- Так вот. Ты сидишь на берегу реки. Сидишь неподвижно, чтобы не спугнуть утку. Спустя некоторое время она успокаивается, привыкает к твоему присутствию. Тогда ты начинаешь крошить в воду черный хлеб или другую еду - что у тебя есть. Утка подплывает все ближе и ближе, а ты продолжаешь сидеть очень спокойно, только сыплешь крошки. Ну а потом, когда она подплывает достаточно близко, ты хватаешь ее, - Сегест резко подался к Вару, который непроизвольно отпрянул, - и сворачиваешь ей шею!
Он мог бы свернуть шею Вару, если бы захотел. Оба собеседника прекрасно это понимали, что пробуждало в них странное ощущение соучастия.
- Я не утка, и Арминий не охотится на меня, - заметил Вар, сохраняя достоинство.
- Ты так говоришь, - ответил Сегест. - Но подумай вот о чем: если ты убьешь Арминия, а я окажусь не прав, ты не причинишь Риму никакого вреда. Но если ты не убьешь его, если позволишь никчемному свинскому псу жить, а я окажусь прав, ты причинишь вред не только себе самому. Ты причинишь вред Риму. И может статься, очень серьезный вред, ибо не понимаешь всей меры амбиций Арминия.
Слово "амбиция" имело в латыни особое значение, и Вар мог лишь гадать, знает ли об этом Сегест. Человек с чрезмерными личными амбициями, которые были превыше верности Риму, мог представлять собой величайшую угрозу для государства. Именно такой человек разрушил республику. И ныне Август, сумевший удовлетворить все свои амбиции, строго следил за тем, чтобы никто их больше не проявлял.
- Спроси любого человека из любого клана, из любого племени по всей Германии - и каждый, кому известно мое имя, скажет, что я друг и союзник Рима. Я был на стороне Рима с тех пор, как у меня начала расти борода. Я сражался на стороне Рима в Германии, Арминий никогда этого не делал и не будет делать. Он принимает тебя за утку, наместник. Хочет накрошить хлеба в воду, чтобы подманить тебя поближе. Неужели ты дашь себя поймать?
Сегест не попытался схватить Вара за горло - и, судя по тому, что наместник знал о германцах, то было проявлением величайшей сдержанности со стороны варвара.
- Ну, может, кое в чем ты и прав, - пробормотал Вар после до неприличия затянувшегося молчания.
В Римской империи всякий, имеющий уши, отчетливо услышал бы в этой фразе: "Заткнись и проваливай. Ты мне до смерти надоел".
Однако Сегест, будь он сто раз римским гражданином, не был римлянином.
- Подожди. Присмотрись. И ты… увидишь, что я прав.
Сегесту пришлось сделать паузу, чтобы припомнить, как образуется в латыни будущее время.
Вару очень хотелось, чтобы гость ушел: они и так уже разыгрывали эту сцену слишком часто. Интересно, актеров не мутит из-за ролей, которые им приходится играть снова и снова? Странно, если не мутит.
Сегест налил себе еще вина, выпил, и красные пятна на его щеках стали больше и ярче. Он потянулся было за засахаренной смоквой, но отдернул руку, а когда снова посмотрел на Вара, глаза его блестели от сдерживаемых слез.
- Можно задать тебе вопрос, почтеннейший? - промолвил он слегка заплетающимся языком.
- Разумеется, - промолвил Вар с куда большей сердечностью, чем испытывал.
- Арминий подолгу гостил у тебя в Минденуме, - произнес германский вождь.
То был не вопрос, но Вар все равно кивнул.
- Да, гостил. Он и его отец - они гостили у меня вместе.
"И если тебе это не нравится, тем хуже для тебя".
Сегест что-то неразборчиво пробормотал, а потом медленно и мучительно высказал то, что лежало у него на сердце:
- Пока Арминий был у тебя, он говорил о Туснельде? Говорил, что она счастлива?
"Он любит ее. Он заботится о ней", - удивленно осознал Вар.
До сих пор он считал, что Сегест выступает против Арминия из-за личной обиды, а не потому, что переживает за дорогого, близкого человека. И только сейчас он увидел случившееся в ином свете: отец потерял дочь и искренне беспокоился за нее.
Насколько помнилось Вару, Арминий не слишком распространялся насчет Туснельды и мало говорил о своих чувствах к ней. Но что это доказывало? Сам Вар тоже не очень-то распространялся насчет Клавдии Пульхры. Он говорил о своем сыне, которого Арминий немного напоминал, - но не о жене.
Осторожно подбирая слова, наместник сказал:
- За все время, проведенное с ним, у меня не было оснований усомниться в его чувствах к Туснельде. Он не из тех людей, которые радуются, причиняя другим боль.
Вар надеялся, что это улучшит настроение Сегеста, но, похоже, надеялся напрасно. Германец тяжело вздохнул.
- Нет, по моему разумению, Арминий другой породы, - промолвил германец. - Из чего не следует, что он человек, а не зверь. Он берет, что хочет и где захочет, а получив, кладет на полку и забывает. Когда речь идет о серебряной безделушке или красивой посудине, беда невелика. Но если на полке пылится девушка… Разве это не жестоко?
Вар подумал о том, сколько девиц отдали мужчинам самое дорогое и были потом забыты. Но, понимая, что германцу не понравятся такие слова, сказал другое:
- Надеюсь, в конце концов все уладится.
Звучало это пристойно, ни к чему Вара не обязывало и ничего ему не стоило.
- Я тоже надеюсь.
Медленная, тщательная латинская речь Сегеста казалась удивительно впечатляющей.
- Но есть большая разница между тем, на что я надеюсь, и тем, чего я ожидаю.
Он снова вздохнул.
- Я не в силах убедить тебя, не в силах… хм-м… урезонить тебя. Единственное, что мне остается, это повторять снова и снова: постарайся не оказаться уткой, наместник.
Сегест отсалютовал Вару и без прочих церемоний покинул маленькую столовую.
В следующее мгновение появился Аристокл. Вар, ничуть не удивившись, кивнул.
- Ты нас подслушивал?
- Нет, господин, конечно нет!
Но грек говорил так потрясенно, что Вар не поверил ему ни на мгновение.
- Он стоит на своем, не так ли? - промолвил римский наместник.
- Упорно и неотступно, - согласился Аристокл. Его нимало не беспокоило собственное недавнее уверение, будто он не подслушивал. - Но что за чушь он нес насчет уток? Я ничего не понял.
- Не ломай себе голову. Это не важно. Но он действительно переживает из-за дочери.
Вар покачал головой.
- Вот уж никогда бы не подумал!
- Когда имеешь дело с германцем, никогда не знаешь, чего от него ожидать, - заявил Аристокл.
- Это правда, - со вздохом согласился Вар.
Как бы ему хотелось, чтобы это было не так!
XIII
Калиги Калда Кэлия стучали по настилу переброшенного через Рейн моста.
- Вот и еще один год в Германии, - произнес он, ни к кому в особенности не обращаясь. - Может, нынче мы закончим здесь трудиться. И тогда сможем отправиться в какое-нибудь другое место.
- Или останемся в Германии нести гарнизонную службу, - отозвался легионер, шагавший слева. - Разве это не будет забавно?
- Иногда я тоже так думаю, - промолвил Кэлий. - А иногда мне так не кажется.
- Разговорчики в строю! - рявкнул военный трибун, и Кэлий замолчал.
Рано или поздно - скорее всего, рано - трибун найдет другого легионера, к которому начнет придираться, а пока лучше помолчать. Что хорошего, когда на тебя орут?
Подбитые гвоздями подошвы перестали стучать по доскам и тут же глухо затопали по земле.
- Вот и Германия, - пробормотал легионер рядом с Кэлием. - Опять.
Ни один из бойцов не озирался по сторонам: кому охота вертеть головой, рискуя вновь привлечь к себе внимание дотошного трибуна?
Калду Кэлию пришлось сделать длинный шаг, чтобы переступить через кучу конского навоза - впереди пехоты следовали наместник и кавалеристы, и кони навалили на дороге дерьма.
В двух шеренгах позади Кэлия кто-то смачно выругался, и трибун тут же обрушился на этого легионера.
- Что там такое? - шепотом спросил сосед Кэлия по строю.
- Надо думать, парень вляпался в дерьмо, - тоже шепотом ответил Кэлий. - Надо смотреть под ноги - дерьма тут навалом.
- А, так вот почему ты этак подпрыгивал. А я уж думал, тебя кто-то укусил.
- Пока нет. Подождем следующего месяца.
Легионер хмыкнул. В этом году Квинтилий Вар вывел легионы с зимних квартир очень рано: оголившиеся по осени деревья только-только начали покрываться свежей листвой. Москитов в Германии было меньше, чем в Италии, зато здесь с избытком хватало комаров, слепней и прочей кусачей летучей живности. Когда весна будет в разгаре, весь этот гнус поднимется из болот жужжащими и гудящими тучами. Весна пробуждает всех живых существ, включая тех, от которых мало радости.
Задумавшись об этом, Калд Кэлий невольно вспомнил и о германцах.
- Интересно, ручной варвар нашего наместника снова объявится?
Его собеседник хмыкнул так выразительно, что его можно было понять и без слов. Однако он счел нужным добавить:
- Где это ты видел ручного германца?
- Да я о том малом, что вечно отирается возле наместника и нашептывает ему всякие мерзости про другого дикаря. Если он врет, тогда ручной тот дикарь, про которого он рассказывает, а если не врет, значит, ручной он сам.
- Ага, или они оба дикие, - отозвался другой римлянин. - По мне, все они - вонючие варвары и стоят друг друга. Чтоб им пропасть!
- Эй, Кэлий, это ты блеешь? - послышался скрежещущий, как звук пилы, вгрызающейся в мрамор, голос трибуна.
- Никак нет, командир! - немедленно соврал Кэлий.
- Значит, кто-то другой, проклятье!
Военный трибун вроде бы слегка успокоился, но лишь слегка.
- Ладно, но кто бы ни болтал, я советую ему заткнуться. Ему же лучше будет!
Кэлий благоразумно промолчал - если он начнет оправдываться, командир сочтет его виноватым. Конечно, он и был виноват, но зачем выставлять это напоказ?
Легионеры углублялись в лес. Собственно говоря, в Германии куда ни пойди, все равно придется пробираться или через лес, или через болото, или, скорее всего, через заболоченный лес. Поскольку лес состоял в основном из сосен, елей и тисов, в воздухе висел тонкий хвойный запах. Пожалуй, этот запах был единственным, что нравилось Кэлию в Германии.
Держа в правой руке метательное копье, Кэлий на всякий случай машинально проверил, легко ли выходит из ножен гладиус.
Вероятность того, что германцы нападут так близко от Ветеры, была невелика, но кто знает? Они могли устроить здесь засаду именно в расчете на то, что римляне этого не ожидают.
Некоторые воины, шедшие перед Кэлием, тоже непроизвольно проверили оружие. Человек, несколько раз побывавший в Германии, начинал понимать, что тут каждое дерево может иметь глаза, а каждый куст - уши. Конечно, находились тупицы, не желавшие с этим считаться, но такие, как правило, недолго жили.
Откуда-то из густой кроны донеслось зловещее, гортанное карканье ворона.
- Слышишь? - спросил сосед Кэлия. - Норовит накликать битву. Орет: "Корр-ми, корр-ми!"
- Вообще-то считается, что мы сюда не воронов кормить заявились, - буркнул Кэлий. - Нам говорили, что это вроде бы мирная страна.
- Соври что-нибудь получше, - откликнулся другой римлянин. - Может, по-твоему, это провинция вроде Галлии, где можно гулять где угодно в одной тунике или - если станет прохладно - накинув плащ? Может, доспехи здесь больше не нужны?
Он пожал плечами, так что зазвенела кольчуга.
- Может, и оружие нам уже ни к чему?
Как и Кэлий, он нес метательные копья, короткий, рассчитанный на колющие удары меч и обтянутый кожей деревянный щит с бронзовой каймой и железным умбоном.
Калд Кэлий рассмеялся.
- Я же сказал "считается" и "вроде бы". Разве я говорил, что так оно и есть?
- Ну то-то же! Ведь единственное место во всей Германии, по которому и впрямь можно разгуливать в тунике, не опасаясь получить удар, - это укрепленный лагерь в Минденуме. Впрочем, нет, соврал! В Алисо и других старых крепостях такое тоже возможно.
- Разговоры в строю! Прекратить! - снова взревел трибун. - Кэлий, теперь я точно знаю, что это ты. Видать, повышение не прибавило тебе ума, а?
Простой воин, шагавший рядом с Кэлием, хихикнул… А зря! Кэлий, притворно сбившись с ноги, наступил ему на большой палец, и легионер смачно выругался от боли. Военный трибун тут же набросился на него, как кот на мышь, но Кэлий не рассмеялся. Во всяком случае, открыто.
Седобородый воин с мрачным, осунувшимся лицом приблизился к погребальному костру, держа в руке факел. Возлежащий на костре покойник походил на седобородого, только был еще более бледным и изможденным. Удивляться сходству не приходилось - убитый был младшим братом воина с факелом. На груди покойного лежали его копье, кинжал и захваченный в схватке с римлянами короткий меч.
Как только бородач поднес факел к костру, сухое дерево мигом вспыхнуло, и Арминий, который стоял с опущенной головой среди скорбящих, учуял запах горящего масла. Римляне, чтобы заставить свои костры разгореться, поливали их оливковым маслом, иногда с ароматическими добавками. Для погребальных костров такое масло годилось не хуже, чем для приготовления пищи.
- Алк был достойным воином. Никто из хавков не мог бы пожелать большей награды, - промолвил брат покойного, отступая от погребального костра.
По толпе пробежал приглушенный, одобрительный гул. Арминий не знал Алка, но присоединился к общему почтительному хору: кому охота оскорблять призрака, выказывая неуважение к умершему? Человек может сражаться с римлянами, но кто может сразиться с призраком?
- Будь Алк жив, - продолжал его брат, - он снова выступил бы с оружием в руках против чужаков, вторгшихся в наше отечество. Теперь же его дух проследит за тем, чтобы мы бились так же яростно, как бился он.
Одобрительные возгласы зазвучали громче, и вновь к ним присоединился голос Арминия.
Пляшущие языки пламени обволокли мертвеца, воздух наполнился едким запахом горящей плоти, смешанным с запахами дерева и масла. Закашлявшись, Арминий шагнул в сторону, чтобы на него не несло дым. Точно так же поступил его отец. Однако двое херусков не выделились из толпы, ибо все хавки тоже подались влево.
Давно ли этот луг служит хавкам местом для ритуального сожжения тел? Судя по числу насыпанных там земляных курганов - давно. Арминий знал, что римляне накрывают могилы каменными плитами и устанавливают на них памятники. Но, как и большинство германцев, он считал, что все это ужасно давит на покойного, не позволяя его духу выбраться наружу. Нет уж, куда лучше покоиться под земляным курганом, обложенным нарезанным дерном.
И вдруг Арминию стало не до Алка, не до скорби по погибшему, которую он, как предполагалось, разделял. Слегка подтолкнув отца локтем в бок, он заговорщически шепнул:
- Дерн.
- Дерн? - непонимающе повторил Зигимер. - Ты о чем?
Судя по тону Зигимера, Арминий рисковал получить затрещину, если его ответ не понравится отцу. Такое случалось нередко - правда, когда Арминий был помладше.
Но Арминий просто повторил:
- Дерн.
Когда римляне хотели что-то запомнить, они записывали это и сохраняли - прямо как копченую свинину. Все римские командиры знали грамоту, тогда как среди германцев умеющих писать по-латыни была лишь горстка, и Арминий не принадлежал к их числу. Поэтому, желая запечатлеть что-то в памяти, он повторял это по нескольку раз, а для верности еще и старался поделиться с кем-нибудь своей мыслью.
- Если мы соорудим в нужном месте вал из дерна…
- А! Понял! - воскликнул, забывшись, Зигимер.
Восклицание привлекло к отцу и сыну возмущенные взгляды скорбящих хавков.
- Разве так должно вести себя гостям на погребении? - громыхнул могучий воин.
Было ясно - если ответ его не устроит, дело кончится кровопролитием.
- Приношу свои извинения, - промолвил Арминий. - Дело в том, что мне пришла в голову мысль, которая может помочь в борьбе против римлян, и она так взволновала меня, что я заговорил громче, чем следовало.
- Вот именно - громче, чем следовало, - пробасил гигант. - Но если у твоей несдержанности и впрямь столь достойное оправдание, я не стану тебя винить.
Он обвел взглядом соплеменников, словно призывая несогласных бросить ему вызов. Желающих не нашлось.
Однако собеседник Арминия еще не закончил.
- Ты все твердишь, что хочешь сделать с римлянами то да се.
- Да, - ответил Арминий. - И это чистая правда.
- Всего лишь слова, - заметил воин из племени хавков. - Но насколько они правдивы? Не ты ли провел последнее лето в их вонючем лагере, а? Да и вообще - германец ли ты или римская комнатная собачонка?
- Я германец, можешь не сомневаться, - заявил Арминий. - Если тебе нужно поймать форель, разве ты не нанизываешь на крючок жирного червяка или кусочек мяса? Конечно, ты так и поступишь, потому что на наживку выудишь рыбу. Так вот, я - наживка, которая поможет Германии поймать римлян.
- Ты просто так говоришь!
- Да. Я так говорю, - согласился Арминий. - Но если ты считаешь, что я лгу, подкрепи свое мнение чем-нибудь помимо пустых слов.
Споривший с ним человек держал в руке копье, на поясе его висел нож. Германцы всех племен повсюду брали с собой оружие, даже на похороны.
- Я готов, - немедленно кивнул воин. - Начнем прямо сейчас?
Зигимер схватил сына за руку.
- А если он тебя убьет? - шепнул отец. - Ты не имеешь права так рисковать!
- Боги не допустят, чтобы он меня убил, - спокойно ответил Арминий. - А если допустят - тогда ты поведешь наш народ к победе над римлянами. Ты знаешь все, что я для этого сделал и что еще собираюсь сделать. Твоя слава храброго воина ничуть не меньше моей. Люди пойдут за тобой.
- Если ты погибнешь, первым делом я прикончу эту задницу с ушами! - прорычал Зигимер.
- Я не собираюсь погибать, - заверил отца Арминий.
Потом поклонился брату убитого. Арминию вовсе не хотелось ссориться с хавками; по его замыслу, они должны были выступить против римлян бок о бок с его народом - херусками и всеми другими германскими племенами, какие удастся поднять.
- Боги видят - я не хотел нанести обиду доблестному воину, возлежащему на костре. Но ты, конечно, и сам человек чести, потому скажи - позволил бы ты кому-нибудь во всеуслышанье усомниться в твоей правдивости? Разве после такого оскорбления можно показаться людям на глаза?
- Делайте, что должно, и да рассудят боги, кто из вас прав, - возгласил брат Алка.
- Да будет так, - подтвердил Арминий.
Хавки, только что оплакивавшие Алка, возбужденно загомонили. Некоторые указывали на Арминия, другие на своего соплеменника. Они приглушенно переговаривались, и Арминий прекрасно понимал, о чем идет речь: германцы делали ставки. Если бы он был зрителем, а не участником поединка, он поступил бы точно так же: как и большинство германцев, молодой вождь обожал пари и азартные игры. Люди, не имевшие ничего за душой, порой ставили на кон собственную свободу, а проиграв, несли бремя рабства, не сетуя, с высоко поднятой головой.
Когда хавки окружили Арминия и его соперника тесным кольцом, Арминий обратился к человеку, назвавшему его лжецом:
- Тебе известно, кто я. Прошу и тебя назвать свое имя, чтобы мне не пришлось убивать незнакомца.
- Я Ванний, сын Катвальда. Мне говорили, что херуски не ведают учтивости. Теперь я вижу, что это не так.