Капитан Старой черепахи - Линьков Лев Александрович 17 стр.

6

Утром "Валюту" поставили на прикол для капи­тального ремонта двигателя.

С превеликим трудом, как и осенью, Ермаков и Ливанов раздобыли в портовых мастерских запас­ные части.

Заодно было решено отремонтировать корпус шхуны, а также сменить такелаж.

- Отплавала наша "старуха"! - шутил Ковальчук, получая в Рыбаксоюзе двушкивный блок и та­ли для подъема тяжестей.

Команда шхуны надеялась на отпуск, все поряд­ком устали, но Ермаков объявил приказ о ремонте "Валюты" своими- силами. Мастерские порта потре­бовали для этого полтора месяца.

Распределив работу и оставив шхуну на попече­ние Репьева, Андрей пошел в больницу. Шел и вол­новался: как-то его встретит Катя? Правильно ли тюнял ее Макар Фаддеевич? Со дня первого посеще­ния больницы прошло почти две недели. За это вре­мя Репьев уже два раза навестил девушку. Он гово­рил, что Катя поправляется и вспоминает Ермакова. Андрей не знал даже, с чего ему начать разго­вор. То он решал: "Войду в палату и сразу при­знаюсь, что люблю ее еще сильнее, чем любил раньше, скажу, что жизнь без нее не мила"; то, наоборот, думал ни слова не говорить о своих чувствах и толь­ко извиниться за прошлое; то убеждал себя, что, собственно говоря, ему не в чем извиняться и сле­дует вести себя так, будто между ним и Катей не было никакой ссоры.

Катя обрадовалась приходу Ермакова. Сжала его руку ладонями и долго, не мигая, смотрела ему в глаза.

Андрей сказал, что все - и мать, и Макар Фад­деевич, и Ливанов, и Никитин - кланяются ей и же­лают скорее поправиться. Анна Ильинична прислала кукурузных лепешек и наказывала все до одной съесть.

- Мне так надоело лежать, - пожаловалась Катя.

- Зато вы отдохнете. Она покачала головой:

- Я еще больше устану. Вот лежу и все думаю, думаю. Ночью проснусь, и всякие нехорошие мысли в голову лезут, а голова у меня дурная стала: читать не могу - буквы прыгают, в ушах звон какой-то. Вдруг так останется на всю жизнь? Прощай тогда мое учение! А я врачом хотела быть, ребятишек ле­чить. Профессор Авдеев рассказывал мне, что скоро медицина станет делать чудеса: ни чахотки, ни ти­фа, ни скарлатины не будет... А как Макар Фаддеевич? Все кашляет?

- Кашляет, - ответил Андрей. - Ах, Катюша, Катюша! Ну зачем вы так рисковали?..

- Я должна была это сделать... - ответила она и улыбнулась.

- А теперь ты не сердишься на меня? - спросил Андрей снова, как раньше, назвав ее на "ты".

- Нет, Андрей.

- А ты знаешь, почему я так говорю? Потому, что люблю тебя, - сказал он. - Сильнее, чем рань­ше...

Катя ничего не ответила Андрею, только снова взяла его руку и, молча, закрыв глаза, перебирала его пальцы.

Так, не выпуская руки Андрея, она и уснула, и он просидел у ее койки полчаса, а может быть, и час, боясь пошевелиться и нарушить ее покой.

Белая повязка на голове Кати подчеркивала бо­лезненную бледность лица, и вся она была такой хрупкой, тоненькой.

"Милая... Катя... Катюша..." В сердце, в душе было столько нежности, светлых намерений, боль­ших надежд.

Андрей, осторожно поправив спустившееся на пол одеяло, взглянул в последний раз на Катю и ти­хонько вышел из палаты. "Надо зайти к главному врачу".

Профессор встал навстречу Ермакову и, погла­живая седые взъерошенные волосы, протянул руку:

- Мир тесен, батенька мой, тесен мир! Не узна­ли меня? А я вас еще в прошлый раз приметил. Ав­деев моя фамилия, Евлампий Нестерович Авдеев, впрочем, можете называть меня товарищем. Теперь все товарищи! Помните, как мы с вами спорили в ва­гоне?.. Да-с, батенька, мой!.. Ну, кто старое помянет, тому глаз вон, а для моряка глаз - орган наинеоб­ходимейший.

Ермаков назвал себя, сел на пододвинутый про­фессором стул и только было собрался спросить о здоровье Катюши, как профессор сам сказал:

- Гражданку Попову обещаю поставить на ноги в лучшем виде. Можете не тревожиться.

7

Никитин принял Ермакова и Макара Фаддеевича вне очереди, хотя они и пришли на полчаса раньше назначенного срока.

- Я вас вызвал вот по какому поводу, - сказал он, передавая Ермакову и Репьеву протокол допроса Орехова-Петрюка. - Вот они, какие дела! - произ­нес Никитин, выждав, пока Ермаков и Репьев про­читали до конца густо исписанные листки. - Как ви­дите, сия птица эсеровской породы. Пела она и по английским и по американским нотам, а тихий часовщик Борисов - явный резидент английской раз­ведки. Давно работает в России, правда, с перерывом. Судя по времени установления его связи с Ореховым-Петрюком и открытию мастерской на Греческом ба­заре, это именно его и высадил в августе Антос Одноглазый у Люстдорфа.

Никитин открыл табакерку, вытряхнул на обры­вок газеты несколько крупинок махорки.

- Андрей Романович, подсыпь-ка мне твоего та­бачку.

Ермаков достал кисет.

- Докатились эсеры до ручки: заодно с банди­тами и шпионами!

- Им нечего было и докатываться, они со дня рождения враги народа, - вступил в разговор Репьев.

- Вот именно, - поддакнул Никитин, свертывая козью ножку. - А поддельными документами этого типчика снабдил в Ростове Чириков.

- Ну, а какая им выгода, если бы потонула "Волга"? - спросил Андрей.

- Очень даже большая выгода: "Волга" при­везла машины - это раз, порт закупорила бы надол­го - два. И сам пароход - тоже не мелочь. К тому же борисовы, петрюки-ореховы да антосы с лимон­чиками не только в Одессе орудуют. Врагов у Совет­ской республики кругом пруд пруди. Успевай пово­рачиваться! Нам спать некогда. Нельзя нам спать! Уснешь - обскачут, обскачут - сожрут! Они хотят, чтобы Советская республика подольше сил не на­брала. О новой интервенции помышляют. Мечтают о ней, готовятся. Ты подумай-ка, чего английские ка­питалисты у нас в России лишились, всякие нобели и детердинги. Английские буржуи спят и видят Ба­ку - так и пишут в своих газетах, не стесняясь: "Если, - говорят, - нефть - королева, то Баку - ее трон".

- Не видать им этого трона как своих ушей! - сказал Ермаков.

- И я так думаю, - сказал Никитин. - Мы все в этом уверены, а английские капиталисты мечтают, и французские, и американские... Знаете, кого аме­риканцы нам сюда во главе своей АРА прислали? Мистера Уайта, личного друга Гувера, а Гувер до Октябрьской революции владел в России акциями одиннадцати нефтяных компаний. Вот она, помощь голодающим!.. Не зря Владимир Ильич говорил, что на каждом долларе - ком грязи и следы крови. Уай­ту мы вежливо предложили срочно закончить дела и убираться восвояси в Америку: хватит, пошпионил, улик достаточно, только что за руку не пойма­ли. Он и не упирался даже - рыло в пуху! - Ни­китин задумался. - Такие вот дела... Орехова-Петрюка с его эсеровской бандой мы взяли, а с их анг­лийским хозяином возни будет, видно, побольше. Этот Борисов, судя по всему, шпион первого класса. Протянул свою сеть от Одессы до Крыма. Вчера его агентов арестовали в Севастополе...

- Недаром его сюда Сидней Рейли прислал,- сказал Репьев.

- Да, уж не зря, - согласился Никитин. И об­ратился к Ермакову с неожиданным вопросом: - Сколько еще времени простоят лунные ночи?

- Завтра последняя, - ответил Ермаков.

- Насчет ремонта "Валюты" всем известно?

- В порту наверняка все знают.

- Раз в порту, значит во всей Одессе, - усмех­нулся Никитин. - Беспроволочный телеграф! А как твои альбатросы, научились быстрее перебирать шкоты и фалы?

- Я считаю, что да.

- Точно! - подтвердил Репьев! - Он замучил команду парусными учениями.

- Если бы меня мучили только парусами, я был бы самый счастливый человек, - рассмеялся Ники­тин. - Ну-ка, подвигайтесь ближе.

Ермаков и Репьев склонились над столом, где лежала карта Одесского района. Никитин вооружился карандашом.

- Я полагаю, если этот англичанин Борисов - так пока будем его звать - собирается покинуть Одессу, - а после провала группы Орехова-Петрюка ему гостить у нас опасно, - то. до наступления темных ночей морем удирать он не рискнет: побоит­ся береговых постов.

- А поездом или через Днестр? - спросил Ер­маков.

- Не исключено, что попытается, но о поезде и о Днестре разговор не с вами. Нас с вами сейчас интересует море, а посему следует решить, где лучше наготове держать нашу "Старую черепаху" - "Ва­люту". Ты не сердишься, что я ее так назвал? - улыбнулся Никитин Ермакову. - Ну и хорошо, что не сердишься. Нам даже выгодно ее прозвище: пусть антосы думают, будто она черепаха. Борисов, - ко­нечно, если он решил бежать морем, - воспользует­ся услугами Антоса: имеются точные данные, что Антос работает под его началом.

Раздался резкий телефонный звонок. Никитин поднял трубку:

- Слушаю... Да. Вот видишь, прав я был. В Херсоне он и не появлялся. Да, я понял тебя, от­лично понял, понял все твои намеки... Теперь не зе­вай!.. Пришлю тебе подмогу... Репьев приедет... Зав­тра же приедет, ожидай... Будь здрав!..

- Куда это тебя? - шепотом спросил Андрей у Репьева.

- Не знаю! - пожал плечами Макар Фаддеевич.

- Все идет хорошо! - сказал Никитин, снова склоняясь над картой, и, секунду помолчав, уточ­нил: - Пока все идет нормально.

- Как же так, товарищ председатель, - недо­вольно произнес Ермаков, - Макар Фаддеевич мне на "Валюте" необходим.

- Свят, свят, какие речи слышу! - рассмеялся Никитин. - А давно ли ты говорил, что можешь управляться на "Валюте" один? Окончательно, зна­чит, столковались. Добре, добре! - И уже серьезно Добавил: - Извини, Андрей Романович, но придет­ся суток на двое вас разлучить. Людей у нас мало, мало у нас людей. Обещали в губкоме человек де­сять подкинуть, да пока их нет... Так где нам лучше Держать нашу "Старую черепаху"?

Во. всем облике Никитина было сейчас столько твердости и уверенности в своей силе, что Андрей не мог не восхищаться им. Впервые встретив этого че­ловека, Ермаков настроился против него. Как можно ошибиться, поверив первому впечатлению! И Репьев вовсе не "сухарь" и не склочник "себе на уме", а честный, смелый товарищ.

- Так что ты, капитан, скажешь? - озабочен­но произнес Никитин. - Куда мы определим нашу шхуну? За тобой слово.

Андрей внимательно посмотрел на карту мор­ского участка. За четыре месяца беспрерывного пла­вания он изучил здесь каждую мель, каждый риф, и минные поля, и изменчивые течения.

- Я бы ждал их вот здесь, - он указал пальцем на Большой Фонтан.

- Почему?

- Среднее место на выходе из Одесской бухты. Откуда ни поступят вести об Антосе, всюду можно будет попытаться его нагнать.

- А я бы их ждал на Малом Фонтане, - сказал Репьев. - Около Малого Фонтана есть выходы из катакомб. А в показаниях Орехова говорится о встре­че с англичанином в катакомбах. Видно, англичанин знает катакомбы, а Яшка Лимончик в них как дома.

- Резонно, - подтвердил Никитин. - Но я счи­таю, что Борисов может попытаться уплыть из ры­бацкого поселка на Тринадцатой станции. Вот тут,- Никитин нарисовал на карте кружочек. - Имею основание утверждать, что артельщик Тургаенко - знаете его? - тоже связан с Антосом. Недели три назад Тургаенко переправлял кого-то с берега к Антосу.

- Тем более мой вариант лучше: я перехвачу Антоса на выходе из бухты, - вставил Ермаков.

- А как тебе сообщить?- нахмурился Ники­тин. - Радиостанции у тебя ведь нет.

- Ракеты достанем, - подсказал Репьев.

- Один ум хорош, три лучше! - Никитин отки­нулся на спинку стула. - Следовательно, на этом и порешим. Сейчас ваша задача - всячески распростра­нять слух, будто "Валюта" выйдет из ремонта не раньше как через месяц; ремонт продолжайте: крась­те, пилите, строгайте, но... в любую секунду будьте готовы сняться с якоря.

- Есть в любую секунду быть готовым сняться с якоря! - ответил Ермаков.

Только теперь он вполне оценил план Никитина. Ведь надо же было додуматься!..

Когда Серафим Ковальчук признался в том, что никто на него не нападал, а так, только для обмана его поцарапали, и чистосердечно рассказал, как все было на самом деле, Ермаков пришел в ярость. Не задумываясь над последствиями, он выхватил писто­лет:

- Ах ты, предатель!..

- Стреляй, Альбатрос, стреляй! Туда мне, мер­завцу, и дорога! - покорно согласился боцман.

Может быть, Ермаков и в самом деле пристрелил бы Ковальчука, если бы в каюту не спустился услы­хавший крик Репьев.

- О чем шумим? - спросил он спокойно. - Проверка оружия?

Андрей бросил пистолет на стол.

- Забери, а то я эту медузу прикончу.

Он не мог Даже смотреть на Симу Пулемета. Желваки так и ходили у него на лице.

Макар Фаддеевич взял пистолет со стола, вложил в кобуру Ермакова.

- Ты знаешь, что он, подлец, сделал? - начал Андрей. - Лимончику нас чуть не продал за бутыл­ку водки...

- Я не думал даже... - начал было боцман.

- Молчи! - прикрикнул Ермаков.

- А может, мы его все-таки выслушаем? - за­стегивая кобуру, сказал Макар Фаддеевич.

Выслушав откровенную исповедь Ковальчука, Репьев сразу сообразил, что за предложением Ли­мончика скрывается какой-то коварный замысел, и настоял на том, чтобы они втроем немедля отправи­лись в Губчека.

Никитин, не прерывая, выслушал Ермакова и боцмана и словно бы даже обрадовался всей этой истории.

Андрей не поверил своим ушам, услыхав заклю­чение председателя:

- Вы, Ковальчук, идите на шхуну, и чтобы о про­исшествии с Лимончиком не слыхала ни одна душа. А если встретите этого самого Фомина или Яшку и они вас будут спрашивать через третьих лиц, как идут дела, скажите, что все в порядке: мотор, мол, сломан...

Боцман ушел, не чуя от счастья ног: "Поверил мне, председатель, поверил..."

- Чудак ты человек! - обратился тогда Ники­тин к Ермакову. - Разве можно упустить такой слу­чай? Ковальчука пальцем не трогай - и так пере­жил не меньше тебя. По натуре-то ведь он честный, жизнью пожертвует, а вину свою загладит. Все надо сделать так, как ждет Лимончик. Не всерьез, конеч­но. Пусть товарищ Ливанов сделает вид, будто мо­тор сломался. Понятная география?..

Но только сегодня, выслушав план председателя, Андрей окончательно понял эту "географию".

Объяснив все детали предстоящей операции, Ни­китин пожелал командиру "Валюты" и его помощ­нику ни пуха ни пера.

- Товарищ председатель, - смущенно сказал Ермаков, - у меня к вам и к товарищу Репьеву просьба есть.

- К обоим сразу?

- К обоим...

- Чего же молчишь? Проси. Если в наших си­лах - уважим.

- В партию я хочу вступить. Прошу у вас ре­комендацию.

- В партию? - живо переглянувшись с Репьевым, переспросил Никитин. - Дело хорошее. Пра­вильно решил! Я лично дам, а как ты, Макар Фад­деевич?

- С удовольствием, - ответил Репьев, - Андрею Романовичу давно пора в партию вступить.

Глава IV

1

Проводив Ермакова и Репьева, Никитин выслу­шал доклад транспортного отдела и вместе с секре­тарем губернской комиссии по борьбе с детской бес­призорностью и представителем губкома комсомола обсудил, как организовать трудовую коммуну для малолетних правонарушителей, где достать для них посуду, белье, токарные станки, продукты и прочее.

С наступлением холодов беспризорники устре­мились из центральных районов республики на юг, и Феликс Эдмундович Дзержинский строго-настрого приказал всех их собрать и приучить к трудовой жизни.

Оставшись, наконец, один, Никитин долго ходил по кабинету. Привычка мерить шагами пол вырабо­талась у него еще в тюрьме. Когда ходишь, как-то лучше думается, да и нельзя же целый день сидеть сиднем, надо хоть немного размяться.

Была уже глубокая ночь. В окно хлестал дождь, в трубе камина назойливо выл ветер, и где-то в ниж­нем этаже приглушенно стрекотала пишущая ма­шинка.

"Накурили мы - топор вешай!" Никитин взоб­рался на подоконник, отдернул занавеску, распахнул форточку, глубоко вздохнул.

Если бы кто-нибудь из чекистов вошел сейчас в кабинет, он бы немало удивился: предгубчека стоял на подоконнике и глядел в кромешную тьму.

Там, в темноте, парк, море, а Никитин ни разу за целый год не гулял по аллеям этого парка и не ку­пался. А говорят, плавать в море легче, чем в реке: вода соленая и потому более плотная.

Секретарь губкома приглашал как-то еще летом на пляж в Аркадию, но сам не смог поехать. Поду­мали об отдыхе - и то хорошо.

Холодный ветер и капли дождя приятно освежи­ли лицо, и Никитин вспомнил свою семью, своих Та­нечку и Оленьку, которые жили с Надей в холодном, голодном и таком далеком Петрограде. Как жаль, что дети растут без его отцовского внимания и все забо­ты о их воспитании легли на плечи Нади! А ей ведь тоже некогда уделять много времени дочерям. В по­следнем письме она писала, что райком партии на­значил ее заведующей женским отделом, работа важ­ная, очень интересная, но домой попадаешь только поздно вечером. Восьмилетняя Танечка сама го­товит ужин и укладывает младшую сестренку спать...

Долго ли еще ему придется жить с семьей врозь? По сути дела, из двенадцати лет, которые минули после женитьбы, он был дома не больше трех, да и то урывками. Как вступил в Петрограде на "Путиловце" в партию, так почти сразу пришлось уйти в под­полье. Потом арест, Нарымская ссылка, побег че­рез тайгу и болота и снова подполье в Иванове и Нижнем Новгороде, арест, снова тюрьма, вплоть до семнадцатого года, до революции.

Тяжелая была жизнь, но другой он не хотел бы. Если бы ему сказали: "Никитин, начинай жизнь сначала", - он ответил бы, как Дзержинский: "Я хочу ее прожить так же..."

В борьбе за революцию заключалась его радость, его счастье. Да, и радость и счастье!..

"Ну, хватит! Вот мы и отдохнули!" Никитин захлопнул форточку и спрыгнул на пол. Закурил, сел за стол и начал писать очередную информацион­ную сводку в Харьков.

Скоро ли придет долгожданный час, когда мож­но будет сообщить: "Сегодня закончена ликвидация шпионско-диверсионной организации, возглавля­емой..."

Пока что неизвестно даже, какова подлинная фа­милия англичанина-часовщика.

Никитин чувствовал себя в состоянии какого-то повышенного нервного напряжения и какой-то неяс­ной тревоги. Все ли учел он сейчас? Все ли подготов­лено к новым возможным случайностям и неожидан­ностям, которые нельзя точно предугадать? Удастся ли на этот раз вовремя нажать на все рычаги и изловить, наконец, хитрого и умного врага? Это он, конечно, приехал от Сиднея Рейли. Наверняка он.

Меньше всего думалось об удовлетворении само­любия. Никитин не ждал, похвалят ли его в Москве и в Харькове. Да, собственно .говоря, за что его хва­лить? Чека для того и создана, чтобы бороться с врагами революции, и раскрыть заговор - не ка­кая-то особая заслуга, а кровная обязанность че­киста.

Волновало другое: каждый лишний день затянув­шейся борьбы мог нанести ущерб Советской респуб­лике, каждый час мог стоить новых тяжелых жертв трудовому народу... Какой замечательный у нас на­род! Если бы десятки и сотни людей - рабочих, слу­жащих, крестьян - не помогали Чека, то борьба бы­ла бы во сто крат труднее.

Эти люди не требовали в награду ни денег, ни хлеба, они не помышляли о славе, не подозревали, что их поступки подчас равносильны подвигу. Они видели в этом свой долг.

Никто не заставлял Катю Попову рисковать жизнью, никто не сулил Олесе Семенчук золота за спасение Ивакина. Боцман Ковальчук совершил тя­желый проступок, но переборол страх и отдал себя на суд Чека.