Капитан Старой черепахи - Линьков Лев Александрович 13 стр.

6

До самой Одессы Ермаков хмурился и молча смот­рел на море.

- По-моему, товарищ Ермаков, ты зря так кри­чал на Фомина: криком беду не выправишь, а авто­ритет свой подрываешь. Фомина надо арестовать и отдать под суд, - сказал Репьев.

- Сам знаю, что делать, - отрезал Андрей.

- Я настаиваю на этом, - тихо повторил по­мощник.

- Я здесь командир и не нуждаюсь в советах, - грубо ответил Андрей.

- Тогда я вынужден буду сообщить о своем мне­нии товарищу Никитину, - твердо сказал Репьев.

- Кому угодно! - Ермаков повернулся к помощ­нику спиной, делая вид, будто занят швартовкой.

Днем состоялся неизбежный разговор с Никити­ным.

- Как же это все получилось, товарищ Ермаков? Я слышал, что это произошло по вашей собственной вине. Пора перестать все на "Валюту" сваливать. Ты лучше скажи, почему у тебя на судне слабая дисци­плина? Как это получилось, что Фомин, которого, кстати говоря, ты так отстаивал, умудрился напиться и пьяным пошел в рейс? Вот он, твой "лихой моряк". Из-за какой мелочи упустили врага!

- Я объявил Фомину выговор, - уже сбавив тон сказал Ермаков.

- А я предлагаю тебе отменить этот приказ, списать Фомина со шхуны и под стражей доста­вить сюда, в Губчека. Лодыри и пьяницы - те же враги.

- Первым меня увольте, я первый виноват. Пусть ваш Репьев командует.

- Еще что скажешь?

- Мне можно идти? - сухо спросил Ермаков. Никитин встал и повысил голос:

- Нет, нельзя!

"Ты тоже с характером", - подумал Андрей и вытянул руки по швам.

А Никитин продолжал, отчеканивая слова:

- Я должен предупредить тебя, товарищ Ерма­ков: тебе необходимо перемениться, понимаешь: пе-ре-ме-нить-ся... Мы, чекисты, - солдаты революции, и у нас должна быть железная дисциплина. В этом наш революционный долг. Или ты забыл, что за ре­волюцию воевал, а не раков ловил?.. Надеюсь, у нас больше не будет повода для таких разговоров? Не думай, что мне приятно все это говорить. Можешь идти...

- Каков гусь этот Репьев! Каков гусь! - бормо­тал Андрей, спускаясь в порт.

Верно, Макар Фаддеевич предупредил, что вынуж­ден будет сообщить свое мнение Никитину. Но Анд­рей никак не ожидал, что Репьев осуществит это на­мерение.

Вернувшись на "Валюту", Ермаков осведомился у боцмана, где Репьев.

- Он в кубрике, - ответил Ковальчук. Андрей спустился в кубрик, где Макар Фаддеевич

читал вслух краснофлотцам газету. Услыхав шум ша­гов, он поднял голову. Ермаков сунул в рот трубку и, едва сдерживая шумное дыхание, прошептал;

- Выйдем на минуточку!

.- Извините, товарищи, - сказал Макар Фаддее­вич, - я сейчас вернусь. Ермаков ждал на баке.

- Я тебя слушаю, - как всегда, спокойно про­изнес Репьев.

- Выслуживаешься перед начальством? Не тебе моряка учить! - с места в карьер начал Андрей. - Мусор из камбуза любишь выметать. Или ты с судна выметайся, или я сам уйду.

- Не ты меня назначал, не тебе и увольнять, - не повышая голоса, ответил Репьев и в упор посмо­трел на Ермакова. - А злоба твоя от спеси: как-де так, я опытный командир, а меня осмеливаются кри­тиковать! Не по-пролетарски это.

- Может, ты еще скажешь, что я буржуй?

- Буржуй не буржуй, а отрыжки у тебя не на­ши, не советские. Стара твоя марка: "Сор из избы не выносят!" Я сор не выношу, а хочу, чтобы его не было.

- А я, выходит, не хочу?

- Одним хотеньем да криком Антоса не пойма­ешь. Ты слыхал, как тебя в порту прозвали?

- Не собираю портовых сплетен, - ответил Ер­маков, однако насторожился.

- Тебя зовут капитаном "Старой черепахи".

Андрей перекусил мундштук трубки. Глаза его су­зились, и, как всегда в минуты сильного волнения, стала подрагивать верхняя губа.

- Я бы, конечно, наплевал на всякие такие клич­ки,-продолжал Репьев,-по мне хоть горшком зови, только в печь не сажай. Но тут, товарищ Ермаков, не тебя лично осмеивают, а шхуну нашу, погранични­ков, чекистов... Я бы на твоем месте придумал что-нибудь.

- Придумал? Вторую мачту на бушприт не во­ткнешь!..

Начиная разговор, Ермаков собирался поставить помощника, как говорят, на свое место, но этот хи­трющий Макар ловко свернул с курса.

- Тебе карты в руки, ты опытный моряк, а я в юнги и то не гожусь, - продолжал Репьев. - Конечно, "Валюта" не миноносец. Годиков через пять, глядишь, и у нас флот настоящий будет. Только ведь антосов сейчас надо ловить.

- Через пять, говоришь? - недоверчиво пере­спросил Ермаков и с сожалением посмотрел на сло­манную трубку: "Хороша была трубка!"

- Ну, самое большое через восемь. Пусть только наша страна немного окрепнет. Таких сторожевиков настроим, англичанам не снились...

Шторм перешел в штиль. Ермаков положил труб­ку в карман и, глядя на воду, сказал:

- Зачем ты Никитину жаловался? Я сам понять способен.

Репьев удивленно посмотрел на Андрея.

- Никитину? Никитин объявил мне за этого Фо­мина выговор.

- То есть как это? - не понял Андрей.

- А очень просто, да еще пообещал в следующий раз записать в приказ.

- Ты-то тут при чем?

- При том, что я тоже в ответе за Фомина... - Репьев помолчал и, как совсем недавно Никитин, за­ключил: - Перемениться тебе надо, Андрей Рома­нович...

7

Если бы в суматохе, вызванной появлением "Ва­люты", вахтенный не забыл вытянуть на палубу пень­ковый трос лага, Николай Ивакин тотчас бы утонул. Падая, он инстинктивно раскинул руки в стороны и, уже погрузившись в воду, почувствовал скользящий между пальцами трос. Холодная вода вернула со­знание. Николай вынырнул, ухватился за трос и опять нырнул, продержавшись в воде, насколько хватило дыхания. Только сейчас он ощутил страшную боль под левой ключицей.

"Что же делать? Ведь нет никакого выхода! - вы­нырнув, подумал он с каким-то тупым равнодуши­ем. - Зачем держаться за эту чудом попавшую в ру­ки веревку? Держись не держись, а спасения ждать неоткуда и не от кого..."

Если крикнуть и позвать на помощь, то его, безу­словно, услышат на шхуне, вытащат. О, только скажи этим дьяволам, кто ты такой, они сохранят жизнь и попытаются тебя завербовать в свою шайку!

Нет! Он не закричит. Закоченеет, захлебнется, уто­нет, но не закричит!..

Шхуна шла под всеми парусами, увлекая за собой измученного, замерзающего, тяжело раненного чеки­ста. Волны с легким певучим плеском омывали ее просмоленный корпус.

На палубе послышались голоса, вспыхнул ого­нек трубки. Николай, не отпуская троса, погру­зился с головой в воду. "Наверное, сменились штурвальные, а может, это сам Антос или Тургаенко. Он ведь еще не уплыл... Его лодка на буксире, за кормой!.."

Николай вынырнул и тотчас опять нырнул. На корме все еще кто-то стоял. Какое счастье, что темно и его трудно заметить! Он высунул из воды лицо. Осторожно, перепуская скользкий трос, достиг кормы и увидел, наконец, лодку.

Но что это? Рука сжала лаг, трос кончился. До лодки осталось не больше сажени, но для того, чтобы проплыть даже сажень, нужны силы, а сил не оста­лось совершенно.

Нос лодки глухо ударялся о гребни волн. Спасе­ние рядом и в то же время недосягаемо. Выпустишь трос - и тебя унесет! Но ведь иного выхода нет, нет же иного выхода!

Ивакин вздохнул, резкая боль пронзила легкие. Почти ничего не сознавая, он разжал руки, исступлен­но заработал ногами и вдруг почувствовал, как уда­рился головой о деревянное днище...

Не сознавая, как это могло произойти, Николай перевалился через борт лодки и, жадно глотая воз­дух, упал на мокрую банку. Он был так измучен, что почти потерял способность соображать. С вели­ким трудом стал на четвереньки и, отплевываясь кровью, подполз к носу, нащупал крепкий буксирный канат. Надо развязать затянутый намертво узел. Ни­колай лег на правый бок и начал грызть узел зубами. Словно из стальной проволоки сплетен этот окаянный канат!

Отчаяние с новой силой охватило душу, все по­напрасну! Добрался до лодки - и все понапрасну!

Холодное железное кольцо терло щеку. Николай заплакал. Слезы текли по его мокрому обветренному лицу. А холод сковывал тело. Голые ступни (кто-то из контрабандистов стащил с него ботинки) потеряли всякую чувствительность, кисти рук закостенели, пальцы отказывались сгибаться. И только под левой ключицей нестерпимо горела рана.

Николай уже не мог бороться за жизнь. Да и к чему? Все равно он умрет, и чем скорее придет смерть, тем лучше. И никто не узнает, как он погиб. Ни Репьев, ни Никитин, ни мать... "А ведь Никитин надеется на меня и ждет от меня известий..." Ивакин начал медленно, с трудом сгибать и разгибать паль­цы, засунул правую руку в карман брюк, надеясь хоть немного отогреть ее, и в кармане нащупал .что-то твердое, острое. "Нож? Откуда он взялся?.. Я ведь не брал с собой ножа... Нет, это не нож, это какой-то хирургический инструмент, кажется, он называется ланцетом..." Николай вытащил его, приложил лезвие к канату и начал пилить...

Тем временем Антос Одноглазый и человек в зюйд­вестке - это был часовщик Борисов, он же Карпу­хин, - спустились в носовой кубрик.

- Первого декабря, ровно в двадцать четыре ча­са, подводная лодка будет в десяти милях от берега на траверзе Бургосского маяка, - сказал Борисов. - Вы передадите пакет лично командиру, только лично ему. Связь поддерживайте через Тургаенко. Если он подойдет к вам с кем-либо, кроме меня, стреляйте. Вавилова держите в трюме. После Тендры - уничто­жить... Где вы нас высадите?

- Если мы сейчас повернем обратно, то через полчаса будем на траверзе Аркадии, - ответил Ан­тос.

- Отлично! - Борисов застегнул плащ, давая понять, что разговор окончен.

Они вылезли на палубу. Увидев их, Тургаенко поспешил на корму, схватился за канат, с силой потя­нул его и упал. Лодки за кормой не было.

Подгоняемая свежим ветром, лодка находилась в этот момент уже в нескольких милях от шхуны.

Никем не управляемый небольшой парус то наду­вался, то хлопал о мачту.

Ивакин лежал на корме, навалившись всем телом на руль. Волны нагоняли лодку и окатывали ее, но Николай ничего не чувствовал.

Хмурый рассвет застал одинокую утлую посудину в открытом море. Пара дельфинов поиграла вокруг нее и уплыла к югу. Голодные чайки с пронзительным криком носились над водой. Дождь устал моросить и отступил перед пеленой густого тумана.

Течение и ветер гнали лодку на восток. Если бы Николай мог подняться вместе с чайками над тума­ном, то увидел бы, что давно уже проплыл мимо Одесской бухты.

По временам к нему возвращалось сознание, и тогда он чувствовал холод, качку, боль в груди, кровь на губах, жажду. Большую же часть времени он ничего не ощущал, словно проваливался в какую-то черную пропасть.

Иногда в голове возникали смутные обрывки вос­поминаний: Нижний Новгород, рабочий поселок Сор­мовского завода, большая комната райкома комсомо­ла, шумная толпа молодых парней, требующих отправки на фронт. Потом Николай видел себя бегу­щим вместе с этими парнями по льду Финского залива. В руках он держал винтовку, стрелял из нее и кричал: "Даешь Кронштадт!.."

И снова Сормово, берег Волги и огромные шур­шащие и трескающиеся льдины. На одной из них он, восьмилетний Колька, и еще какие-то мальчишки. Они отправились путешествовать в Каспийское море... И вдруг вместо льдины больничная койка, а рядом человек. "Которые тут большевики?" - кричит он, размахивая пистолетом. "Нет здесь большевиков, тут тифозные", - отвечает сиделка. Кажется, это было в Самаре...

Мысли путались. Как же он оказался в Одессе? Кто такой Никитин?.. Ах да, Никитин - председа­тель Губчека. А Тургаенко кто?.. Где же чайник? Зачем поят горькой водой? И кто отсек ноги? Оказы­вается можно жить и без ног!.. Только как же стоять v станка и нарезать шестеренки?.. "Ах ты, больше­вистское отродье! - вопит Тургаенко. - Змееныш подколодный!" Тургаенко скручивает ему руки. Чело­век в зюйдвестке пинает в живот: "Кто подослал те­бя?" И опять бьют и бросают в кубрик. Кто-то гово­рит с ним. "Неужели русский? Кажется, я его ударил? . А не он ли положил мне в карман ланцет?.." Опять провал, беспамятство, и вдруг, как живое, ли­цо Макара Фаддеевича. "Коля, беги до станции, по­звони Никитину... Достань где-нибудь лошадь..." - "Макар Фаддеевич, товарищ Репьев, я все сделаю. Я быстренько, одним духом..." Как тяжело бежать по шпалам!.. И снова провал, черная и.холодная про­пасть...

Глава II

1

Под воскресенье шхуна Антоса Одноглазого на­хально вильнула кормой и снова, в третий уже раз, скрылась от пограничников.

- Свистать всех наверх! - приказал Ермаков боцману. Заложив за спину руки, он быстро шагал по качающейся палубе от борта к борту.

Когда все одиннадцать человек команды выстрои­лись на баке, Ермаков остановился перед ними и прищурил глаза.

- Антос Одноглазый поздравил нас с наступаю­щим праздником и пожелал нам побыстрее переби­рать шкоты и фалы. У меня все! Можете разойтись!

Сказав это, Андрей спустился в машинное отде­ление и без всяких предисловий обратился к Лива­нову:

- Ты знаешь, как он зовет твою машину? Он зо­вет ее дырявым примусом.

Механик побагровел.

- Кто?

- Известно кто, грек Антос!

Андрей был потрясен новой неудачей. С каким лицом опять явишься в Губчека! Симе Пулемету в глаза смотреть стыдно, а перед Никитиным и оп­равдаться нечем.

Даже Репьев не удержался и вставил шпильку: "Я слыхал, что в старом флоте русские моряки управ­лялись с парусами быстрее англичан..."

Ночью командира "Валюты" и его помощника вы­звали в Губчека.

Никитин встретил их холодно. Кивнул, молча по­додвинул Ермакову портсигар с махоркой.

- До каких пор это будет продолжаться? Я к вам обоим обращаюсь: до каких пор?

Никитин ничего больше не сказал, но Ермаков сразу понял: разговор предстоит крутой.

- Надо сменить двигатель. Дайте хоть старень­кий "бенц". Узла бы полтора прибавить.

Председатель с шумом выдвинул ящик стола.

- Нет у меня здесь "бенцов"! Извольте по одеж­ке протягивать ножки... Из-за этого проклятого Ан­тоса мне в губком стыдно заходить. Что мне прикаже­те в губкоме отвечать? Так, мол, и так, товарищи, дайте нам сначала новый двигатель, обеспечьте хле­бом с маслом, ветчинка не повредит... Я вас спраши­ваю, что надо сделать реального? Чего вам действи­тельно не хватает? Только без "бенцов".

- Нужно побыстрее перебирать шкоты и фалы, - вставил Репьев.

- А ты чего молчишь? - Никитин поднял глаза на Андрея.

Ермакову осталось подтвердить, что действительно у Антоса не только шхуна быстроходнее, но и коман­да его в совершенстве управляет парусами при лю­бой погоде.

- А мои ребята к парусам только привыкают: на миноносцах и крейсерах парусов нет...

- Кто же мешает вам быстрее перебирать ваши снасти? Неужто вы, революционные моряки, не мо­жете освоить парусное дело?

- Попытаемся, - невнятно пробормотал Андрей.

- Не попытаемся, а сделаем! Так полагается от­вечать. И надо сделать. Надо, необходимо! - под­черкивая интонацией последние слова, сказал Никитин. - Я не поверю, чтобы революционеры, чекисты-пограничники не могли научиться управляться с па­русами и отставали от какого-то Антоса Одноглазого. Не поверю! Не поверю и требую не отговариваться впредь никакими "бенцами"... Это первое дело, а вто­рое, пожалуй, будет действительно потруднее. - Ни­китин закурил.

Репьев по-прежнему машинально вертел в руках карандаш, а Ермаков, заинтересованный, что же мо­жет быть более важное и трудное, чем поимка неуло­вимого контрабандиста, повернулся к председателю и даже вынул изо рта трубку.

- Приказом по ВЧК всем чекистам предложено учиться. - Глядя на Ермакова, Никитин повторил: - Учиться в обязательном порядке. Во-первых, марк­систской теории, во-вторых, специальным дисципли­нам и, в-третьих, иностранным языкам. Мы обязаны назубок знать технику своей работы, без этого все разговоры о бдительности - пустая болтовня... Кста­ти, ты, товарищ Репьев, немецкий знаешь, и если мне не изменяет память, изучал в тюрьме английский? Английским и займешься, его сейчас нам очень нуж­но знать. А тебе, Андрей Романович, по-моему, больше подойдет немецкий: в пограничной зоне много немец­ких колонистов...

Никитин говорил обо всем этом как о давно ре­шенном деле, и Андрей не решился сказать, что с не­мецким языком у него, наверное, ничего не выйдет.

- Ну, на этом и закончим. Чумак ознакомит вас с расписанием занятий.

Ермаков поднялся.

- Разрешите идти?

- Счастливого плавания! - Никитин пожал Анд­рею руку и остановил жестом Репьева: "Ты минуточ­ку обожди!"

"Опять- у них тайны", - выходя из кабинета, не­довольно подумал Ермаков.

- Хорохористый товарищ! Как у вас с ним, мир или все еще война? - кивнул Никитин в сторону двери.

- Как будто перемирие. Правда, я устал от его фокусов, ну, да ничего.

- Так уж и устал? - Никитин расхохотался. - А ты терпи, брат Лука, и подсоби ему по русской грамматике. Не в ладах он с ней, а без русской ему за немецкую приниматься незачем... Догоняй его, а то еще пуще обидится.