЕХУЗУ!
Вам никогда не случалось облизывать Ломехузу? Тот, кто однажды его облизал, непременно оближет вторично, а тот, кто облизал вторично, наверняка оближет и в третий раз.
Начинается все, конечно, с первого раза. Сидите вы с приятелями, отдыхаете после работы, - надо же когда-нибудь и муравью отдохнуть, - и вдруг кто-нибудь говорит:
- А что? Может, есть какие-нибудь предложения?
Уточнять не требуется: все предложения сводятся к тому, чтобы облизать Ломехузу.
А что делать? На работе наш брат муравей знает, что делать, а вот что ему делать на отдыхе? Когда, как говорится, нечего делать?
Есть предложение облизать Ломехузу.
- За успех дела! - говорят бывалые муравьи.
Наш брат муравей любит облизывать за успех дела, потому что даже на отдыхе не может забыть о делах. И даже если вам никогда не случалось облизывать Ломехузу, то теперь это случится, потому что как не облизать за успех дела? Будто вы не наш брат муравей.
С непривычки вам, конечно, ударит в голову. И не только с непривычки: привыкнуть к этому нельзя (хотя и отвыкнуть тоже довольно трудно). Такой уж он, Ломехуза: прежде всего он ударяет в голову. Впрочем, вам теперь все равно. Вы облизываете по второму и третьему разу и уже кричите, как бывалый муравей:
- За успех дела!
И просите повторить. И снова облизываете.
А потом, когда домашние спросят, где это вы нализались, вы не скажете им ничего вразумительного, и они огорчатся и будут причитать:
- Бедные наши дети! Несчастные наши дети!
И будут совершенно правы. Потому что Ломехуза опустошает наш муравейник, уничтожает наше потомство, пока мы его облизываем. И сколько б мы ни облизывали его за успех дела, никакого успеха не будет, не будет, будет пустой муравейник, без единого муравья…
Берегитесь облизывать Ломехузу!
КОГДА СТАРИК МАНТИСПА БЫЛ МОЛОДЫМ…
Когда старик Мантиспа был молодым и его никто не называл стариком Мантиспой, хотя он тогда уже был хитер, как старик, при всей непоседливости своего юного нрава, - так вот, молодой Мантиспа был непохож на Мантиспу-старика, как личинка непохожа на взрослое насекомое, потому что молодой Мантиспа был личинкой, а старый - вполне сложившимся стариком. Впрочем, как сказано, он уже тогда был хитер, как старик, хотя у него еще не было сетчатых крыльев.
- Давно это было, а помнится, как сейчас… - Как каждый старик, Мантиспа любит вспоминать молодость. - И появились в наших краях пауки-волки. Ликосиды - так называли они себя на языке древних римлян, но этот язык у нас мало кто знал. А так как волки называли их пауками, а пауки называли их волками, то в народе их называли пауками-волками, вложив в это название ненависть и к тем и к другим.
Сам старик Мантиспа - из семейства мантиспид, не последнего в отряде сетчатокрылых. А отряд сей, да будет известно каждому, входит в целый отдел Насекомых С Полным Превращением (то есть таких насекомых, которые в молодости одни, а в старости - совершенно другие). Словом, у старика Мантиспы есть про что рассказать, и если вы послушаете его, то сразу почувствуете себя умней, хотя, конечно, вы и без того себя глупым не чувствуете.
- Говорят, в Италии таких пауков называют Тарантулами - в честь города Таранта. Но я в Италии не был, города этого не видал. А чего не видал, про то я не рассказываю, - скромно замечает Мантиспа, хотя он, поверьте, многое повидал. - Словом, появились в наших краях эти пауки-волки. Я тогда еще был совсем молодым - ну, как наши личинки. Жил себе, не задумывался: день прошел - и ладно, впереди много дней. И вдруг слышу: народ в панике. В чем дело? А дело-то было в этих самых пауках-волках. Пока их немного, а когда расплодятся? Паучица вон уже с коконом ходит, колыбельные песни разучивает: "Баю-бай, баю-бай, рот пошире разевай…" Словом, вижу я: боится народ. Думаю: надо помочь народу. И пошел я к этим волкам, прямо в их логово. Вижу - кокон, действительно. Плодиться на думали пауки. Паучица-волчица ждет не дождется потомства. Ладно, думаю, пускай ждет. И пускай, думаю, не дождется.
Дальнейший рассказ старика Мантиспы не вызывает у слушателей одобрения. Выходит, этот герой не с врагом воевал, а уничтожал мирное, больше того - детское население. Прямо в коконе. Паучица-волчица свои колыбельные песни поет, а в коконе у нее уже не детишки, а Мантиспа, разевающий рот, как учит колыбельная песенка.
- Я выполнял свой долг, - говорит старик Мантиспа. - Я уничтожал зло в зародыше.
Уничтожать-то уничтожал, но пока уничтожал, сам его понабрался. Слишком уж ему по вкусу пришлась эта песенка: "Баю-бай, баю-бай, рот пошире разевай!" И хоть он не стал в полном смысле пауком-волком, но когда он вышел из кокона, его уже было не узнать: он превратился в настоящего хищника. А ведь как хорошо начинал, хотел уничтожить зло в зародыше, а вырастил еще большее зло. Таково развитие Насекомых С Полным Превращением: они начинают всегда не так, как кончают.