Капитан Старой черепахи - Линьков Лев Александрович

В книгу Льва Линькова вошли повесть "Капитан Старой черепахи" о борьбе с контрреволюционным подпольем на юге страны в первые годы Советской власти, и цикл "Пограничные рассказы" о борьбе пограничников с врагами советской власти.

М., Молодая гвардия, 1959

Художник К. Кащеев

Содержание:

• • Капитан "Старой черепахи" - (повесть) 1

  • Часть первая 1

  • Часть вторая 22

• • Пограничные рассказы 40

  • "Пост семи героев" 40

  • Источник жизни 43

  • Северное сияние 45

  • Заслон у Большой зарубки 47

  • Обыкновенная операция 52

  • Концерт по заявке 55

  • Яблони в цвету 57

• • Об авторе 59

• Примечания 59

Лев Линьков
Капитан "Старой черепахи"
повесть
и
Пограничные рассказы

Капитан "Старой черепахи"
(повесть)

Часть первая

Глава I

Поезд подходил к Одессе после полуночи, и Андрей был рад этому: он не хотел попадаться на глаза лю­дям, хотя едва ли кто и узнал бы сейчас в нем, не­бритом, усталом, прихрамывающем, некогда бравого моряка.

Восемь суток тащился от Киева товарно-пассажир­ский состав, и все эти восемь суток Андрей почти не вылезал из теплушки: ноющая боль - в правом бед­ре открылась рана - вынуждала его сидеть на до­щатых нарах и пить воду из чайников соседей.

В вагоне было тесно, душно и грязно. Едкий сме­шанный запах табака, пота и карболки - в Киеве санитары опрыскали всю теплушку - не мог выве­триться, несмотря на то, что днем во время движения поезда дверь держали открытой.

На остановках теплушка превращалась в осаж­денную крепость: желающие попасть в вагон тщетно

барабанили в дверь. "Сами на головах друг у друга едем!" - кричали им в ответ.

Андрей окончательно извелся от этой езды. А уж он ли не привык ко всяким дорожным мытарствам? Боль в ране сверлила и сверлила - ни лечь, ни встать. Впрочем, лежать было и негде. Счастье, что еще на­шлось местечко на верхних нарах между ехавшим на­легке красноармейцем и бойкой бабенкой, должно быть спекулянткой, - она везла полную корзину съест­ного. Андрей сидел в тоскливой полудреме, присло­нившись спиной к чемодану.

К ночи ему стало легче. Он осторожно спустился вниз, протиснулся к приоткрытой двери и с наслаждением вдохнул свежего воздуха, в котором ему по­чудился запах моря.

Завтра он увидит его просторы, голубые дали, шумный порт, стройные мачты кораблей, белую баш­ню Воронцовского маяка на краю главного мола.

Завтра он увидит солнечную Одессу, ее прямые улицы в зелени каштанов и акаций. Приморский буль­вар, старинную чугунную пушку у биржи, горластый Греческий базар, уютные домики Молдаванки.

Завтра он будет среди одесситов - порывистых, вечно спорящих, веселых жизнелюбцев.

Подумать только, что ведь всего год назад там хозяйничали интервенты!..

Представив себе спесивых, надменно улыбающихся английских офицеров, разгуливающих по Дерибасовской, и французских лейтенантиков и капитанов, по­пивающих украинское вино в ресторане "Бристоль", Андрей даже сплюнул со зла. "Завоеватели!.." Жаль, что его не перевели позапрошлой весной к Котов-скому, и он не смог сам расквитаться с этими сэрами и мусью.

Товарищи, приехавшие из Одессы после ее осво­бождения, говорили, что когда конница Котовского на галопе ворвалась в город, командующий экспедици­онным корпусом интервентов генерал Франше д'Эспере бежал из гостиницы в одном нижнем белье и едва успел взобраться на стоящий под парами крейсер...

Одесса, Одесса! Много лиха испытала ты и от немцев, и от Антанты, и от петлюровцев, от банд Тютюнника. Они грабили и терзали тебя, намеревались поставить на колени твоих гордых сынов, а ты все вынесла, все пережила и опять стала свободной...

Возвращение в родной город волновало Андрея, будило радужные надежды, но где-то в глубине соз­нания настойчиво возникала мысль, что он совершает ошибку. Вряд ли найдет он здесь то, к чему стремит­ся, вряд ли встретит старых друзей. Кто помнит его, кроме отца с матерью? От Катюши он не получал пи­сем почти год - все время переезжал с места на мес­то. Ее, наверно, и нет в Одессе: в последнем письме она сообщала, что собирается в Москву учиться.

Пожалуй, зря не остался он в армии и покинул товарищей, с которыми три года - всю гражданскую войну - делил и невзгоды и радости походной жизни; вместе переживал и горечь фронтовых неудач и сча­стье побед. Навестил бы родителей и вернулся обрат­но. Так ведь нет - его потянуло к морю.

Когда шла война, об этом не думалось. Трудовой люд бился за советскую власть. И эта борьба цели­ком захватила Андрея. Он видел, чувствовал, созна­вал: большевики ведут народ по правильному пути, другого пути нет - либо бери винтовку в руки, либо буржуи снова наденут тебе ярмо на шею.

Но когда Красная Армия вышвырнула с советской земли всех господ интервентов, панов, баронов и кня­зей с их белым войском, Андрея потянуло в родные места, потянуло властно, неудержимо. Так захотелось ему приклонить голову в отцовском доме, жить у мо­ря, что, не раздумывая, не слушая уговоров това­рищей, он демобилизовался первым из всех команди­ров. Многих не отпускали - по слухам, полк должен был вскоре выступить куда-то в Тамбовщину на по­давление кулацких банд, - а его не задерживали: уч­ли недавнее тяжелое ранение. Собрался Андрей одним духом. Сложил в фанерный чемоданчик бельиш­ко, сухари, несколько кусков пайкового сахара, нехит­рые подарки старикам, кружку, бритву, щетку сапож­ную - и на вокзал...

Андрей отдался думам, забыв о пестром, разноликом населении теплушки, которое шумно спорило о судьбах мировой революции и о новой экономиче­ской политике, обсуждало цены на хлеб и табак и прочее и прочее.

Кто-то пел "Реве та стогне Днiпр широкiй...", кто-то, хохоча, рассказывал анекдоты, кто-то пил само­гон. Кто-то усиленно расхваливал самодельные зажи­галки и предлагал за полбуханки ситного целых де­сять штук: "Погляди, работа-то какая, без отказа слу­жить будут. Ювелирная работа!" Четверо парней с ожесточенным азартом играли в карты.

Под потолком в жестяном фонаре вздрагивало пла­мя сальной свечи, и в полутьме лица людей казались неестественно желтыми и мрачными.

Андрею хотелось курить, но табаку не было. Поса­сывая холодную трубку и глядя в ночную степь, он с досадой вспомнил, что едет домой почти без денег.

- Дичаем, батенька, дичаем! - извлекая из меш­ка кукурузный хлеб, неожиданно обратился к Андрею сидевший у самой двери седой, но бодрый старик, оде­тый в ватную женскую кофту. - Вот, извольте знать, чтобы не отправиться к праотцам, я обменял на ку­курузу антикварную вазу и картину Айвазовского. Айвазовского - на кукурузу! - с горечью повторил старик. - От Киева до Одессы плетемся вторую неде­лю. Дожили!..

- По интервентам скучаешь? - с ехидцей спросил примостившийся на верхних нарах красноармеец.- А ты бы с ними и уплыл, коли не по нутру тебе ре­волюция.

- Глупости изволите говорить, милостивый госу­дарь,- перебил старик. - Я порядка требую. Я, из­вольте знать, профессор медицины. А в клинике у ме­ня нет ни медикаментов, ни перевязочного материала, ни белья. Мне лично ничего не надо, - с трудом пе­режевывая черствый хлеб, воскликнул профессор, - но как же лечить больных? Совдеп старается помочь, обещал выделить для врачей какие-то пайки, но что он может дать?

Профессор произнес последние слова, смешно всплеснув руками, и Андрей невольно улыбнулся.

- Изволите улыбаться! - еще более разволно­вался старик.- А вы знаете, кто сейчас орудует в Одессе? В Одессе орудует некий Яшка Лимончик.

- А кто он будет, твой Яшка Лимончик? - спро­сил маленький заскорузлый мужичок, перематываю­щий тут же рядом портянки.

- Главарь одесских бандитов, вот кто!.. Он тво­рит, что хочет.

- Вы бы, папаша, - извините, не знаю, как вас по имени и отчеству, - держали язык за зубами,- посоветовал старику Андрей.

- Папаша желает познакомиться с Губчека,- вставил подсевший в Раздельной бритоголовый муж­чина, лицо которого было до такой степени выщер­блено оспой, что казалось покрытым твердой бугри­стой коркой.

- Я не боюсь говорить правду. Я и в Чека скажу то же самое, - взъерошился профессор.

Рябой извлек из кармана портсигар и протянул Андрею:

- Чего с ним болтать, закуривай!..

Пронзительно засвистел паровоз. Стуча колесами на стыках рельсов, поезд перешел на другой путь и замедлил ход.

Снаружи кто-то с силой рванул дверь, и она, скри­пя, откатилась в сторону. Порыв ветра потушил ога­рок.

- Полундра! - влезая на ходу в вагон, крикнул высокий широкоплечий моряк и сбросил с плеча ме­шок, уступая дорогу взбирающимся в вагон новым пассажирам.

Голос моряка показался Андрею знакомым: "Ни­как это Серафим Ковальчук, боцман с эсминца "Сме­лый"?"

- Сима Пулемет, ты?

Моряк чиркнул зажигалкой и восторженно во­скликнул:

- Андрюха! Ермаков! Ты откуда, Альбатрос? Андрей погасил ладонью огонек зажигалки и по­жал приятелю руку.

- Все дороги ведут в Одессу! До Молдаванки попутчики, поможешь?

- Какой разговор! Вот встречка! С семнадцато­го года не виделись, с Севастополя...

Поезд вновь набрал скорость.

- Как вас... Сима! Вы не устали стоять на моей ноге? - послышался чей-то голос.

Пассажиры расхохотались. Не удержался и Ан­дрей: это не шутка, если Сима встанет на ногу!

- Для кого Сима, а для кого гражданин, - от­резал Ковальчук.

Желая рассмотреть нового собеседника, он опять чиркнул зажигалкой, но тот предупредил моряка, включив электрический фонарик, и в упор навел луч света на друзей.

Андрей прищурился от яркого света, но все же раз­глядел, что фонарик держит один из новых пассажи­ров - невысокий худой человек в кожаной тужурке и кожаной кепке. Рядом стоял совсем молоденький кур­носый паренек в шинели.

Человек в кожанке быстро обвел лучом фонаря всю теплушку. Черные уродливые тени метнулись по стенам и закопченному потолку.

В луче на мгновение возникали лица и фигуры пассажиров: испуганно вытаращенные глаза бойкой бабенки; притворившийся спящим заскорузлый му­жичок; склонившиеся над мешком картежники; де­ланно зевнувший и прикрывший рукой лицо рябой мужчина; профессор с куском хлеба в руке.

Человек в кожанке шагнул к двери, снова на­вел луч на Ермакова и Ковальчука и негромко сказал:

- Граждане, предъявите ваши документы!

Не успел Андрей извлечь из кармана бумажник, как Рябой сшиб с ног человека в кожаной тужурке, толкнул на Ковальчука паренька в шинели и на пол­ном ходу выпрыгнул из вагона.

Все это произошло так внезапно, что никто не смог задержать беглеца. Человек в кожанке стремительно вскочил и ринулся за ним в темную степь.

Паренек в шинели вытащил из кармана пистолет, на миг задержался в дверях, словно подбадривая се­бя, что-то крикнул и прыгнул вслед за товарищем.

Пронзительный свисток паровоза заглушил выст­релы.

- Отчаянные ребята! - протянул Ковальчук.

- Чека контриков ловит, - пояснил кто-то из красноармейцев.

На полу остался оброненный чекистом электриче­ский фонарик. Вагон трясло, и круг света дрожал на потолке.

2

Море было тихим и голубым. Ночью эта голубиз­на казалась необъяснимой. Черное звездное небо, фио­летовый горизонт и голубая вода.

На легкой зыби медленно покачивался узкий длин­ный корпус подводной лодки. Борт о борт к ней бы­ла пришвартована небольшая шхуна. На фоне ночно­го неба едва заметно вырисовывался силуэт подвод­ного корабля и мачта парусного суденышка.

Тихо плескалась вода, скрипели трущиеся о ме­таллический корпус связанные из молодых тополей кранцы. Время от времени раздавались приглушен­ные отрывистые слова команды. Несколько матросов подхватывали ящики и тюки, поднятые краном из трюма подводной лодки, и передавали их людям со шхуны. Те, сгибаясь под тяжестью груза, переносили его по пружинящему трапу на свое судно.

С ходового мостика подводной лодки за погруз­кой молча наблюдал командир. На северо-востоке, в дымке тумана, смутно полыхало далекое зарево и мигал проблесковый огонь маяка. Там была Одесса.

Через два с половиной часа наступит рассвет. К это­му времени, приняв со шхуны продукты и пресную во­ду, подводная лодка будет уже далеко в море, дер­жа курс на Босфор. Изредка командир поглядывал на кормовую часть палубной надстройки, где стояли два человека: один в кожаном реглане, другой в брезен­товом рыбацком плаще и зюйдвестке. Командир не мог слышать, о чем они беседуют, да и не интересо­вался этим.

А человек в кожаном реглане - командир знал о нем лишь то, что его надо доставить на эсминец, встреча с которым предстоит у берегов южной Гре­ции, - говорил собеседнику:

- Вот все, что я хотел вам сообщить... Как буд­то погрузка закончена? - Он оглянулся и, повысив голос, позвал: - Антос!

Со шхуны на подводную лодку легко перепрыгнул шкипер - стройный худощавый мужчина в вельвето­вой куртке и кожаных брюках. Широко, по-морски расставляя ноги, он подошел к собеседникам.и прило­жил руку к обмотанной шелковым платком голове.

Во всей его осанке, в тонких чертах загорелого ли­ца, тонких, плотно сжатых губах, в блеске слегка при­щуренного левого глаза - правый глаз закрывала черная повязка - чувствовались самоуверенность и решимость.

- У вас все готово, Антос? - спросил человек в реглане.

- Все!

- Отлично! Вот ваш новый хозяин, Антос. Доста­вите его в Люстдорф... Груз сдайте Тургаенко.

Шкипер слегка поклонился пассажиру в рыбацком плаще, тот небрежно кивнул в ответ.

На востоке еще не начинал брезжить рассвет, ко­гда шхуна, опустив косые просмоленные паруса, ос­тановилась у песчаного берега, скрытого пеленой предутреннего тумана.

- Прикажете вас проводить? - шепотом спросил Антос.

Пассажир ответил не сразу. Пристально всматри­ваясь в пелену тумана, он словно чего-то ждал. Мат­росы держали наготове легкие карабины.

- Сегодня среда. Вы придете в субботу... - не поворачиваясь, произнес пассажир. - Провожать ме­ня не надо... Обождите десять минут; если все будет тихо, отплывайте... Сколько времени на ваших часах?

...Туман сгущался плотнее и плотнее, и погранич­ник, лежащий над обрывом в кустах дикой маслины, не мог уже разглядеть не только моря, но даже вытащенных на песчаный берег рыбачьих лодок и разве­шанных для просушки сетей.

Легкий прибой однообразно шуршал галькой. Где-то прокричал петух, ему откликнулся второй, третий...

"Скоро колонисты начнут коров доить... Хорошо бы сейчас выпить крыночку парного молока с теплым ржаным хлебом".

Пограничник облизал сухие, потрескавшиеся губы. Он был голоден, и от этого его еще сильнее клонило ко сну. Но спать на посту никак невозможно. Он вы­тащил из кармана флягу, налил на ладонь воды, смо­чил виски, лоб, веки. Теперь вроде бы легче.

Какой-то посторонний, едва уловимый звук раз­дался у лодок. Пограничник насторожился и, увидев вдруг под самым обрывом словно вынырнувшего из тумана человека, хотел было окликнуть его, но раз­думал: "Подпущу поближе..."

А неизвестный, пригнувшись, подошел к обрыву и, цепляясь за ветви кустов и клочья высохшей травы, полез вверх. Ясно, что это не местный житель: мест­ный пошел бы тропой.

Пограничник в волнении привстал, и в это мгнове­ние кто-то со страшной силой ударил его сзади по голове. Он даже не вскрикнул, а только как-то по-детски коротко и тихо ахнул и упал лицом в кусты...

Антос ждал, глядя на часы. Ровно через десять минут он подал рукой команду. Два матроса оттолк­нулись шестами, третий поднял кливер, и шхуна мед­ленно отошла от берега, провожаемая петухами, ко­торые долго еще перекликались в скрытом туманом спящем поселке.

Спустя полчаса шхуна встретилась напротив вы­дающегося в море каменистого мыска с шаландой и выгрузила на нее ящики и тюки. Грузный седобро­вый артельщик прикрыл их брезентом, и четверо ры­баков поспешно начали наваливать на брезент рыбу.

Антос перегнулся через фальшборт и едва слышно спросил:

- Тургаенко, что есть нового?

- Тише вы, биндюжники! - шикнул артельщик на рыбаков и так же тихо ответил: - Чижи притащи­ли из Очакова какую-то старую посудину, ремонти­руют...

В этот самый предрассветный час к дежурному у ворот пограничного поста в Люстдорфе подбежал человек и попросил немедленно разбудить и вызвать начальника: "У меня срочное, неотложное дело..."

Через минуту человек сидел в канцелярии поста.

- Ну что у тебя, товарищ Фишер? - спросил на­чальник, стараясь сдержать зевоту.

- Товарищ Кудряшев! - взволнованно начал ранний посетитель. - Я только что видел... Я возвра­щался с виноградника... Ты знаешь, я ночую на вино­граднике, и я видел, как от нашего берега отошла черная шхуна.

- Антос?! - У Кудряшева вмиг пропали остатки сна.