Арминий снова поморщился. Он видел легионы в действии, и в Германии и в Паннонии. Он не понаслышке знал, какую грозную силу представляют собой легионеры благодаря отменной экипировке и, главное, строжайшей дисциплине, которой не потерпел бы ни один свободолюбивый германец. Римляне обладали огромным опытом покорения и удержания в покорности строптивых народов, и Паннония лишь добавляла им этого опыта… Как будто они в нем нуждались!
- Мы должны напасть на них внезапно, когда они будут в невыгодной ситуации, - сказал Арминий, размышляя вслух.
- Как это сделать? - напрямик спросил отец.
Это был важный вопрос, и молодой человек предпочел бы не отвечать на него. Жизненно важный вопрос.
- Пока не знаю, - признался Арминий.
- Ну что ж, попытайся узнать. А до тех пор не высовывайся, - заявил Зигимер. - Иначе римляне заставят тебя об этом пожалеть. И не только тебя. Они заставят пожалеть всех херусков - всех германцев.
Арминий попробовал представить себе катастрофу, которая разразится над всеми германскими племенами. Над всеми, от хамавов и тенктеров, прижатых к Рейну, до его родного племени херусков, живущего в сердце Германии, и до маркоманов царя Маробода, чьи владения раскинулись к северу от Дуная. Хитроумный Маробод втайне поддерживал паннонских мятежников, но лишь втайне, ибо вовсе не желал, чтобы в его земли тоже пришли римские легионы. А еще были готоны, или же готы, которыми, по слухам, правили могущественные вожди. Но готы жили так далеко на востоке, что Арминий не знал по имени ни одного из этих вождей. Что же должно было произойти, чтобы последствия ощутили на себе все германские народы, столь разные и столь многочисленные?
Ответ напрашивался сам собой: превращение всех земель от Рейна до Эльбы в провинцию Рима, установление там власти Августа, или, иными словами, порабощение живущих в Германии вольных народов. До готов римляне, скорее всего, доберутся не сразу, но и готам когда-нибудь придется задуматься: когда римские орлы решат сделать очередной рывок на восток?
- Я должен найти способ расправиться с римлянами, отец. Мы все должны, - заявил Арминий. - Иначе римляне станут нашими господами. Ты видел их лагерь, Минденум?
- Я слышал о нем, - ответил Зигимер.
- Этого мало. Я повидал немало военных лагерей в Паннонии, сам жил в одном из них, сражался вместе с легионерами и учился их искусству войны. Но Минденум, клянусь всеми богами, самый большой лагерь, какой мне доводилось видеть. Ни один из лагерей в Паннонии не идет ни в какое с ним сравнение! Значит, римляне все равно что правят нашим краем. Мы еще свободны - или воображаем, что свободны. Но раз на нашей земле стоит Минденум, о какой свободе может идти речь?
- Если мы восстанем и потерпим поражение, это будет хуже, чем если бы мы вовсе не восставали, пото… - начал было Зигимер.
- Да, ты уже это говорил, - раздраженно перебил Арминий.
Его отец продолжал, будто сын и не подавал голоса:
- Потому что восстание, с одной стороны, обескровит нас, а с другой - даст предлог римлянам ужесточить гнет. Этого нельзя допустить. Я думаю, нам еще повезло, что мы продержались так долго.
- Обещаю, отец, когда начнется мятеж, мы не проиграем, - заверил Арминий. - А если проиграем, я не доживу до поражения.
- Первая часть твоей клятвы меня вполне устраивает, - отозвался Зигимер. - Что до второй, лучше бы ей не пришлось сбыться.
- Да, я тоже так думаю. Но мы должны бороться с римлянами во что бы то ни стало.
Как и большинство германцев, Арминий свысока смотрел на народ Галлии. Когда-то галльские племена населяли добрую часть Германии, но германцы вышибли их за Рейн и наверняка заняли бы и западный берег реки, если бы римляне не оттеснили их обратно. Римляне, а не галлы! Однако чтобы превратить Галлию в провинцию, римлянам пришлось немало повоевать. Вспомнив об этом, Арминий вернулся к своей главной мысли:
- Галлы потерпели поражение, но сражались до последнего и не посрамили своей чести. Если одна лишь мысль о поражении заставит нас лечь кверху брюхом, как побитых собак, мы лишимся чести - и поделом.
- Честь - вещь хорошая, но ею может обладать и мертвец. А живой человек одной честью сыт не будет.
- Это верно. Но имена павших будут чествовать те, кто придет вслед за нами. Павшие заслужат вечную жизнь в песнях будущих поколений, - возразил Арминий. - Лучше умереть так, чем прожить долгую, но бесславную жизнь и быть забытым, словно ничтожный раб… И такое забвение будет заслуженным.
Отец вздохнул.
- Похоже, мне не убедить тебя бросить эту затею, а?
- Когда римские грабители явились сюда требовать дань, не я один почувствовал, что они покушаются на нашу мужественность. Им известно больше способов превращать мужчин в скопцов, чем простая кастрация.
И Арминий прикрыл пах сложенной чашечкой ладонью, как раньше делал его отец.
Зигимер снова вздохнул.
- Что ж, сынок, раз отговорить тебя я не в силах, буду помогать тебе всем, чем могу. Клянусь богами, помощь тебе понадобится. Я не всемогущ, но постараюсь, чтобы ты получил все необходимое.
Лицо Арминия осветила улыбка - словно солнце вышло из-за туч.
- Если мы будем вести борьбу вместе, как мы можем потерпеть поражение?
- Есть разные способы, - проворчал Зигимер. - Способы есть всегда.
Квинтилий Вар посмотрел на счета, составленные его писцами, и поморщился. Управляя Сирией, он привык к совершенно другому уровню доходов провинции - Германия давала едва ли двадцатую часть сирийских сборов. Нищая страна, иначе не скажешь. Впрочем, разве может быть иначе, если своего золота и серебра здесь практически нет, а оливки и виноград в таком климате не приживаются. Даже если бы здешнее население не было таким диким, больших пополнений в списке доходов ждать не приходилось.
Вар понимал это, ведь он сам повидал Германию. Но теперь вместе со своими легионами он покидал Минденум на зиму и на время мог забыть все увиденное здесь. Он вернется сюда следующей весной, а до той поры позволительно о Германии не думать. Благо необходимости думать о ней нет, а желания вспоминать ее - тем более.
Сам Август не видел Германии. Счастливчик, он ни разу не переправлялся через Рейн. А раз так, что он скажет, узнав, какую жалкую сумму выжал его ставленник из столь большой страны? Не придет ли император в ярость?
Конечно, будь Вар посмелее, он подделал бы отчеты, но для такого дела у него была кишка тонка, ведь это означало немалый риск. Больше всего он боялся (хотя, разумеется, всячески скрывал свой страх), что Август заслал в его окружение шпиона, а то и нескольких. И если Вар пошлет императору одни цифры, а шпион - другие…
При мысли об этом Квинтилия Вара бросало в дрожь, и он представлял себе пустынные острова, разбросанные по Средиземному морю. Вару вовсе не хотелось провести остаток жизни на одном из таких островков. А если бы его поймали на обмане, ссылка была бы еще не самой худшей участью.
Его не спасла бы от гнева Августа женитьба на Клавдии Пульхре. Подумаешь, муж внучатой племянницы! Да родная дочь Августа провела пять лет на острове Пандатария, без вина и мужского общества, пока отец, сжалившись, не заменил это наказание более мягким, а именно: сослал ее в Региум, на самый кончик носка италийского сапога.
Конечно, Юлия была виновна в вопиющей безнравственности, тогда как он, Вар, лишь присваивал часть государственных доходов. После того как из Юлии попытались сделать пешку в династических планах Августа - ни один из этих планов не сработал так, как хотелось императору, - она стала вести себя по отношению к отцу вызывающе. Вар, к худу или к добру, никогда не привлекал к себе такого большого внимания.
Он вздохнул.
- Ты в порядке, господин? - спросил Аристокл.
Не рассказывать же рабу, что у тебя на уме.
- Пожалуй, да, - ответил Вар. - Богам ведомо, я буду рад убраться из Минденума. А кто, будучи в здравом уме, не был бы этому рад?
- Тут ты прав!
Обычно Вар задавался вопросом, искренен ли с ним хитрый раб, но на сей раз сомневаться в искренности грека не приходилось. Аристокл терпеть не мог Германию и германцев и не трудился это скрывать.
- Ветеру тоже не назовешь "шестеркой", - усмехнулся Вар.
Конечно, с самым удачным броском игральных костей можно было бы сравнить поездку в Рим. Впрочем, сгодились бы и Афины, или Александрия, или Антиохия - столица римской Сирии. Но уж никак не Ветера.
- И все же это лучше, чем Минденум.
Аристокл взмахнул рукой, охватив этим жестом все, что осталось от лагеря легионеров. Войска здесь пока еще не зимовали. А поскольку говорить о полном превращении этого края в римскую провинцию было еще рано, легионеры или уносили с собой, или уничтожали все, что могли бы забрать туземцы, - например, весь металл, который имелся в лагере, от лекарских ножей и конских удил до сапожных гвоздей и ложек. Иначе германские кузнецы перековали бы любое оставленное римлянами железо в наконечники копий, ножи и мечи. Легионеры сожгли все бревна и доски в лагере; благо леса здесь было много и нарубить новые следующей весной не составит труда. В походах римляне каждый день разбивали новый лагерь, поэтому, уходя, ничего не оставляли после себя.
- Когда-нибудь здесь будет настоящий римский город, - проговорил Вар. - Множество городов в Африке, Испании и Галлии начинались с лагеря легионеров, а сейчас это настоящие центры цивилизации.
- Пожалуй, так.
Но, судя по тону, раб не был в этом уверен.
- Правда, тамошние города не возникали посреди ничего.
Квинтилий Вар не стал спорить, а просто спрятал улыбку. Если Аристокл упорно желает презирать Минденум, пускай. Факт остается фактом: когда империя была моложе, когда еще не была столь обширной, множество городов, которые ныне считаются красивыми и удобными, представляли собой точно такие же лагеря, казавшиеся годными только для военных. Подошедший Вала Нумоний отсалютовал Вару.
- Мы готовы выступить к Рейну, - доложил начальник конницы. - Признаться, мне ничуть не жаль покидать это место.
Вар бросил взгляд на Аристокла. Раб буквально излучал согласие со словами Нумония, как раскаленный докрасна кусок железа на наковальне излучает жар. Наместник хотел сделать вид, что ничего не замечает, но, не удержавшись, заметил:
- В общем, мне тоже не жаль.
Легионерам предстоял долгий, утомительный марш по раскисшей грязи к верховьям Люпии. Дальше будет легче: многие погрузятся на суда и спустятся по течению к Рейну. Поскольку по берегам стоят римские крепости, германцам, даже самым враждебно настроенным, останется лишь за всем этим наблюдать. Все давно было отработано, но Вар считал, что такой отход будет слишком незаметным.
- Мы должны пройти через всю Германию, - сказал он. - Мы должны показать здешнему населению, что можем двигаться куда захотим и когда захотим.
- Да, господин, - покорно отозвался Аристокл.
- В чем дело? Тебе не нравится эта идея?
Квинтилий Вар хорошо знал своего раба и мигом улавливал любые перемены в его настроении.
- Господин, - честно ответил грек, - к идее убраться из Германии я отношусь с восторгом, но к идее пройти через Германию… По правде говоря, в этой жалкой стране нет ни одного места, куда мне хотелось бы отправиться. Она может быть мила только варварам, которые ее населяют.
Поскольку Вар придерживался того же мнения, он не стал говорить Аристоклу, как тот ошибается. Наместник заметил лишь, что в скором времени из этой земли получится прекрасная провинция, нужно только окончательно ввести ее в состав империи.
Вар постарался, чтобы в его словах звучало куда больше уверенности и оптимизма, чем он испытывал на самом деле.
Аристокл неосторожно шагнул назад и вляпался в грязь, которая тут же попыталась засосать его сандалию. Одежда, прекрасно подходившая для любого места по берегам Средиземного моря, здесь никуда не годилась. Туники и тоги в здешнем климате не согревали, неудивительно, что туземцы кутаются в плащи и носят штаны. И их сапоги не сваливаются, защищая ноги лучше сандалий.
Возмущенно бормоча, Аристокл вырвал пучок травы и, как мог, очистил сандалию и ногу.
- Лучше бы оставить этих дикарей в покое, - ворчал он, - и дать им жить в своей варварской земле по своим варварским обычаям. Они не заслуживают того, чтобы стать частью нашей империи.
И снова Вар почувствовал, что согласен с рабом: правда, в данном случае мнения раба и господина ничего не значили.
- Август хочет получить эту провинцию. У него есть на то свои причины, и Август всегда получает желаемое.
На памяти Вара так было всегда, а Вар слишком хорошо знал, что уже далеко не молод. Так что упомянутое им правило вполне можно было считать законом природы.
- Август никогда не видел этой страны. Он никогда не видел этих варваров, - возразил Аристокл и, вырвав еще один пучок травы, принялся оттирать им грязное пятно, которого не заметил раньше. - Клянусь богами, господин, если бы император их увидел, он бы решил, что германцы ему не нужны.
Представив себе Августа, осматривающего наблюдательный пост в Минденуме, Квинтилий Вар рассмеялся. Нет, Август, конечно, не был чужд военной жизни - в гражданской войне, последовавшей за смертью Цезаря, он взял верх над лучшими тогдашними полководцами. Но Август, несомненно, принадлежал миру Средиземноморья, и здесь, в мрачных северных лесах, был бы так же неуместен, как рыба в египетской пустыне. Император в Германии? Такое просто трудно себе представить.
"А ведь я тоже принадлежу к миру Средиземноморья, - подумал Вар. - И я все еще хочу, чтобы Август послал меня в Египет, в Грецию… Куда угодно, лишь бы здесь не оставаться. Тут я чужой и никогда здесь не приживусь".
- Ветера, - произнес он вслух.
Увидев впервые этот военный городок на левом берегу Рейна, наместник вообразил, что попал в самое забытое богами место на земле, но стоило ему переправиться через Рейн, в Германию, как стало ясно, насколько мало он знает о забытых богами местах… Если, конечно, боги вообще когда-то об этих местах ведали. По сравнению с Минденумом даже Ветера казалась Антиохией. По сравнению с Германией даже граница Галлии казалась похожей на цивилизованный мир.
- Ветера, - эхом отозвался Аристокл, и Вар уловил в его голосе ту же тоску.
- Мы вернемся сюда весной, - сказал Вар.
- Да, господин, - ответил Аристокл с мученическим вздохом, понимая, что тоже участвует в строительстве великой империи.
Все имеет свою цену. Высокопоставленные римляне нуждались в умных греках, которые помогали им вести дела. В материальном отношении приближенный к господину раб, такой как Аристокл, был обеспечен гораздо лучше, чем если бы оставался свободным человеком в гордой, но бедной Греции. А свобода - что ж, он бы предпочел освободиться от этой грязи на лодыжках и между пальцами ног.
- По крайней мере, на некоторое время мы можем предоставить здешних дикарей самим себе, - промолвил Вар. - Кажется, мы положили неплохое начало.
Он хихикнул, и этот звук получился похожим на кудахтанье.
- Во всяком случае, хочется верить, что именно так это будет выглядеть в глазах Августа.
Сам Август, ясное дело, никогда не покажется в Германии. Но его воля все равно будет выполнена.
VI
Арминий знал, что в Римской империи отдельные дома с участками земли, как правило, объединяют в деревни или города. Германцы селились не так кучно. В лесах можно было наткнуться и на одинокие усадьбы, и на хутора из трех-четырех хозяйств, принадлежащих, как правило, родственникам. У германцев, конечно, имелись и деревни, совсем небольшие по римским меркам.
Арминий впервые увидел настоящий город, лишь поступив на римскую службу.
Он понимал, что города дают людям определенные удобства. Например, принеся в город новости, можно было огласить их всего один раз на рыночной площади - и о них узнавали все горожане. А поскольку окрестные земледельцы являлись в город, чтобы продать плоды своего труда, очень скоро вести разносились по всей округе.
Города были… действенными. В латинском языке существовало такое слово, в отличие от языка германцев. Римские армии тоже были действенными, и Арминию хотелось, чтобы его народ усвоил, что такое "действенный", потому что это понятие было своеобразным оружием, таким же как клинок меча.
Однако Арминий жил совсем в другом мире. Если ему нужно было распространить вести, он не мог просто посетить несколько городов: ему приходилось разъезжать по усадьбам, убеждать мелких вождей и хозяев, чтобы те в свою очередь донесли мысли Арминия до своих людей. Правда, он быстро убедился, что настроить и вождей, и простых общинников против римлян совсем несложно. Для этого требовалось лишь спросить у хозяина, являлись ли к нему прошлой осенью римляне за налогами, а после утвердительного ответа (как правило, сопровождавшегося руганью) задать еще один вопрос:
- А хочешь ты платить им налоги и в будущем году?
Обычно после этого раздавались возгласы ужаса или ярости, чаще - ярости и ужаса одновременно.
- Им повезло, что они забрали у меня скот, просто потому, что застали меня врасплох. Но пусть меня утащат под землю, если им удастся проделать это снова! - такое ему говорили много раз, причем почти одинаковыми словами.
- Но они собираются явиться снова, - утверждал Арминий, ничуть не кривя душой. - И они попытаются убить тебя, если ты не позволишь себя ограбить. Что, по-твоему, стоит предпринять?
На это люди не всегда отвечали одинаково. Многие не верили Арминию или не хотели верить - понятие ежегодной уплаты налогов находилось за пределами разумения германцев так же, как и понятие "действенный". Но Арминий, в отличие от прочих, прекрасно сознавал свою правоту, ибо видел в Паннонии, как собирают налоги. Римляне являлись за налогами ежегодно и ради того, чтобы их собрать, готовы были на все.
Однако Арминий убеждал собеседников, затрагивая в них и другие струнки помимо естественной жадности.
- Когда римляне повадились так же грабить паннонцев, те взялись за оружие и воюют по сей день, - говорил Арминий каждому, кто соглашался его слушать. - А мы? Или паннонцы сильнее нас?
- Нет! - возмущались его собеседники.
Германцы были убеждены, что они - самый сильный народ в мире.
Арминий кивал и соглашался.
- Ты прав. Я сражался с паннонцами. Они довольно сильны, но не сильнее нас. Так, может, они смелее?
- Нет!
Подобный вопрос был оскорблением для любого германца. Этот народ гордился своей отвагой.
И Арминий снова кивал.
- Верно - они не смелее нас. Они, конечно, отважны, спору нет. Но не храбрее нас. Но если им хватает отваги, чтобы воевать с римлянами, почему бы нам не сделать то же самое?
Почти никто из германцев, с которых римляне взяли налоги (а по сути - ограбили), не находил убедительных доводов против войны с Римом. Семена падали на взрыхленную почву, и скоро Арминий начал думать, что куда труднее будет сдержать своих соплеменников, а не повести их вперед. Германцы воспылали желанием немедленно отправиться в поход к Рейну и сжечь все римские укрепления на этом берегу реки.