Я с облегчением вздохнул, отшвырнул в медный таз удалённый аппендикс, снова протёр руки и инструмент вином, сделал ревизию и наложил на слепую кишку в месте удалённого аппендикса несколько стежков. Дальше уже проще – зашить мышцы и кожу.
Я вымыл окровавленные руки водой.
Застывший в напряжённом ожидании боярин в углу оживился:
– Неуж всё?
– Удалил всё больное из живота, вот оно! – я показал на удалённый аппендикс.
Боярин с отвращением посмотрел в таз, потом с тревогой спросил:
– А чего он не просыпается, он, случаем, не помер?
– Нет, отойдёт вскоре. На постельку переложим. Пожить мне у вас несколько дней придётся, понаблюдать за парнишкой. Если всё пойдёт хорошо, через неделю встанет и ходить свободно будет.
– Дай-то Бог! – перекрестился боярин.
Тут парень застонал и приоткрыл глаза.
– О, молодец! – подбодрил я ослабевшего паренька.
Услышав мой вердикт, счастливый Велимир просиял, готовый делать всё, что потребуется дальше, чтобы поднять сына. И с радостью сообщил добрую новость Андрею, терпеливо ждавшему на улице результата лечения. Затихший на время, томившийся в неведении двор пришёл в радостное движение. Холопы сновали, передавая дальше весть об удачном лечении. Да, ради таких минут стоит не жалеть себя, мчаться сквозь препятствия, преодолевать невзгоды, зная, что только ты можешь спасти чью-то жизнь, вырвать её из лап смерти – и я сделал это!
Ну что ж, можно переносить сына на постель.
– Боярин, давай-ка его со стола уберём. Не приведи господи, повернётся да упадёт.
Мы осторожно перенесли парня в постель.
Я перевёл дух – теперь можно расслабиться, опасности больше нет. И тут вспомнил о дорожном происшествии и молодой боярыне со служанкой.
– Боярин, а что с женщинами в возке? Мы их с твоим Андреем у татей отбили.
– А чего им? Дал я своего холопа, уехали они уже. Понимаю сам – недостаточно вежливо встретил, не расспросил, обедом боярыню не угостил – да не до церемоний было, за сына переживал. Уж простят меня, думаю, зная причину спешки.
– Всё страшное уже позади, теперь от него самого зависит, как быстро поправится.
– Поправится! – уверенно пробасил боярин. – Он у меня парень крепкий.
Боярин подхватил меня под локоть:
– Пусть сын поспит, намучился он. А мы пойдём отобедаем.
Мы прошли в трапезную, где уже был накрыт стол. Взглянув на него, я пришёл в восторг: ну расстарались холопы на радостях! Выпить себе я позволил лишь стаканчик вина, но зато поел досыта. Велимир на выпивке настаивать не стал, видимо понимая, что мне нужна свежая голова.
Ночь прошла почти без сна. Парень вёл себя беспокойно, но к утру уснул. Я осмотрел его. Повязка чуть подмокла от крови, но пока всё шло гладко. Тьфу-тьфу! Не сглазить бы. Я тоже улёгся спать на лавке – после бессонной ночи требовался отдых.
Проснувшись к полудню, я осмотрел парня ещё раз. Пульс немного частил, но ритм правильный, наполнение хорошее. Похоже – парень пошёл на поправку.
Я вышел из спальни, умылся. В коридоре меня перехватил Велимир.
– Ну как сын?
– Спит. Ночь провёл беспокойно, но, похоже, на поправку пошёл. А я, кстати, очень проголодался.
– Пойдём покушаем? – предложил Велимир.
– Пойдём, – с готовностью согласился я.
И только мы сели за стол, как я вспомнил о злосчастном возничем.
– А пленный где?
– Какой пленный?
– Да на возке мы привезли, на запятках сидел, связанный.
– Никто мне вчера ничего не сказал, да и не до того было.
Ни слова не говоря, отодвинув завтрак, боярин поднялся и пошёл во двор. Я вышел за ним.
– Андрей, ты где?
Андрей вывернул из-за угла дома.
– Здесь я, боярин.
– Пленный где?
– Где ж ему быть? В холодном подвале сидит. Вчера ты занят был, и я не стал беспокоить.
– Правильно!
Боярин повернулся ко мне.
– Чего с ним делать думаешь?
– В Разбойный приказ отправить. Нам ничего толком не сказал – хотел я его повесить, да верёвки не нашлось.
– Сейчас бумагу напишу. Андрей, кликни Тимофея, пусть лошадь в повозку запрягает – татя в город везти надо. Сам поедешь за стража, мою бумагу в приказ отдашь. Коли спрашивать чего будут – ответишь, ты же сам всё видел. Понял?
– Как не понять! Сделаю, как велишь!
– Исполняй.
Мы вернулись с боярином в дом и продолжили трапезу.
Я пробыл у боярина несколько дней. За это время сын его оправился и окреп, стал вставать – правда, ходил скособочившись, придерживая рукой правый бок. И как-то, за заботами о сыне боярина, я и не придал значения тому, что Андрея-то в усадьбе всё нет! Видно, свои личные дела-заботы во Владимире задерживают, раз не спешит возвращаться. Скоро мне пришлось убедиться, что я ошибался…
В один из дней я подошёл к Велимиру, поклонился.
– Ну что, боярин, всё наладилось. Я в город возвращаюсь, заеду через несколько дней – надо швы у сына снять.
– Эй, люди! Коня седлайте лекарю!
Холопы шустро вывели из конюшни моего Орлика, накинули потник, седло, подтянули подпругу.
И тут я услышал приближающийся топот копыт. От леса к имению скакали трое всадников. Добравшись до нас, старший спросил:
– Чьё село?
– Моё, – с достоинством ответил боярин.
– Назовись.
– Ты кто такой, чтобы меня на моей земле расспрашивать?
– Подьячий Разбойного приказа Герасим Воскобойников.
– С этого и надо было начинать. Боярин я, Велимир Татищев. Что за нужда привела ко мне?
– Сказывали, лекарь из Владимира у тебя.
– Вот он.
Я выступил вперёд.
– Ты обвиняешься в убийстве злонамеренном боярина Сорокина, – грозно объявил подьячий.
– Не знаю такого, – твёрдо ответил я.
– Андрей, из боярских детей, показал, что именно ты убил его из пистолета.
– А, так то на дороге боярин был? Я его за разбойника принял. Он возничего убил, да возок с боярыней угнал.
Вмешался Татищев:
– Я сам тому свидетель – ко мне возок с боярыней приезжал, я ездового дал взамен убитого – до места им добраться. И пленного на возке привезли, коего Андрей в Разбойный приказ по моему велению отвёз. Постой, а где Андрей? Эй, кто-нибудь?! Кто Андрея видел?
Холопы только плечами пожимали.
– Не ищи его, боярин, у нас он.
– Андрей-то здесь при чём?
– Сообщник он.
– Да вы что, белены объелись? – возмутился Велимир.
– Не знаем ничего. Кожин, сдай саблю и пистолет, поедешь с нами.
Спорить я не стал – отцепил саблю, вытащил из-за пояса пистолет, протянул старшему.
Поднялся в седло Орлика. Несколько растерявшийся и обескураженный Татищев сказал на прощание:
– Ты держись, Юрий. Не верю, чтобы Андрей мой и ты злодейство учинили. Сам завтра же с утра в Разбойный приказ поеду – надо разбираться. Не допущу бесчинства без вины ни к тебе, ни к Андрею! Андрей из боярских детей. На него пятно ляжет – позор на весь мой род. Не дам фамилию облыжно пачкать!
– Трогай! – скомандовал подьячий.
Я поехал впереди – конные стражники окружили меня со всех сторон. Так мы и ехали до города.
Подъехали к Разбойному приказу. Меня сразу препроводили в подвал и заперли в одиночной камере.
Я уселся на пол. Бред какой-то! Конного на дороге я действительно застрелил и не собираюсь отрицать этого, – так ведь за дело. И кто знал, что он боярин? Бояре на дорогах бесчинствами не занимаются.
В камере узилища постепенно стемнело – скудный свет сюда попадал с улицы через крохотное, забранное решёткой оконце у самого потолка. Как я понял, наступил вечер.
Тюремщик принёс ведро воды и кружку.
– Пей, жрать нечего.
Я выпил две кружки воды кряду.
Громыхая здоровенными ключами на связке, тюремщик ушёл, унося воду.
Думать ни о чём не хотелось, что сделано, то сделано. А доведись повториться событиям снова – я ни на йоту не изменил бы совершённого.
А посему я просто улёгся на прелую солому и уснул.
Утром я был разбужен самым бесцеремонным образом. Громыхнула дверь камеры, зашли двое образин – по-другому их не назовёшь, подхватили меня под руки и поволокли по лестнице наверх. Я бы и сам смог идти, но мне просто не дали.
Меня втолкнули в комнату, впечатали на табурет и встали сзади.
Передо мной в пяти шагах стоял стол с письменными принадлежностями. За столом в кресле восседал невзрачного вида плюгавый служивый, раздувавший щёки от собственного величия и осознания важности своей персоны.
– Кто таков?
– Кожин Юрий, лекарь.
Вероятно, это был подьячий. Он старательно заскрипел пером по бумаге.
– Ты обвиняешься в злонамеренном убийстве боярина Сорокина Ильи. Что можешь сказать?
– На дороге я убил татя, который зарубил возничего и угнал возок с боярыней, назвавшейся мне Матвеевой Варварой. Мои слова может подтвердить боярский сын Андрей – мы вместе были. А ещё пленный, что вместо убитого кучера управлял возком.
– Так, значит, не отрицаешь, что боярина жизни лишил?
– Нет, убил татя.
– Приведи сорокинского холопа.
Стоявший сзади амбал вышел и скоро вернулся с пленным ездовым, которого мы хотели повесить. Едва увидев меня, мужик ткнул в меня пальцем:
– Он, он это! Убил на дороге хозяина моего, честнейшей души человека, и меня хотел повесить.
– Это правда? – строго спросил подьячий боярского холопа.
– Истинно так! – Бывший пленный перекрестился.
– Подтверждаешь? – посмотрел на меня сыскной чиновник.
– Татя за злодейство убил, а сообщника – вот его – хотел повесить, было.
– Ага, – удовлетворённо кивнул подьячий. – Уведите холопа.
Ездового вывели.
– С какой целью убил?
– Наказать за разбой – я ведь говорил уже.
– Тогда зачем сам боярина обобрал?
– Не брал я ничего!
– А сабля в ножнах? Андрей ничего не скрывал, всё как есть рассказал.
– Я её и вправду взял, но потому только, что у меня пистолет был разряжен, другого оружия не имелось, а возок отбивать надо было. Найдите боярыню Матвееву, коли мне не верите, поговорите с ней.
– Не учи, я сам знаю, что мне делать. Вина твоя и твоего сообщника видна и так. После обеда на дыбу пойдёшь, да пятки поджарим – всё сам тогда и расскажешь, зачем боярыню искать?
Я похолодел. Положение складывалось не в мою пользу, хотя я продолжал считать себя невиновным.
А если эти костоломы начнут пытать – что от меня останется? На что способен ещё буду? Попаду на дыбу – вывернут суставы, – о лекарской практике придётся забыть напрочь. Потом мне стало смешно. На дыбе сознаешься в том, чего никогда не совершал. А после неё казнят за вины многие. О какой работе ты ещё заботишься, Юра? Отсюда живым не выйти…
Я улыбнулся своей наивной вере в возможность справедливого исхода. Не тот век! Кровожадный Иван Грозный многим пример подал, как "суд" вершить – малюты скуратовы на Руси в большой силе!
Видимо, мою горькую усмешку эти изверги восприняли как вызов, и это разозлило подьячего. Он дал знак амбалам, и один из них врезал мне в ухо здоровенным кулачищем. Я, как пушинка, отлетел к стене. Из глаз сыпались искры, комната качалась, в ухе звенело. Если они начнут меня бить вдвоём, то мне и до дыбы не дожить.
Сколько раз я смотрел смерти в лицо…
Память бросила меня в первые дни в этом времени, в лето 1571-го, когда я, голодный и оборванный, на рязанском рынке загородил собой несчастную девушку от обнаглевших опричников. Я с гордостью вспомнил, как смог, безоружный, одолеть двух наглецов, в окружении застывшей от страха толпы. Мой счёт нежитям, которым я помог предстать перед Судиёй, был открыт… Тогда мой дух крепила немая солидарность отчаявшегося рязанского люда, поддержавшего меня – кто как мог.
Я не боялся смерти в открытой схватке, на людях – ни тогда, ни потом, когда судьба сводила меня с лихими людьми.
А здесь, в каменном мешке, меня ждала позорная смерть. От страха расстаться с жизнью в бесчестии всё холодело внутри. Обольют лжой перед Ксандром, Велимиром… Во мне вскипала жажда сопротивления злу, я не хотел быть перемолотым в безжалостной "мясорубке" инквизиторов Разбойного приказа, которым было с кого пример брать – о кровожадности самого царя Ивана легенды ходили…
Где мой всесильный покровитель – "око государево" – надменный Демьян Акинфиевич? Я давно внушил ему мысль, что моя смерть не останется без последствий. Для него… Или в неведении пребывает городской правитель? Как бы не стало поздно…
А дальше случилось совсем невероятное… Вот и не верь индусам, которые утверждают, что в критические минуты мысль может материализоваться…
В коридоре раздался топот ног, дверь от резкого удара распахнулась. Подьячий вскочил было, открыв рот для ругани, но лицо его вдруг приняло подобострастное выражение.
Я повернул голову и обомлел – наместник! Сам, собственной персоной!
– Что тут происходит? – прорычал наместник.
Он бесцеремонно подошёл к столу, оттолкнув в сторону побелевшего подьячего, который так и остался стоять с раскрытым ртом, уселся в его кресло, смахнув рукой бумаги на пол.
– Вот, татя задержали, убил на дороге из пистоля боярина Сорокина, у него и сообщник есть.
– Это кто тать? Вот он? – наместник ткнул в меня пальцем.
– Он, – неуверенно подтвердил подьячий. В его службе появление наместника в Разбойном приказе было впервые, и в мозгу забрезжило понимание, что он сделал что-то не так.
– Кожин, встань, расскажи – как было дело.
Я с трудом поднялся, в голове ещё шумело. Подьячий услужливо подставил табурет. Наместник кивнул. Я уселся и подробно рассказал о событиях на Суздальской дороге.
– Где боярский сын?
Подьячий махнул рукой, и амбал притащил Андрея. Я с трудом его узнал – лицо распухло от побоев, рубаха была в крови.
– Он правду говорит? Расскажи, что сам видел, – повелел наместник.
Андрей медленно, кривясь от боли в разбитых губах, коротко пересказал об обстоятельствах убийства боярина: обнаруженном трупе возницы и последующей погоне за убийцами, сопротивлении вооружённого незнакомца и моём выстреле в него, возке с боярыней Матвеевой.
– Боярыню нашли?
– Нет ещё, – проблеял испуганно подьячий.
– На кол посажу! – проревел наместник. – Плохо работаешь! Невиновного обвиняешь!
Подьячий втянул голову в плечи. Один из амбалов попытался вдоль стены подойти к двери, но наткнулся на воина из свиты наместника.
– Дьяка ко мне, немедля!
Воин кивнул и вышел.
На подьячего было жалко смотреть. Лицо бледное, весь мокрый от пота. Амбалы тоже переминались с ноги на ногу, их глаза бегали. Похоже, они начали осознавать, что переусердствовали, и над ними сгущаются тучи. Наместник – царь и Бог в городе в одном лице, от имени государя может казнить и миловать его подданных и отвечать будет только перед ним одним.
Воины втолкнули дьяка. Был он слегка пьян, слегка помят. По-моему, воины перестарались, когда тащили его сюда – вон, даже ворот у кафтана слегка надорван.
– Так-то твои люди службу несут? Невиновного человека обвиняют в злодействе! Даже видаков не спросили!
Дьяк, видимо, был не в курсе всех дел подьячего, и потому растерянно пробормотал:
– Я самолично разберусь, доложу.
– Я уже сам разобрался. Кожина и сына боярского, Андрея, освободить, вещи вернуть. Холоп боярина Сорокина, непотребства на дороге чинившего, где?
– В подвале, – едва слышно сказал подьячий.
– На дыбу его, да поджарить – пусть всё расскажет, и тогда повесить всенародно.
– А с подьячим что? – осторожно спросил дьяк.
Вероятно, наместник уже отошёл от гнева, потому как брезгливо посмотрел на замершего от ужаса подьячего и заговорил, как бы размышляя вслух.
– Медведями нешто потравить?
У подьячего глаза стали с кулак, челюсть мелко задрожала.
– Или псами цепными? – продолжил Демьян размышления вслух.
Я уже понимал, что он забавляется на свой манер. Воины из его свиты ухмылялись, но подьячий их ухмылки воспринял как зловещее предвкушение кровавой оргии. Он обмочился со страху, упал на колени и пополз к наместнику:
– Батюшка! Не казни, что хочешь за ради тебя сделаю!
Подьячий разрыдался.
Демьян поднялся с кресла и ткнул сапогом подьячего.
– У тебя что, в приказе все такие служаки? Высечь его – пятьдесят плетей – и выгнать из приказа.
Подьячий от радости кинулся целовать сапоги Демьяну.
– Чего встали? Где сумка с инструментами, оружие и лошадь лекаря? Быстро, а то сам плетей отведаешь.
Дьяк и амбалы кинулись к двери одновременно, столкнулись в дверном проёме, едва протиснулись и выбежали, топоча сапогами в коридоре.
Демьян улыбнулся.
– Боярина Татищева благодари. Он ко мне вчера заявился, шумел сильно. Мы с ним вместе не в одной сече были, как я мог его не принять? Он и рассказал о твоей беде, да поведал о возке с боярыней Матвеевой. Я ведь ни мгновения ни сомневался в том, что ты невиновен. Вот с утра – сразу сюда.
– Спасибо, Демьян Акинфиевич.
– Долг платежом красен, Юрий.
А дьяка всё не было. Не привыкший долго ждать, наместник рявкнул:
– Эй, где вы там, чего телитесь? Или воинам плётки приготовить?
В комнату вбежал запыхавшийся дьяк.
– Не изволь беспокоиться, Демьян Акинфиевич. Обе лошади готовы, вещи к сёдлам приторочены.
– Ну, веди.
Все пошли в коридор, в комнате оставался только опальный подьячий. Я специально замешкался и, когда выходил, c силой сапогом врезал ему в под дых:
– Собака!
Удар был сильным – таким можно и печень разорвать, но мне его было совсем не жаль.
Из ворот Разбойного приказа мы выехали длинной кавалькадой и направились во двор к наместнику. Я ехал на полкорпуса позади лошади Демьяна, соблюдая местные традиции.
Демьян полуобернулся ко мне:
– Пистоль – не боярское оружие, из него только стрельцы палят. А попадись ты боярину Сорокину с сабелькой, зарубил бы он тебя.
– Ой ли, Демьян Акинфиевич! Ещё неизвестно – кто кого.
Зыркнул на меня Демьян, промолчал, а когда въехали к нему во двор, да слуги приняли лошадей, в дом не поспешил.
– Ты, – он ткнул пальцем в одного из своих воинов и показал на меня. – Покажи, на что способен, только смотри – не до смерти.
Делать нечего – надо принимать вызов. Снова наместнику захотелось то ли потешиться, то ли поучить меня.
Я обнажил трофейную саблю, сделал ею несколько взмахов, привыкая к балансу и хвату чужого оружия. А неплохая сабелька была у боярина!
Демьян махнул рукой, дав сигнал к началу поединка.
Воин кинулся на меня, сабли столкнулись, издав звон. Мы закружились вокруг друг друга. Возле нас образовался круг.
Впереди стояли Демьян, Андрей, толпились воины из свиты, подошли поглазеть слуги из дома – всем было интересно наблюдать за схваткой опытного воина и лекаря с разукрашенным синяками лицом.
Воин опять напал, я снова отбил его удар.
Противник мой внезапно перебросил саблю в левую руку и прыгнул на меня. Меня спасла только моя реакция – я вовремя успел отклониться в сторону, и сабля только рассекла рукав кафтана.