- Мне то же самое говорили о хавках. Должно быть, такие разговоры идут из-за того, что наши племена - давние соседи и соперники, - промолвил Арминий, приветственно потрясая копьем. - Ну что, начнем?
- Начнем.
Ванний двинулся на противника. По тому, как хавк держал копье, Арминий признал в нем опытного воина. Неудивительно: Ванний был на несколько лет старше Арминия, а германцу, достигшему такого возраста, редко удается избежать участия в сражениях.
Противники были примерно одного роста, разве что Ванний был чуть пошире в плечах. Ожидая, пока тот подступит ближе, Арминий держал копье наперевес. Он мог бы метнуть копье, и тогда, в случае удачи, схватка закончилась бы, едва начавшись. Но в случае промаха он остался бы с римским гладиусом против копья, которое разит вчетверо дальше. Иными словами, жить бы ему осталось недолго.
Ванний, надо полагать, пришел к тому же выводу и не выказывал ни малейшего желания метнуть копье. Правда, ни один воин в здравом уме и не выдал бы своих намерений - вплоть до того мгновения, как копье полетело бы во врага. Какой дурак даст противнику шанс уклониться или пригнуться? Но все-таки походило на то, что Ванний намерен сойтись с соперником в ближнем бою.
"Я сказал отцу, что боги не позволят меня убить, - подумал Арминий. - Правда ли это, или я обманывал самого себя?"
Не успев додумать эту мысль, он резко отвел назад правую руку и тут же изо всех сил выбросил ее вперед.
Глядя на свое летящее копье, он понимал, что теперь уже ничего не может поделать. Арминий даже не потянулся к мечу: вне зависимости от результатов броска, меч в его руке вряд ли бы что-нибудь решил.
Ванний выжидал, чтобы в последний миг отпрыгнуть в сторону. Возможно, он прикидывал скорость полета копья или просто хотел продемонстрировать свою храбрость. Так или иначе, его ожидание слишком затянулось. Как раз в тот миг, когда он попытался метнуться вправо, копье вонзилось ему в грудь.
Пару мгновений воин стоял, покачиваясь, с удивленным видом. Губы его приоткрылись, словно хавк пытался что-то сказать, но вместо слов изо рта его хлынула кровь. Кровь, пузырясь, полилась и из носа Ванния, и воин медленно осел на землю. Ноги его дернулись и вытянулись.
Арминий осторожно приблизился.
- Дать тебе мир? - спросил он, готовый отскочить в любой момент, если Ванний схватится за нож.
Но его противник, закусив губу, чтобы сдержать крик, лишь кивнул.
Часто бывает, что боль от раны ощущается не сразу. Но потом - Арминий знал это слишком хорошо - она становится нестерпимой.
Обнажив гладиус, он вонзил его Ваннию в горло. Тот конвульсивно дернулся. Хлынула кровь; вместе с ней из рассеченной гортани вытекала и жизнь.
Арминий несколько раз воткнул клинок глубоко в землю, чтобы очистить оружие, а когда несколько мгновений спустя поднял глаза, Ванний уже лежал неподвижно, глядя вверх невидящими глазами. Арминий взял его за руку, проверил пульс и, не найдя биения, поставил ногу на грудь покойного и с усилием вырвал из тела копье. Обернувшись к хавкам, широко раскрытыми глазами взиравшим на поединок, молодой вождь промолвил:
- Он был столь же храбр, как каждый из вас. Не думаю, что я видел более достойную смерть. Да даруют боги мир его духу.
- Да будет так! - провозгласил брат Алка. - Ты победил его в честном бою, в котором он точно так же мог бы убить тебя. Или кто-нибудь считает иначе? - Бородач повернулся к своим соплеменникам.
Среди хавков раздался приглушенный ропот, но никто не оспорил слова пожилого воина. Не нашлось и желающих бросить вызов Арминию, к немалому его облегчению. Ему вовсе не хотелось начинать с хавками кровную вражду. Германские племена могут вдоволь навоеваться между собой потом, а сейчас им необходимо единство, чтобы вытеснить римлян за Рейн.
"А что будет потом?" - подумал Арминий.
Галлия представлялась ему богатой страной, богаче Германии. Римляне властвовали в Галлии на протяжении человеческой жизни, но старики еще помнили те времена, когда галлы сами владели своей землей. В ту пору некоторые германские племена пытались прибрать к рукам земли за Рейном, благо галлы были недостаточно сильны, чтобы дать им должный отпор. К сожалению, римлян нельзя было обвинить в слабости.
Однако если римлян удастся вышвырнуть из Германии, не вызовет ли это смятение и в Галлии? А если так, почему бы германцам не воспользоваться возможностью и не захватить новые владения? Сородичи Арминия имеют право прибрать к рукам все земли, каких заслуживают и каких пожелают.
"А если римляне полетят вверх тормашками, кто сможет остановить натиск германских племен? Никто! - возбужденно подумал Арминий. - Никто на свете!"
Рытье. Рубка. Забивание гвоздей. Распиливание стволов. Нескончаемые брань и похабщина.
Квинтилию Вару век бы не слышать всех этих звуков, отнюдь не радующих слух, но неизменно сопровождающих возведение римского лагеря. Подобно фениксу, Минденум заново возрождался из собственного пепла, и Вар полагал, что рано или поздно из него выйдет неплохой провинциальный город.
Беда заключалась в том, что самому Вару не нужен был даже самый лучший провинциальный город. Он тосковал по Риму, как тоскуют в долгой разлуке по возлюбленной. Однако на Риме для него свет клином не сошелся. Нет, его вполне устроила бы Александрия. Да и Антиохия, откуда он долго управлял Сирией. И Афины тоже - они были достаточно хороши для его сына и вполне подошли бы для самого наместника. Из Минденума, хоть тресни, ни Афин, ни Александрии в ближайшую пару тысяч лет не выйдет. А уж Рима из него не получится… скорее всего, никогда.
Зато Минденум уже превратился в место, откуда Вар все нынешнее лето будет управлять Германией; а там, глядишь, лагерь станет и постоянной столицей провинции. Правда, наместнику отчаянно хотелось верить, что править из этой столицы будет уже кто-то другой. Если у человека нет возможности вернуться даже к весьма сомнительным благам цивилизации в Ветере, пройдет немного времени - и человек этот станет очень несчастным. Во всяком случае, такой человек, как Вар. Какого-нибудь огрубевшего служаку город, которым обещал стать со временем Минденум, может вполне удовлетворить. В конце концов, многие командиры Вара находили Ветеру вполне сносным местом службы. Это дело вкуса - или отсутствия такового.
- Не желает ли господин чашу вина?
Судя по выговору Аристокла, он уже сам принял чашу, а то и не одну. Грек поспешил объяснить почему:
- Когда выпьешь, шум не так раздражает. По крайней мере, меня.
- Неплохая мысль, - согласился Вар. - Почему бы и не выпить - неразбавленного?
- Превращаешься в германца, а?
- Боги свидетели, надеюсь, что нет! - воскликнул Вар. - Меня в жизни как только не называли - но что же я совершил, чтобы заслужить такое прозвище?
- Ну, господин, когда я увижу германца, который любит разбавленное вино, он будет первым таким германцем. Я сейчас вернусь.
Аристокл поспешил прочь.
"Рим. Александрия, - с тоской думал Вар. - Антиохия. Афины".
Единственная частица Афин, которой он располагает здесь, в Минденуме, - это греческий раб. Лучше, чем ничего, но как же это мало! И сейчас раб принесет ему неразбавленного вина, что не только не по-гречески, но даже и не по-римски.
Беда в том, что неразбавленное вино здесь, в Минденуме, служит лекарством. Как, впрочем, и все, что помогает хоть как-то скрасить пребывание в этом убогом месте. Чтобы забыться, тут впору использовать даже маковый сок, который лекари хранят для облегчения боли. Сок, конечно, дорог, но на что здесь еще тратить серебро? Снадобье из мака стоило так дорого потому, что снимало даже самую сильную боль, но наместник не понимал, почему бы врачевателям не использовать столь хорошее средство и для других целей.
Вернулся Аристокл.
- Твое здоровье, господин, - промолвил он, подавая Вару чашу вина.
- Да пойдет вино мне во здравие, - произнес римский наместник, пролив немного напитка на утоптанный земляной пол.
Он пригубил вино и улыбнулся, ощутив приятный вкус терпкой, густой влаги.
- Но возвращение в Италию помогло бы мне еще больше.
- О, возвращение в Италию пошло бы на пользу и мне, - подхватил Аристокл. - Но можно ли это устроить?
Бедного грека чуть ли не трясло от возбуждения.
Квинтилий Вар покачал головой.
- Нет, нельзя, пока двоюродный дядя моей жены не освободит меня от нынешних обязанностей.
Интересно, что было бы, если бы наместник самовольно сложил с себя эти обязанности и вернулся в Рим? Возможно, ничего страшного бы и не произошло. Возможно, Август понял бы, что Вар - не тот человек, который годится для подобной роли. Но скорее всего, Август показал бы на примере мужа своей внучатой племянницы, что бывает с теми, кто пренебрегает волей императора. Более близкие родственники правителя уже влачили свои дни на крохотных островках в Средиземном море, где всё (кроме разве что климата) еще хуже, чем в Минденуме.
И если бы Вар самовольно покинул пост, он посрамил бы себя в веках. Даже если бы его имя сохранилось в истории, о наместнике было бы написано что-нибудь вроде: "На тридцать шестом году правления Августа Публий Квинтилий Вар был сослан на Бельбину за неисполнение долга". И всякому, кто этим заинтересуется (если вообще кто-то заинтересуется) придется справляться у географов, где находится забытая богами Бельбина.
Чтобы выбросить проклятую Бельбину из головы (Вар слишком хорошо знал, где находится эта голая скала в плевок длиной и в полплевка шириной), он отпил еще вина.
Легионеры укрепляли Минденум.
Вино укрепляло Вара.
Он протянул чашу Аристоклу.
- Налей еще.
Когда говоришь с рабом, нет нужды добавлять: "Пожалуйста".
Аристокл смерил его таким взглядом, каким матрос смотрит на клубящиеся тучи с наветренной стороны, и, как благоразумный матрос, укоротил парус.
- Будет исполнено, господин, - кратко ответил он и удалился.
На сей раз он быстрее вернулся с полной чашей. Вар снова оросил вином пол, но пролил его еще меньше, чем в первый раз; все остальное отправилось ему в желудок.
После двух добрых чаш крепкого вина наместник почувствовал, что лучше всего сейчас найти спокойный, уютный уголок, завернуться в плащ и уснуть без задних ног - благо во всей Германии никто не мог запретить ему поступать так, как ему заблагорассудится. Только Август имел право приказывать Вару, а император находился очень далеко.
Но даже назначенный Августом наместник не мог не обратить внимания на суматоху, неожиданно поднявшуюся перед его шатром.
- Что там такое? - раздраженно спросил Вар.
- Пойду взгляну, господин, - промолвил Аристокл и выскользнул наружу.
Вернулся он скорее, чем ожидал Вар, и доложил с бесстрастным лицом и таким же бесстрастным тоном:
- Господин, явился германец по имени Арминий. Он пришел со своим отцом, как и в прошлом году.
- О, прекрасно! - воскликнул Вар, и тут Аристокл наконец утратил свое бесстрастие.
Будь у наместника желание охарактеризовать выражение лица своего раба, он, наверное, описал бы его как "откровенный ужас".
Арминий поначалу гадал, успеет ли он вернуться в окрестности Минденума до того, как римляне заново отстроят лагерь. Но нет: лагерь, или город, или как там его назвать, уже вновь стоял к тому времени, когда они с Зигимером вернулись из владений хавков на юго-восток, в центральную часть Германии.
Римские часовые встретили Арминия ощетинившись, как злобные сторожевые псы. Может, Вару и нравилось привечать в лагере германца, но остальным - нет! Лишь высокое покровительство наместника не позволяло легионерам показать варварам, насколько те нежеланные гости. Но в отличие от германцев римляне выполняли все приказы вышестоящих начальников, нравились им эти приказы или не нравились.
- Приветствую, во имя ваших орлов! - окликнул Арминий караульных.
Он не хотел давать легионерам повод для неудовольствия. Лучше показать, что он чтит их обычаи, и тем самым расположить к себе римлян. Будет мало радости, если кто-нибудь пырнет его ножом в спину, пока он будет идти по лагерю. А Арминий мог поставить золотой против медяка, что, случись такое, Вар никогда не найдет убийцу.
Однако вопреки надеждам Арминия приветствие не смягчило караульных.
- Наш орел следит за тобой, - прорычал один из них, а остальные закивали в знак согласия; двое часовых положили ладони на рукояти гладиусов.
- Будь осторожен, - уголком рта, едва шевеля губами, пробормотал Зигимер.
- Знаю, - точно так же отозвался Арминий.
После чего уже совсем другим тоном обратился к римлянам:
- Не будет ли кто-либо из вас любезен рассказать высокочтимому наместнику о моем прибытии?
Арминий понимал: после того как Вара поставят в известность о появлении германцев, никто уже не посмеет убить гостей наместника, а потом заявить, что убийство было совершено по ошибке. Судя по лицам легионеров, желание "ошибиться" подобным образом у них имелось. И немалое.
Однако просьбу Арминия не оставили без внимания: один из караульных отправился в лагерь с докладом.
- Можем мы войти? - осведомился Зигимер, медленно, с запинкой выговаривая латинские слова. - Я уже далеко не юноша и мне тяжело торчать здесь на солнцепеке.
На рассвете отец упражнялся с Арминием в поединке на мечах и не выказал ни малейших признаков усталости. Крепкий, закаленный воин, он привык переносить без жалоб и жару и холод. Возможно, Зигимер был уже не столь силен, быстр и вынослив, каким был в возрасте Арминия, но ему еще хватало силы, быстроты и выносливости, чтобы быть опасным бойцом. И еще более опасным его делал приобретенный с годами боевой опыт.
В лагере раздались возгласы, и Арминий спрятал усмешку. Возможно, и Зигимер тоже, ибо старый вождь пробормотал:
- Надо же, как они тебя любят.
- Как будто это новость для нас, - тихо отозвался Арминий и снова возвысил голос: - Можем мы войти? Я не могу позволить, чтобы моему отцу стало плохо.
Римляне, как и германцы, почитали старших. Уже одно то, что Арминий прибыл в Минденум вместе с отцом, не позволяло римлянам прогнать незваного гостя.
И все равно один из легионеров сказал:
- Надо подождать ответа наместника. Будь на то моя воля…
Он не закончил фразу, но Арминий и так прекрасно понял, что собирался сказать караульный.
- Э! - воскликнул вдруг другой часовой, оглянувшись через плечо. - Да наместник сам сюда идет!
Легионеры вытянулись по стойке "смирно". Этому учили и во вспомогательных войсках, и, хотя Арминий находил такое требование смехотворным, он усвоил воинскую науку вместе со всеми. Делать так же, как делают все, было проще, чем спорить. Тем паче что один человек не может выступать против громоздкой военной машины.
Римляне полагали, что вся Германия точно так же без споров примет их порядки. Но Германия - не один человек, а целый народ, превосходящий захватчиков численностью и упрямством.
"Уж я-то точно превосхожу в этом римлян, - подумал Арминий. - И я могу зажечь пожар во всей Германии. Могу… И сделаю это!"
На восточном валу появился дородный человек, чья лысина поблескивала на солнце.
Арминий улыбнулся и помахал рукой.
- Привет тебе, достойнейший!
Правда, глаза германца не улыбались, но издалека Квинтилий Вар не мог этого разглядеть.
Помахал и Зигимер. Может, он и не улыбался так широко, но от пожилого человека следует ожидать большей сдержанности. Во всяком случае, Арминий надеялся, что Вар подумает именно так, - и, кажется, не ошибся.
Сам Вар был по меньшей мере ровесником Зигимера, но улыбался чуть ли не шире Арминия.
- Хайл! Добро пожаловать! - воскликнул наместник. - Вот уж не ожидал, что в этом году буду снова иметь счастье увидеть вас обоих.
- Мы также рады видеть тебя, достойнейший наместник, - отозвался Арминий. - Можно нам войти? Боюсь, твои люди не хотят нас впускать.
- Ну, ты ведь знаешь, каковы воины, - промолвил Вар.
Так оно и было - Арминий раньше и сам был воином. А вот наместник никогда им не был, да и не считал себя военным человеком. Это оставалось для германца загадкой. Как может стоять во главе армии тот, кто не является и не считает себя воином?
- Они просто выполняли свой долг, дожидаясь моего разрешения, - с улыбкой продолжал Вар. - Они же не знают, что мне снова и снова понадобятся ваши советы, чтобы поскорее цивилизовать эту провинцию.
Зигимер издал приглушенный горловой рык. Арминий бросил на отца быстрый предостерегающий взгляд, но выражение лица старшего германца не изменилось, а услышать его рычание римляне, разумеется, не могли. Что же касается самого Арминия, он замаскировал свою ярость улыбкой. То, что Вар разумел под цивилизацией, означало для Германии потерю самобытности и свободы.
- Всегда рады помочь всем, чем сможем, - солгал Арминий.
- Вот слова, достойные истинного римского гражданина из сословия всадников, - восхитился Вар.
Арминий не сразу понял, что эти слова адресованы не только ему: римский наместник давал понять своим воинам, что за воротами находится хороший, прирученный германец. Насчет Зигимера Вар ничего не сказал, но принять в лагере сына означало принять и отца.
Арминий вытянулся и поднял сжатый кулак в римском салюте.
"Да, пусть легионеры видят, что я подражаю их манерам. Пусть видят во мне хорошего германца, прирученного германца. Придет время, и они узнают, какой я ручной… И насколько я хорош!"
Разумеется, эти мысли не отразились на лице Арминия. Возможно, он научился притворяться лучше, чем умел притворяться любой германец с того дня, как боги сотворили этот народ. Между собой германцы были открыты и честны - если, разумеется, у них не было причин для иного поведения. К примеру, такие причины имелись у Сегеста, который счел возможным нарушить данное обещание и отдать Туснельду Тадрасу. Многие соотечественники Арминия считали, что прирожденная честность германцев ставит их в неблагоприятное положение по сравнению с лицемерными чужеземцами.
В свое время Арминий был поражен, узнав, что римляне считают его народ стадом лживых, вороватых дикарей. Как могут они быть настолько слепы? Он этого не понимал, пока не пришел к выводу, что лживые и вороватые римляне просто приписывают собственные пороки другим народам.
- Проходи, Арминий. Проходи, Зигимер! - громко возгласил Квинтилий Вар.
Вздумай теперь кто-нибудь из караульных помешать германцам, он выступил бы против наместника провинции, а в лице Вара - и против самого Августа. Для всякого дерзнувшего на подобный поступок у римлян имелась суровая кара. Но раз у римлян существовали подобные наказания, значит, их народ в этом нуждался - вот еще один довод против Рима и римского образа жизни.
Легионеры с непроницаемыми лицами пропустили Арминия и Зигимера в Минденум. Не будь здесь Вара, они никогда бы не позволили двоим германцам войти в свой лагерь.
- Вон тот воин смотрит на нас и улыбается, - шепнул вдруг отец Арминию. - Что это с ним?
Арминий незаметно, краешком глаза, присмотрелся к римлянину, про которого говорил отец.
И точно - по физиономии этого малого расплылась широкая, дружелюбная ухмылка. Арминий сомневался, что парень улыбается так только из желания угодить наместнику.
- Наверняка некоторые легионеры уверены, что наместник прав и что мы не опасны для Рима.