- А вы и всерьез подумали, что я фаталист? Забегу немного вперед. Коля Михайлов искал смерти от немецкой пули.
- От нее он и умер, - сказал Афонин.
- То есть?
- Он застрелился из немецкого пистолета.
- Вот как! Так что же я могу рассказать вам? Коля Михайлов…
- Одну минуту! - перебил Афонин, которому пришла в голову новая мысль. - Посмотрите, пожалуйста, вот на эту фотографию.
- Снято с мертвого? - спросил Нестеров, взглянув на снимок.
- Да. Это он?
- Конечно он! Вы же сами знаете.
- Мы не в счет. Важно, чтобы его опознали вы. Нельзя исключить и такую возможность, что вместо Михайлова приехал в Москву и застрелился другой человек.
- Если бы так! Но, к сожалению, это, несомненно, мой Михайлов. Сейчас я вам это докажу.
Нестеров подошел к письменному столу и долго рылся в одном из ящиков. Афонин не сомневался, что сейчас увидит фронтовую фотографию Михайлова.
"Очень удачно, - думал он. - В наших руках будет фотография живого Михайлова. Это может очень пригодиться".
- Вот! - сказал Нестеров, снова усаживаясь в кресло и держа в руках довольно толстую пачку снимков. - Сейчас найдем!
Он медленно стал перебирать карточки, иногда подолгу разглядывая то ту, то другую. Афонин терпеливо ждал.
Наконец Нестеров закончил свой осмотр и протянул Афонину три снимка.
- Пожалуйста! - сказал он. - Убеждайтесь! Фотографии были очень плохие. На всех трех был изображен не один Михайлов, как надеялся Афонин, а группы бойцов, среди которых капитан только с большим трудом нашел того, кто его интересовал. Но как бы плохи были снимки, сомнений не было.
- Да, это он, - сказал Афонин.
Нестеров взял снимки из его рук.
- Здесь три группы моих партизан, - задумчиво сказал он. - Мало кто из них остался жив. Вот это взвод разведки, это диверсионная группа, а это автоматчики. Интересно, что Михайлов не принадлежал ни к одному из этих подразделений. Он был в стрелковом взводе. Но бойцы попросили его сняться вместе с ними. Это должно доказать вам, какой любовью пользовался Коля Михаилов во всем нашем отряде. И эта любовь была заслуженна.
- Только любовь?
- Почему вы так спросили?
- Любовью бойцов может пользоваться просто хороший парень.
- Нет. - Нестеров покачал головой. - Видно, что вы не были в партизанах. В партизанской жизни мало быть "хорошим парнем", как вы выразились. Этим не заслужишь любовь людей, ежедневно рискующих жизнью. Надо быть хорошим бойцом! А Михайлов был образец воина. Он пользовался не только любовью, но и уважением. И не только бойцов, а всех, в том числе и моим.
- Простите! - сказал Афонии, видя, что фраза, которую он произнес намеренно иронично, произвела на бывшего командира отряда неприятное впечатление. - Я совсем не хотел обидеть память вашего товарища.
- Да, именно товарища. Теперь, когда Михайлов умер, я больше чем прежде чувствую, что он был товарищем, даже другом. А не просто одним из бойцов, которых много перебывало у меня за четыре года.
Афонин почувствовал, что пора переменить разговор.
- Мне остается выслушать вас… Простите, до сих пор не спросил вашего имени и отчества.
- Федор Степанович.
- Прошу вас, Федор Степанович, рассказать как можно больше. Малейшая подробность может пролить свет на это темное дело.
- Какое "темное дело"?
Афонин мысленно выругал самого себя. Ведь он всегда умел найти правильный тон с каждым, кого допрашивал или с кем вел беседу. Полковник Круглов, а раньше, до воины, областной прокурор неоднократно хвалили его… а это умение. А вот сегодня ему положительно изменило следовательское чутье. В разговоре с Нестеровым он допустил вторую ошибку подряд.
- Я сказал "темное дело" потому, что причины смерти Михайлова покрыты мраком. Рассеять этот мрак - моя цель. И реабилитировать вашего покойного друга.
- Реабилитировать?
- Вы должны понимать, что самоубийство…
- Да, да! Я не подумал об этом. Было бы очень неприятно и несправедливо… Хотя Михайлов был достоин любой награды. Больше, чем я!
Афонии достал блокнот и карандаш.
- Итак, слушаю вас! - сказал он.
Нестеров откинулся на спинку кресла. Он даже закрыл глаза, очевидно вспоминая пять месяцев, которые интересовали его гостя, пять месяцев, бывших в его памяти небольшим отрезком богатой событиями партизанской жизни отряда, которым он командовал.
- Михайлов появился у нас ранней осенью тысяча девятьсот сорок третьего года… - начал он.
Глава третья
1
- Много позже, - закончил Нестеров свой рассказ, - к нам попали два партизана из отряда Добронравова. От них мы узнали ошеломившую нас новость - Николаи Михайлов жив! Он появился в их отряде примерно так же, как появился у нас. И воевал с такой же беззаветной смелостью. И так же, как мы, Добронравов представил его к той же награде, что меня нисколько не удивляет.
- Это мне известно, - сказал Афонин. - Вы не знаете, где сейчас находится ваш бывший комиссар?
- Лозовой? Он жив. В одном из последних боев нашего отряда Александру Петровичу оторвало ступню. Нам удалось переправить его в медсанбат армейской дивизии, это и спасло ему жизнь. Сейчас он живет в Москве.
- Его адрес вам известен?
- Конечно. Мы часто встречаемся.
Афонин записал адрес и поднялся.
- Мне остается поблагодарить вас, Федор Степанович, - сказал он. - И извиниться за беспокойство.
- Мой рассказ прояснил что-нибудь?
- Очень мало, но спасибо и на том. В таком деле сведения приходится собирать по крохам. В сумме они могут кое-что дать. И помочь следствию.
- Сейчас вы, наверное, направитесь к Добронравову?
- Нет, сначала к Лозовому. Добронравов живет не в Москве. Он должен приехать сегодня вечером.
- Понимаю.
- И вот еще что, Федор Степанович. Прошу вас никому не сообщать о нашем разговоре. Если речь зайдет о Михайлове, а это обязательно случится, то скажите, что вы знаете о его смерти, но не говорите о самоубийстве. Я начинаю думать, что об этом не будет сообщено вообще.
Нестеров пристально взглянул на Афонина:
- Почему вы так думаете? Если это не секрет.
- Есть кое-какие соображения на этот счет.
- Значит, секрет. Ну что ж, вам виднее. Со своей стороны, обещаю молчать.
- Благодарю вас! Пока до свидания!
- Пока? Значит, вы думаете, что я могу понадобиться?
- Всё может случиться.
- Всегда к вашим услугам.
Сев в машину, Афонин попросил шофера снова ехать на Большую Полянку.
Надо предупредить Иванова о том, что необходимо молчать о самоубийстве Михайлова. А затем придется ехать в гостиницу "Москва" и постараться пресечь слухи.
Чутье оперативного работника подсказывало Афонину, что в деле Михайлова лучше сохранить в тайне обстоятельства его смерти.
Он не мог бы сказать, что именно в рассказе Нестерова насторожило его, но был уверен - что-то тут неладно.
Разбираться сейчас в своих подсознательных ощущениях Афонин и не пытался. Он знал, что ясность придет сама собой потом, когда мозг как бы переварит сообщенные ему сведения. Так бывало у Афонина всегда.
Сделать вес возможное, чтобы сохранить тайну, - ближайшая задача. Ну а если впоследствии окажется, что он ошибся и хранить ее нет никакой необходимости, то ничего плохого от его действий произойти не может.
Иванова он застал дома и тотчас же получил его обещание молчать. При этом бывший комиссар не задал даже ни одного вопроса.
В гостинице Афонин с удовлетворением узнал, что фамилии самоубийцы никому не сообщали, да никто ею и не интересовался. Проинструктировав директора о том, как он должен поступать в дальнейшем, если появятся корреспонденты газет, Афонин ненадолго заехал в управление, пообедал, а в пять часов дня вошел в подъезд дома па бульваре Гоголя, где жил Лозовой.
Дверь открыла пожилая женщина, как выяснилось потом, - мать Лозового.
- Александра нет дома, - ответила она на вопрос Афонина. - Немного не застали.
- Вы не можете сказать, когда он вернется?
- Думаю, что не скоро. Он ушел в гостиницу "Москва" повидаться с товарищем.
- А с кем именно, вы случайно не знаете?
- Знаю, с Николаем Михайловым. Воевали вместе. А вы, очевидно, тоже его фронтовой товарищ?
Афонии улыбнулся. Просто удивительно, как все, с кем бы он ни встречался, безошибочно угадывают в нем недавнего фронтовика.
- Нет, Александр Петрович меня не знает, - сказал оп. - Я действительно фронтовик, вы угадали. И мне очень, просто до зарезу, нужен товарищ Лозовой. Давно он ушел?
- С полчаса.
- А больше он никуда не собирался пойти?
- Кажется, никуда.
- В таком случае разрешите мне подождать его. Я думаю, что он скоро вернется.
Женщина с удивлением взглянула на Афонина.
- Пожалуйста, войдите! - сказала она. - Но я не думаю, чтобы он скоро вернулся. Фронтовые друзья…
- Видите ли в чем дело, - сказал Афонин. - Я точно знаю, что Александр Петрович не застанет Михайлова.
- Вы у него были?
- Нет, но я знаю точно.
- Если так, то конечно. Вот сюда, пожалуйста!
Она провела гостя в чисто прибранную комнату и оставила его одного.
- Уж извините! - сказала она. - Но у меня обед на кухне…
- Не церемоньтесь со мной, - попросил Афонин.
Как он и предполагал, ожидать пришлось недолго. Лозовой явился через пятнадцать минут. Афонин слышал, как мать, открыл ему дверь, сказала о нем. Ответа он не расслышал.
Лозовой пошел в комнату быстрой походкой, высокий, по-военному подтянутый, не только не на костылях, как ожидал Афонин, но даже без палки. Видимо, протез был сделан хорошо, и Лозовой успел к нему привыкнуть. На вид ему было лет тридцать, может быть даже меньше. Молодое лицо старила глубокая морщина между бровями и седая прядь в густых каштановых волосах, зачесанных на косой пробор.
Афонин сразу понял, что его визит неприятен Лозовому. Было очевидно, что он сильно расстроен и не расположен беседовать с кем бы то ни было.
Первые же его слова подтвердили это.
- Простите меня… - начал он, но Афонин поспешно перебил его.
- Я всё понимаю, - сказал он. - Вас расстроило известие о смерти вашего друга. Но я явился к вам как раз по этому самому поводу.
- Кто вы такой?
Афонин протянул свое служебное удостоверение. Брови Лозового сдвинулись, и складка между ними стала еще глубже.
- Мне сказали в гостинице, что Николай Михайлов скоропостижно скончался.
- Вам сказали правду.
- Тогда при чем здесь вы?
- Мне нужно, даже необходимо поговорить с вами. Если разрешите, сядем вот тут.
- Ах да, конечно! Извините меня. Я совсем забыл о том, что вы стоите.
- Ничего! Мне это понятно.
Когда оба сели, Лозовой нервным движением потер лоб.
Афонин вспомнил, что об этом жесте упоминал в своем рассказе Нестеров. Видимо, это была постоянная привычка Лозового.
- Вчера вечером, - сказал он, - Николай позвонил мне, сообщил о своем приезде в Москву и просил зайти. Мы договорились встретиться сегодня около пяти.
- В котором часу он вам звонил?
- В начале двенадцатого.
- Каким тоном он говорил с вами?
- Не понимаю вашего вопроса. Самым обыкновенным.
- Его просьба о свидании не звучала так, что ему необходимо видеть вас как можно скорее?
- Нисколько! Я же сказал, что мы договорились встретиться в пять часов.
- Он согласился на это охотно?
- Даже предложил сам. Я звал его к себе с утра, но он сказал, что раньше пяти не сможет освободиться.
- Почему же вы пошли к нему, а не он к вам?
- Право, не знаю, так вышло.
- Это очень важно, то, что вы рассказали!
- Почему важно?
- Это доказывает, что Михайлов вчера вечером не думал о смерти. Не удивляйтесь моим словам. Через несколько минут вы поймете всё. Вам сказали, от чего он умер?
- Ничего не сказали. Даже в какую больницу отправлено тело, они не знают. Возмутительное равнодушие! Я откровенно высказал директору гостиницы всё, что о нем думаю.
- Напрасно! Администрация гостиницы выполняет пашу просьбу. Я сам просил их никому ничего не сообщать. Так что дело не в равнодушии. Должен вас предупредить, Александр Петрович, что наш разговор не подлежит оглашению. Вы дадите мне слово.
- Да, конечно, - явно машинально сказал Лозовой. Он посмотрел на Афонина, и только тогда до него, видимо, дошел смысл слов гостя. Недоумение, растерянность, любопытство - всё сразу отразилось на его лице. - Но почему? Разве смерть Николая Михайлова тайна?
- Пока да. Нас никто не может услышать?
- Никто. В квартире никого нет, кроме нас и моей матери. Она на кухне, это далеко.
- Тогда слушайте.
Афонин подробно рассказал бывшему комиссару обо всем, что случилось утром в номере гостиницы "Москва". О своем визите к Иванову и Нестерову он не заикнулся.
Лозовой долго, очень долго молчал. Казалось, он, как и Нестеров, погрузился в воспоминания, забыв о госте. Афонин подумал, что отношение к Михайлову обоих этих людей одно и то же, что явствовало и из рассказа Нестерова.
- Странное дело! - сказал наконец Лозовой. - Но мне кажется, что такой конец логичен. Вас, конечно, удивляют мои слова, им ничего ни знаете, но это так…
Афонин ничего не сказал. Он знал достаточно, чтобы понять мысль Лозового, но хотел услышать от него рассказ о Михайлове еще раз. В изложении двух людей одни и те же события могут быть различно окрашены. Сопоставление этих рассказов может кое-что дать.
- Я понимаю теперь, - продолжал Лозовой, - цель вашего прихода ко мне. И готов рассказать всё, что знаю о Николае Михайлове.
- Я вас слушаю, - сказал Афонин.
Еще из рассказа Нестерова капитан составил себе ясное представление о характере Лозового. Теперь, даже после столь короткого знакомства, он был совершенно уверен - с таким человеком не нужны наводящие вопросы, Лозовой расскажет всё сам и именно так, как это нужно Афонину. Школа политработы на войне не проходит дня человека даром, она оставляет след в характере на всю жизнь.
Афонин почти не ошибся. Почти, потому что самый рассказ Лозового о появлении в их отряде Михайлова, о его поведении и о предполагаемой гибели ничем не отличался по существу от рассказа Нестерова. Но бывший командир отряда на этом и закончил, а Лозовой, как и надеялся Афонин, перешел к своим выводам, что было для капитана самым интересным.
- С самого начала, - говорил он, - я был уверен, что в жизни Николая есть какая-то тайна. И ясно было, что эта тайна относится не к довоенному времени, а к его боевой жизни. В то, что он действительно забыл о своем пребывании в партизанском отряде до того, как попал в плен, я не верил, хотя и должен был признать, что это возможно, учитывая контузию… И так же было ясно, что именно там, в том партизанском отряде, зародилась эта тайна. Не желая ее раскрывать, или потому что он не мог ее открыть, Михайлов был вынужден притворяться, что всё забыл. II эта же тайна заставляла его кидаться навстречу смерти. То, что он остался жив до конца войны, - не его "вина". Михаилов делал всё, чтобы быть убитым в бою. Именно в бою. Покончить с собой он мог и любую минуту. Мне кажется, что вам надо обратить особое внимание на это обстоятельство.
Афонин кивнул. Он не хотел прерывать мысли Лозового своими репликами. Пусть говорит всё, что думает. Слабые места в его рассуждениях капитан отмечал про себя.
- Я много думал о тайне Михайлова, - продолжал Лозовой, - особенно после его "смерти". И чем больше я думал, тем больше крепло во мне убеждение, что он… - Лозовой, словно споткнувшись на этом слове, тревожно посмотрел на Афонина. - Я еще раз заявляю вам, что наградной лист на Михайлова я подписал, придя к окончательному выводу. Я считал и считаю, что Николай Михайлов заслужил награду.
- Полностью с вами согласен, - сказал Афонии.
- Как много советских людей проявили малодушие в начале войны, и как много из них последующей жизнью заслужили полное прощение. Так что же могло произойти с Михайловым? - круто вернулся Лозовой к прежней теме. - Он попал в плен… Право, мне очень неприятно говорить вам про всё это, - к досаде Афонина, которую он, впрочем, ничем не показал, Лозовой снова свернул в сторону, - но вы должны знать всё. Иначе вы никогда не установите причину смерти Михайлова… Я думаю, он попал в лапы гестапо и не выдержал. Согласился сотрудничать, спасая этим свою жизнь. Но он не намеревался действительно служить гестапо. Его мучили угрызения совести. Этим объясняются его дальнейшее поведение и поиски смерти. И вот, оставшись чудом жив, узнав о высокой награде, он кончает самоубийством, не прощая себе проявленного малодушия и считая себя недостойным награды. Мне кажется, было так.
Лозовой замолчал, всё с тем же выражением тревоги на лице глядя на Афонина. Капитану было ясно: его собеседник искренне верит в правильность своей догадки и боится, что следственный работник может с ним не согласиться. Вероятно, Лозового даже оскорбляет мысль, что к его фронтовому товарищу, которого он любил и уважал, могут отнестись не так, как относится он сам. Когда несколько минут назад Афонин согласился с мнением Лозового, он говорил не совсем то, что думал, не хотелось спорить. Ему было важно узнать мысли Лозового, а свое мнение он не считал нужным высказывать. Его выводы из двойного рассказа о Михайлове были почти противоположны выводам бывшего комиссара.
- Если позволите, я задам вам несколько вопросов, - сказал он. - Но сперва я должен заметить, что вы напрасно стараетесь реабилитировать Михайлова в моих глазах. Поверьте, в этом нет никакой нужды. Я, так же как и вы, вполне убежден, что он был безусловно достоин… награды.
Лозовой не заметил легкой заминки перед словом "награда", тревога в его глазах исчезла.
- Первый вопрос. Чем вы руководствовались, когда противились расстрелу Михайлова в день его появления в вашем отряде? Тем более, что, по вашим же словам, вы не поверили тому, что он действительно всё забыл.
- В тот день, - ответил Лозовой, - вернее, на второй день, я не был уверен, что он помнит. Это пришло потом. А во-вторых, было совершенно очевидно, что Михайлов не агент гестапо, или, судя по его дальнейшему поведению, не намерен быть агентом. Слишком нелепо для гестаповца он себя вел. Я же говорил уже об этом, - немного удивленно сказал Лозовой.
Вопрос действительно мог показаться странным, но Афонин не хотел объяснять, чем он вызван, - это не входило в его планы. Поэтому он притворился, что не заметил удивления своего собеседника (пусть думает, что хочет), и задал второй вопрос:
- Михайлов бежал из лагеря для военнопленных с тремя товарищами. Я понял из вашего рассказа, что этот факт сначала вызвал у вас сомнения, но потом они отпали. Так вот, пытались ли вы узнать у него фамилии тех трех? И что вы думаете об этой детали сейчас?
- Да, пытался. Но он назвал только имена. Фамилий он не помнил, или никогда не знал. Не знал, конечно, потому что не бежал из лагеря, в котором никогда не был.
- Почему вы отказались от мысли, что он мог где-нибудь по пути получить чистую одежду?