- Потому что он сам как-то, месяца через три после прихода к нам, рассказал, что, идя на восток, не заходил никуда, прячась от людей.
- И вы оставили этот факт без внимания?
- К тому моменту у меня сложилось о нем твердое мнение. Если бы это выяснилось раньше - другое дело, а тогда я считал, что такая мелкая деталь не меняет общей картины. Я уже вполне был уверен, где он был.
- А где, по-вашему?
- Служил в полицаях. И находился как раз в том селе, на которое мы совершили налет в то утро. Это и объясняет - как он оказался в бою вместе с нами.
- Совершенно верно! - вырвалось у Афонина.
Но он тут же постарался замаскировать свой промах. В намерения капитана совсем не входило выдавать Лозовому свое согласие с его выводами. А это неизбежно случилось бы, обрати тот внимание на эти слова и начни расспрашивать Афонина. Поэтому он поспешил пояснить их сам:
- То есть, мне кажется, что это верно. Иначе трудно объяснить появление Михайлова в ваших рядах. Вы сами говорили, что присоединиться к отряду до нападения на опорный пункт он не мог.
- Никак не мог. В конце войны у нас было несколько бывших полицаев. И, как правило, они воевали, не щадя себя. Но Михаилов воевал геройски!
Лозовой так нажал на последнее слово, что Афонин понял: тревога за репутацию Михайлова еще не совсем покинула его.
"Велика сила боевой дружбы", - подумал Афонин.
Всё же он не удержался от реплике:
- Как бы хорошо ни воевал бывший полицай, мне кажется, что награда, к которой вы его представили, чрезмерно велика.
Он сказал это потому, что хотел выяснить до конца предположения Лозового.
Лозовой ответил так, как и ожидал Афонин:
- Мы с Нестеровым считали, что Михайлов только числился в полицаях. Допускали возможность, что он оказался в этом селе только потому, что отсюда гестапо намеревалось перебросить его к нам в качестве своего агента. Никаких преступлений против нашего народа Михайлов не совершил. Согласился только затем, чтобы скорее и любым путем попасть к нам. Мы были уверены, что его не в чем обвинить. И исходили из того, как оп воевал у нас. И то, что мы были правы, доказывает факт представления его к той же награде в отряде Добронравова.
- Это логично, - согласился Афонин. - Еще один, последний вопрос. Что вы подумали, когда узнали, что Михайлов жив и находится в отряде Добронравова?
- У нас, - ответил Лозовой, - Михайлова называли везучим. Я подумал тогда то же, что думали и другие: снова ему повезло. Я никогда не поверю, что он мог оказаться вторично в плену по своей воле.
- Я тоже так думаю, - на этот раз вполне искренно сказал Афонин. - Ну что же, Александр Петрович, спасибо за сведения. Я доложу начальству вашу точку зрения. Думаю, что с ней согласятся.
- А вы сами разве сомневаетесь?
Афонин решил покривить душой.
- Нет, не сомневаюсь, - сказал он. - Я считаю, что вы правильно разгадали причину смерти Михайлова. Но мое мнение не решающее. Я человек маленький.
Провожая своего гостя, Лозовой осведомился, когда состоятся похороны.
- Пока не знаю, - ответил Афонин. - Надо еще выяснить, есть ли у Михайлова родственники в Свердловске.
- Нет, - сказал Лозовой. - Николай несколько раз говорил, что он один на свете.
- Он мог жениться после войны.
- Думаю, что я знал бы об этом.
- Вы с ним переписывались?
- Он знал мой адрес. И одно письмо я от него получил.
- Это письмо вы сохранили? - с живостью спросил Афонин.
- Да, и могу вам его отдать. Но в нем нет ничего интересного для вас. Уверен.
- Не потеряйте его. Возможно, что оно еще пригодится.
По дороге в управление Афонин думал: "Лозовой скоро встретится с Нестеровым, а возможно, и с Ивановым. Разговор у них, безусловно, коснется смерти Михайлова. Лозовой узнает, что я был у них до него. Вряд ли они скроют это от Лозового. Им и в голову не придет, что моя просьба молчать может относиться и к нему. И сам Лозовой расскажет по той же причине. Нет, именно он, наверное, промолчит. Но не это важно. Главное то, что Лозовой выложит им свою версию".
2
Полковник Круглов любил свет. Зимой, к концу рабочею дня, и в летнее время, если ему приходилось задерживаться и управлении допоздна, его кабинет был ярко освещен.
Так было и сейчас. Когда Афонин вошел, горела большая люстра и настольная лампа под светлым, почти прозрачным абажуром.
"Хоть киносъемку производи", - поморщился капитан. В отличие от своего начальника он предпочитал мягкое и несильное освещение.
- Заждался тебя! - сказал Круглов, увидя в дверях Афонина. - Думал уж домой уезжать. Садись, Олег Григорьевич, устал наверное. И рассказывай.
- Я мог бы заехать к вам домой, Дмитрий Иванович, - заметил Афонин, поняв, что начальник задержался на работе только из-за него.
Круглов снял очки и принялся протирать стекла.
- Добился чего-нибудь? - спросил оп.
- Очень немногого. Появился небольшой просвет, но туман легко может сгуститься еще плотнее.
- Утешил! - Круглов надел очки. Это означало, что с посторонними разговорами покончено и наступает деловая часть беседы. - Недавно звонили из Свердловска. В комнате Михайлова не оказалось ни паспорта, пи фотографий. Ни документов, ни записок - ничего!
- Прекрасно!
- Что же тут прекрасного?
- Разрешите ответить на этот вопрос несколько позднее, - попросил Афонин. - Это очень важный факт и расширяет тот просвет, о котором я говорил.
- Прибавив при этом, что туман может сгуститься еще больше, - усмехнулся полковник. - Ну, ну! Давай рассказывай!
Слово "рассказывай" всегда заменяло у Круглова "докладывай", хотя он требовал от своих помощников не рассказа, а именно доклада. Афонин пришел в управление сравнительно недавно, но уже хорошо это знал.
- Разрешите вопрос?
- Да.
- Михайлов жил один?
- Один. Ключи он увез с собой. Дверь и ящики стола пришлось открывать, взламывая замки.
- Взламывая?
- Так мне сказали товарищи из Свердловска. Возможно, они имели в виду "вскрывая".
- Ни в вещах, ни в карманах Михайлова ключей не было, - сказал Афонин, мысленно прикидывая, насколько этот новый факт укладывается в составленную им для себя версию.
- Знаю, что не было. Начинай! - приказал полковник совсем другим тоном.
Афонин обладал хорошей памятью. Не заглядывая в блокнот, он сжато, но с необходимыми подробностями пересказал начальнику всё, что услышал от Нестерова и Лозового, не пропустив и версии последнего.
На версию полковник реагировал одним словом:
- Нелогично.
- Я сразу обратил на это внимание, - сказал Афонин.
Он замолчал, выжидательно глядя на начальника, не зная, нужно ли продолжать.
- Давай дальше! - сказал Круглов. - Выкладывай теперь свою версию, гипотезу, предположения - в общем, всё, что у тебя в голове. А я буду отмечать нелогичности у тебя. Говори так, как если бы я ничего не знал. Согласен?
- Конечно, товарищ полковник!
Афонин не сумел скрыть одобрительной улыбки. Такой метод был самым плодотворным и быстрее всего мог привести к цели. Впрочем, это было не ново, в управлении часто прибегали к такому способу обсуждения при расследовании уголовных дел, которые нередко бывали еще более запутанными, чем дело Михайлова.
- Ни Лозовой, ни Нестеров не обратили внимания на два очень важных факта, - начал Афонин. - Третьего они не знали, но его знаем теперь мы. Этот третий факт, не менее важный, чем два других, заключается в том, что Михайлов не хранил никаких фотографий, никаких писем, вообще никаких бумаг. Те, что у него были, он уничтожил перед смертью. Обычно люди так не поступают. На это должны быть серьезные причины. Можно было бы подумать, что и паспорт им уничтожен. Но это не так. Отсутствие паспорта ничего не значащая деталь. Уничтожать его Михайлову не было никакого смысла. Он просто потерял его в дороге, вместе с ключами, которые не мог выбросить, так как о самоубийстве не думал, а намеревался, получив награду, вернуться в Свердловск. Паспорт обязательно найдется…
- Пока еще не нашелся, - вставил Круглов.
Эта реплика сразу показала Афонину, что в своих умозаключениях полковник шел с ним параллельным путем, хотя до приезда Афонина и не знал того, что рассказывали Нестеров и Лозовой. Было очевидно, что Круглов давно отдал приказ искать потерянный документ по линии Свердловск-Москва.
- Фотографии на паспортах, как правило, очень плохи, - продолжал Афонин. - Таким образом, у нас нет ни одной хорошей фотографии Михайлова. Это не может быть случайностью.
- Пока не вижу основания для такого заключения, - сказал Круглов. - Михайлов пришел с войны недавно. То, что у него было до войны, могло пропасть, а новым он не обзавелся. Из Свердловска сообщили, что в его комнате вообще почти нет никаких вещей, она имеет вид случайного жилья. По словам Лозового, у Михайлова нет родственников, потому и нет писем. Многие люди не хранят разные бумажки, а уничтожают их. Паспорт, как ты сам говоришь, потерян. Вот всё и становится на место. Продолжай! Погоди! А те фотографии, которые ты видел у Нестерова?
- Совершенно непригодны для опознания. Они очень плохого качества. Только потому, что Нестеров сказал, что на них изображен Михайлов, я и смог узнать его. Но с равным основанием можно сказать, что там снят не он, а похожий на него человек.
- Так! Теперь продолжай!
- Перехожу к двум другим фактам. Лозовой, да, видимо, и Нестеров, хотя он и не говорил об этом, считают, что Михайлов намеренно скрыл от них свою тайну, заключавшуюся в том, что он малодушно изменил родине и согласился служить немцам. Отбросим вопрос о искренности его согласия, о том, имел ли он намерение действительно служить им или хотел только получить возможность перебежать к партизанам. Не будем придираться к тому, что гестаповцы не столь наивны, чтобы поверить на слово. Допустим, что Михайлову удалось обвести их вокруг пальца. Примем как факт, что план его удался и он достиг своей цели. Михайлов у партизан. Что же дальше? Во время войны мне много раз приходилось допрашивать перебежчиков, в том числе полицаев. И я не помню ни одного случая, чтобы раскаявшийся предатель пытался скрыть правду. Наоборот, они рассказывали всё, не щадя себя, и это вполне естественно и единственно правильно. Тем более не было смысла скрывать правду Михайлову, когда прошло время и его боевая жизнь заслужила всеобщее уважение в отряде. Я уже не говорю о том, что в самом начале скрытность угрожала ему почти неминуемым расстрелом. Чистая случайность, что он попал к такому комиссару, как Лозовой. А когда тот же Лозовой вторично заговорил с ним о его прошлом, Михайлов должен был полностью открыться. Иначе он просто не мог поступить. Однако мы видим, что он продолжает ту же линию, снова заявляет, что ничего не помнит. Такое упорство можно было бы объяснить тем, что преступление Михайлова настолько тяжко, что рассчитывать на прощение он не мог, несмотря на всё его геройство. Но тут возникает противоречие. Тяжкую измену совершают исключительно трусы, люди, для которых собственная шкура дороже всего. Трусам же не свойственно искать смерти, как это делал Михайлов, и уж, конечно, трус не покончил бы с собой, когда высокая награда начисто перечеркнула все его грехи. Одно с другим не вяжется, - это очевидно.
- Давай второй факт! - Брови полковника сошлись в одну линию, лицо было хмуро, а огромные за стеклами очков глаза возбужденно блестели.
- Второй факт еще резче бросается в глаза, и просто непонятно, как мог Нестеров, опытный партизанский командир, не обратить на него внимания. Когда Михаилов остался прикрывать отход отряда, у него был пулемет и семь гранат, из которых он использовал шесть. Как использовал? Судя по внешним признакам (при этих словах Круглов пристально посмотрел на Афонина сузившимися в щелку глазами), он использовал их, когда каратели подбирались к нему слишком близко. Пулемет также должен был нанести им значительный урон. Командир карателей, по словам Нестерова, - снова оговорился Афонин, - намеревался преследовать отряд с целью полного его уничтожения. Он должен был торопиться, так как приближалась ночь. И, несмотря на всё это, немцы даже не пытались покончить с одним человеком артиллерийским снарядом или миной. У них была артиллерия и были минометы, но, отходя, Нестеров не слышал ни одного выстрела из орудия или миномета. Окончились снаряды и мины? Маловероятно! А если прибавить к этому, что Михайлов оказался жив, то остается одни вывод - фашисты стремились во что бы то ни стало захватить его живым, что им и удалось в конце концов. К нему сумели подобраться и схватить раньше, чем он успел воспользоваться седьмой, последней гранатой. Так рисуется картина этого боя из рассказов Нестерова и Лозового.
- А по-твоему?
- Мне трудно в это поверить. Зачем было нести лишние потери роди захвата одного человека? Что он мог им дать, если по числу убитых, оставшихся на месте боя, они видели, что отряд почти целиком уничтожен? Какие ценные сведения они могли получить от Михайлова? Игра явно не стоила свеч. Не дураки же они в конце концов! К тому же Михайлову удалось вторично бежать из плена. Это уже вовсе странно. Не в обычае фашистов оставлять в живых партизана, нанесшего им тяжелые потери и попавшего в их руки.
- Когда он попал в плен в первый раз, они его также пощадили, - заметил Круглов.
- Да. А мы знаем, что партизан, как правило, вешали.
- Дальше!
- Видимо, именно Михайлов был почему-то очень им нужен. По известным нам фактам можно заключить, что командир карателей узнал, кто остался прикрывать отход отряда…
- Например, рассмотрел его в бинокль.
- Возможно и это.
- А что еще?
- Не знаю. Так или иначе Михайлова узнали и опять-таки почему-то должны были схватить живым. Командир карателей от кого-то получил такой приказ. И выполнял его, не считаясь с потерями.
- Что же дальше?
Чуть насмешливая улыбка полковника показала Афонину, что его ответ уже не нужен. Но он счел себя обязанным ответить, раз начальник спрашивает:
- Дальше, если мы хотим сами быть логичными, возможен единственный вывод. Всё это настолько неправдоподобно, что не может быть правдой.
- Кто же лжет?
- Конечно, не Нестеров и не Лозовой.
- Ты считаешь их обоих неспособными к логическим выводам?
- Отнюдь нет. Но со стороны всегда виднее. Оба говорили мне, что весь отряд "влюбился" в Михайлова. И они сами были "влюблены" в него. Вот поэтому-то они и не заметили очевидных неувязок.
- Несмотря на то что многий факты, в их же изложении, говорят не в пользу Михайлова?
- Да, несмотря на это. Только бывший педагог и секретарь райкома комсомола (им был до войны Лозовой), люди глубоко гражданские, могли так легко поверить, что немцы не сумели в течение почти тридцати минут справиться с одним человеком при наличии у них минометов и артиллерии.
- А как же с двумя другими случаями, когда Михайлов оставался прикрывать отход и успешно справлялся с задачей?
- К сожалению, я не догадался спросить, сколько времени выполнял он эти задачи.
- Значит, инсценировка, так я тебя понял?
- Выходит, так.
Полковник с минуту размышлял.
- По существу мне возразить нечего, - сказал он. - Хотя твоя версия кажется мне ошибочной. Я не буду напоминать о том, что Михаилов искал смерти. Ты это и сам хорошо помнишь. Но твое восклицание в самом начале нашего разговора "прекрасно!", видимо, следует понимать так, что дальнейшее следствие надо передать в Госбезопасность?
- Да!
- А к чему оно, если Михайлов мертв? - На этот раз полковник посмотрел на Афонина, не скрывая насмешки. - Не является ли эта весьма остроумная версия результатом твоего стремления избавиться от этого дела?
Афонина передернуло. Круглов не подал вида, что заметил.
- Я прекрасно понимаю, что мое предположение, - Афонин не сказал "версия", - шатко и можно найти веские возражения. Но иначе я не могу объяснить историю боя Михайлова с батальоном карателей.
- На мой вопрос ты не ответил, - констатировал Круглов. - Госбезопасность откажется от расследования, раз объект мертв.
- Если он мертв, - как бы поправил полковника Афонин.
- То есть как это "если"? Нестеров узнал Михайлова по фотографии.
- Фотография, снятая с мертвого… Похожие люди встречаются более часто, чем принято думать.
- Ты это серьезно, Олег Григорьевич?
- За это говорят факты, - уклончиво ответил капитан.
- Отсутствие фотографий и бумаг?
- Именно.
- Кто был человек, застрелившийся в гостинице?
Афонин молча пожал плечами.
В кабинете снова наступило молчание. На этот раз оно было продолжительным.
Полковник Круглов задумался, явно ошеломленный неожиданным поворотом дела. Афонин тоже думал - о том, что построенное нм здание предположений и догадок воздвигнуто на песке. Один толчок - и всё рухнет, как карточный домик. А таким толчком станет всё тот же неопровержимый довод - поведение Михайлова в партизанских боях, с очевидностью доказывающее ненависть к оккупантам, безумную смелость и полное пренебрежение к собственной жизни. Никакой вражеский агент не мог вести себя подобным образом, тем более агент, ценный для немцев. Это ни с чем несообразно. А ведь это было так. Особенностей характера и мышления Лозового немцы знать никак не могли. Психологический трюк? Как будто единственное объяснение. Но такой трюк чрезмерно рискован и, как сказал Круглову сам же Афонин, только случайно увенчался успехом, на что гестапо не могло рассчитывать. А с другой стороны, всё, буквально всё говорит за связь Михайлова с немцами. Вот и разберись в этой путанице.
Афонину казалось, что выдвинутая им версия единственно возможная, чтобы как-то объяснить все эти противоречия. Но и тут было одно, весьма существенное "но", ускользнувшее пока что от внимания полковника Круглова. Это "но" заключалось в телефонном звонке Михайлова Лозовому. Как бы ни был человек, приехавший в Москву под именем Михайлова, похож на него, он не мог надеяться обмануть Лозового, который, конечно, хорошо помнил настоящего Михайлова. Возможно, конечно, что звонок был только уловкой, а на самом деле этот человек и не думал встречаться с Лозовым лицом к лицу. Всё это так, но версия всё же не могла объяснить главного - поведения Михайлова в отряде. Этот пункт по-прежнему оставался загадочным.
Полковник неожиданно хлопнул ладонью по столу. Афонин вздрогнул.
- Вот так! - сказал Круглой. - Согласен я с тобой, Олег Григорьевич, или не согласен, твое предположение нельзя оставить без внимания. Мы свяжемся с Госбезопасностью и проконсультируемся с ними. Если это верно и человек, приехавший под именем Михайлова, был убит, чтобы обеспечить настоящему Михайлову свободу действий, то это дело перейдет к ним. Но нам надо сделать всё, что в наших силах, в частности доказать факт убийства, а не самоубийства. Зайди в наш научно-технический отдел. Они сами, кстати, просили прислать тебя к ним. Нужен отпечаток твоего сапога.
- Это зачем?