Представителем первого типа можно считать Лессинга. Его природа сделала его писателем. В бытность свою молодым человеком он интересовался философскими системами, но у него и в мыслях не было занять определенную позицию в их споре. Но каждая из больших или маленьких задач, которые он себе ставил, вынуждала его отыскивать прочные понятия и истины. Кто желает вести за собой публику, тот должен сам быть на верном пути. Так он переходил от ограниченных задач к проблемам все более и более общего характера. Не проделывая систематической работы философа, он разрешал эти проблемы силой своего собственного существа, как его сформировала жизнь. Из самой жизни вырос для него жизненный идеал, от философии своего времени он получил детерминистическое учение, а люди, которых он так хорошо знал, подтверждали его; на этих основаниях у него возникло при его теологических занятиях известное представление о божественной силе, в которой обоснована необходимая связь вещей. Эти и другие моменты привели его к известной внутренней структуре его идей, которая, однако, все же еще сильно отличается от черт сущности философии, как они изложены нами. Тем не менее всякий, не задумываясь, будет говорить о философии Лессинга. В известном месте истории этой жизненной области он входит в нее и утверждает там свое место. В лице всех тех писателей, стало быть, представителем которых он может считаться, мы имеем дело с промежуточным слоем, который связывает литературу с философией.
К тому же промежуточному слою принадлежит и другой класс, который, отправляясь от систематической философии, перешел к более субъективному, менее строгому по форме способу разрешения жизненной и мировой загадки. Эта группа занимает в истории человеческого духа в высшей степени значительное место. Всякий раз, когда приходила к концу какая-нибудь эпоха систематического мышления, когда жизненные ценности, признанные в ней до сих пор, более не соответствовали изменившемуся положению человека, а тонко и глубоко разработанное познание мира в понятиях больше не совпадало с фактами нового опыта, – всегда в такие эпохи выступают подобные мыслители и возвещают новую зарю в жизни философии. Таковы были философы стоико-римской школы, которые, исходя из философии поведения, дошли до того, что сбросили с себя гнет греческой систематики и начали искать свою цель в более свободной интерпретации самой жизни. Марк Аврелий, нашедший гениальнейшую форму для этого метода в виде своих монологов "Наедине с собой", видит сущность философии в таком строе жизни, при котором бог нашего внутреннего мира ограждается от грязи мира и остается независимым от него. Но эти мыслители еще сильно опирались в своих рассуждениях о жизни на систематику стоического учения, и в этом смысле они оставались в прямой внутренней связи с движением стоявшей под знаком требования общеобязательности философии. Больше того: в этой философии они занимают вполне определенное место как продолжатели построенного на пантеистическом детерминизме учения о личности – направления, возвращающегося в немецкой философии XIX столетия. Гораздо резче откалывается от философии с ее требованием общеобязательности целый ряд современных мыслителей. Искусство жизненного опыта и жизненного поведения породило в эпоху Возрождения, как свой прекраснейший цветок, произведения Монтеня. Монтень оставляет позади суждения о жизни средневековой философии и еще решительнее, чем Марк Аврелий, он отказывается от всякого требования обоснованности и общеобязательности. Его работы лишь в случайных и кратких рассуждениях распространяются за пределы изучения человека: его "опыты" для него – его философия. Ибо философия, по его мнению, есть образовательница силы суждений и нравов, больше того: твердость и правдивость, собственно говоря, и есть истинная философия. И подобно тому, как Монтень сам называет свое произведение философским, он необходимо входит в историю философии. Точно так же Карлейль, Эмерсон, Рескин, Ницше, даже Толстой, Метерлинк имеют в настоящее время какое-нибудь отношение к систематической философии, и еще сознательнее, суровее, чем Монтень, они отворачиваются от нее, и еще строже, чем он, они упраздняют всякую связь между собой и философией как наукой.
Все эти явления точно так же, как и мистика, суть не мутное смешение философии с какой-нибудь другой жизненной областью, но в них, как и в ней, находит себе выражение известное душевное развитие. Попытаемся понять сущность этой современной философии жизни. Одна сторона ее выражается в постепенном нисхождении и ослаблении методических требований общеобязательности; метод, при помощи которого из жизненного опыта получается толкование жизни, принимает в течение этого процесса все более и более свободные формы; афоризмы связываются в неметодическое, но яркое жизнетолкование. Писательство этого рода постольку родственно античному искусству софистов и риторов, от которого так резко отмежевался Платон в сфере философии, поскольку здесь место методического доказательства занимает переубеждение. И все же сильная внутренняя связь объединяет некоторых из этих мыслителей с самим философским движением. Их искусство уговаривания по существу своему связано с огромной серьезностью и огромной правдивостью. Их взор обращен на загадку жизни, но они отчаиваются разрешить ее при помощи общеобязательной метафизики; на основании теории мировой связи жизнь должна быть истолкована из нее самой – такова та великая мысль, которая связывает этих философов жизни с мировым опытом и с поэзией. Начиная с Шопенгауэра, эта мысль развивалась в сторону все большей и большей враждебности к систематической философии; в настоящее время она образует центральный пункт философских интересов молодого поколения. В этих произведениях находит себе выражение направление литературы своеобразного величия и самостоятельного характера. И, присваивая себе название философии, она, как некогда религиозные мыслители, подготовляет новое развитие систематической философии. Дело в том, что после того, как навсегда разрушена общеобязательная наука метафизики, необходимо должен быть найден независимый от нее метод установления определений ценности, целей и правил жизни, и на основе описательной и расчленяющей психологии, исходящей из строения душевной жизни, надо будет искать в рамках методической науки решение, может быть более скромное и менее диктаторское, той задачи, которую себе поставили философы нового времени.
Обнаруженные нами сложные отношения, существующие между религией, философией, жизненным опытом, поэзией, заставляют нас вернуться к отношениям, господствующим между этими силами культуры в отдельной личности и в обществе. Шаткость отграничений, обусловленная подвижностью признаков философии и указывающая на определение понятия философии как функции, может быть вполне понята лишь тогда, когда мы обратимся к жизненной связи в индивиде и обществе и найдем в ней присущее философии место. Этого мы достигнем при посредстве применения нового метода.
Б. Сущность философии с точки зрения положения философии в духовном мире
До сих пор мы индуктивным путем выводили черты сущности философии из фактов, носящих название философии, и из понятий о них, как они образовались в истории философии. Эти черты привели нас к функции философии как единообразного соотношения вещей в обществе. При посредстве этого единообразного факта мы обнаружили, что все занимающиеся философией лица связаны во внутреннюю связь истории философии. В многообразных промежуточных формах философия затем проявляется в сфере религии, размышлений о жизни, литературы и жизни. Эти индукции из исторического положения вещей находят свое подтверждение и объединяются в законченное познание сущности философии тогда, когда последней отводится соответствующее ей место в той связи, в которой она выполняет свои функции: в рассмотрении отношения ее понятия к подчиняющим и сочиненным понятиям оно находит свое завершение.
I. Место функции философии в связи душевной жизни, общества и истории
1. Положение ее в структуре душевной жизни
Исторически данные черты мы понимаем лишь на основании внутренней сущности душевной жизни. Наука, которая описывает и расчленяет эту внутреннюю сущность, называется описательной психологией. Она берет поэтому и функции философии в обиходе духовной жизни как бы изнутри и определяет ее в ее отношении к наиболее близким ей по сродству духовным проявлениям. Так совершенствует она понятие о сущности философии. Дело в том, что содержанием понятий, в которые входит и понятие философии, служит внутреннее отношение признаков, составляющих на почве удержания пережитого и понимания других реальную связь, между тем как теоретическая естественная наука устанавливает общие черты только в феноменах, которые даны чувствам.
Все человеческие произведения вытекают из душевной жизни и ее связи с внешним миром. Так как наука всюду отыскивает закономерное, то и изучение духовных произведений должно исходить от закономерного в душевной жизни. Оно бывает двоякого рода. В душевной жизни существуют единообразия, которые могут быть установлены на ее изменениях. К ним мы относимся так же, как к внешней природе. Наука констатирует их, выделяя из сложных переживаний отдельные процессы и выводя индуктивным путем закономерное в них. Так мы распознаем процессы ассоциации, воспроизведения или апперцепции. Каждое изменение является частным случаем, находящимся в отношении подчинения к единообразностям. Последнее образует одну сторону психологического основания, уясняющего духовные произведения: так, своеобразные процессы образования, в которых восприятия превращаются в образы фантазии, содержат часть оснований, объясняющих миф, сказку, легенду и художественное творчество. Но процессы душевной жизни связаны между собой еще нитями другого рода. Они связаны между собой как части всего строя душевной жизни. Этот строй я называю психической структурой. Это тот порядок, в котором различной природы психические факты в сложной душевной жизни связываются между собой внутренним переживаемым взаимоотношением. Основная форма этого душевного строя определяется тем, что всякая психическая жизнь обусловлена своей средой и, в свою очередь, оказывает обратное целесообразное воздействие на свою среду. Ощущения вызываются и отражают многообразие внешних причин; побуждаемые отношением этих причин к нашей собственной жизни, как она выражена в чувствовании, мы интересуемся этими впечатлениями, апперципируем, различаем, связываем, образуем суждения и умозаключаем; под влиянием предметного понимания возникают, на основе многосложности чувствований, все более и более правильные определения той ценности, которую представляют жизненные моменты и внешние причины для этой собственной жизни и для системы ее инстинктов; руководимые этими оценками, мы при помощи целесообразных волевых действий либо изменяем природу среды, либо при помощи внутренней деятельности воли приспособляем собственные жизненные процессы к своим потребностям. Такова человеческая жизнь. Разнообразнейшим образом сплетены между собой в ее связи восприятие, воспоминание, процесс мышления, инстинкт, чувствование, желание, волевые действия. Всякое переживание, как заполняющее какой-нибудь момент нашего существования, сложно.
Связь психической структуры имеет телеологический характер. Каждый раз, когда душа сталкивается через радость или горе с наиболее ей ценным, она реагирует вниманием, отбором впечатлений и обработкой последних, порывом, волевыми действиями, подбором в своих целях, отыскиванием средств для их проведения.
Так, уже в рамках предметного понимания замечается целестремительность: формы отражения какой-нибудь действительности образуют ступени в одной целевой связи, в которой предметное достигает степени все более и более совершенного и сознательного отражения. Проявляемое нами при воспринимании пережитого и данного отношение создает нашу мировую картину, наши понятия о действительности, отдельные науки, на которые распадается познание этой действительности, т. е. создает целевую связь познания действительности.
Во все моменты этого процесса действуют инстинкт и чувствование. В них – средоточие нашей душевной структуры; ими приводятся в движение все глубины нашего существа. Мы стремимся к такому состоянию нашего чувства жизни, которое каким-нибудь образом заставило бы молчать наши желания. Жизнь находится в постоянном приближении к этой цели; то она, кажется, достигает ее, то снова удаляется от нее. И только прогрессивно нарастающий опыт учит каждого отдельного человека тому, в чем для него заключается длительно ценное. Главная работа жизни с этой стороны сводится к тому, чтобы через иллюзии прийти к познанию того, что для нас поистине ценно. Совокупность процессов, в которых мы подвергаем испытанию жизненные ценности и ценности предметов, я и называю жизненным опытом. Он предполагает знание того, что есть, т. е. наше предметное понимание, и для него наши волевые действия, ближайшим образом направленные на изменения вне нас или в нас, могут быть вместе с тем и средствами установления ценностей наших жизненных моментов, равно как и внешних предметов, если они возбуждают наш интерес. Знание людей, история, поэзия расширяют средства жизненного опыта и его горизонт. Но и в этой области наша жизнь получает прочное основание лишь при посредстве возвышения до общеобязательного знания. Но может ли последнее ответить на вопрос о безусловно ценном? На сознании о ценностях жизни основана третья и последняя связь, в согласии с которой мы стремимся при помощи наших волевых действий руководить и упорядочивать предметы, людей, общество, себя самих. В нее входят цели, блага, обязанности, правила жизни и вся огромная работа нашей практической деятельности в области права, хозяйства, регулирования общества, борьбы с природой. В рамках этого отношения сознание также стремится выработать все более и более высокие формы; высшую форму мы усматриваем в действии на основании общеобязательного знания, и снова возникает вопрос, поскольку достижима эта цель.
Существо, в котором заложена целеустремительность, направленная на вытекающие из инстинктов жизненные ценности и проявляющаяся в дифференциации поступков и их взаимном внутреннем отношении к цели, – такое существо будет развиваться. Так, из структуры душевной жизни вытекает ее развитие. Любой момент, любая эпоха нашей жизни имеет собственную ценность в себе, поскольку ее своеобразные условия допускают известного рода удовлетворение и завершение нашего существования; вместе с тем все ступени жизни связаны между собой в одну историю эволюции: в беге времени мы стремимся достигнуть все более и более богатого развития жизненных ценностей, все более прочной и высокой формы душевной жизни. Здесь снова сказывается уже отмеченное основное взаимодействие между жизнью и знанием: в повышении сознательности, в возведении наших действий на ступень обязательного обоснованного знания заключается наиболее существенное условие прочного образа нашего внутреннего мира.
Эта внутренняя связь показывает нам, как из основных свойств душевной жизни с внутренней необходимостью выросли эмпирически установленные функции философии. Если представить себе индивидуум, совершенно изолированный и притом совершенно не стесненный конечностью отдельной жизни во времени, то в нем понимание действительности, переживание ценностей и осуществление благ будет происходить в согласии с правилами жизни; неминуемо должно будет возникнуть в нем уразумение своих действий, которое завершится лишь при достижении общеобязательного знания о них. Ввиду того же что в глубинах этой структуры понимание действительности, внутреннее постижение ценностей при посредстве чувствований и реализация жизненных целей тесно связаны между собой, то он и будет стремиться охватить эту внутреннюю связь общеобязательным знанием. То, что связано между собой в глубинах структуры – познание мира, жизненный опыт, принципы действий, – то должно быть приведено в какую-нибудь связь и в мыслящем сознании. Так возникает в данном индивидууме философия. Философия заложена в структуре человека; каждый человек, какую бы позицию он ни занимал, стремится приблизиться к ней, и всякое человеческое действие имеет тенденцию достигнуть философской сознательности.
Структура общества и положение, занимаемое в ней религией, искусством и философией. Отдельный человек, как существо изолированное, есть простая абстракция. Кровное родство, местное сосуществование, сотрудничество в разделении труда, отношения господства и подчинения – все это делает индивидуума членом общества. Так как общество состоит из структурированных индивидуумов, то в нем проявляются те же закономерности структуры, что и в индивидууме. Субъективная и имманентная целесообразность в индивидуумах выражается в истории как эволюция. Закономерности отдельной души принимают формы закономерностей социальной жизни. Дифференциация и высшие взаимоотношения дифференцированных проявлений в индивидууме принимают в обществе более прочные и более действенные формы, формы разделения труда. Эволюция становится неограниченной через сцепление поколений: произведения всякого рода труда продолжают существовать как основание для все новых поколений, духовный труд беспрерывно расширяется в пространстве, руководимый сознанием солидарности и прогресса; так возникает непрерывность общественного труда, рост затраченной на него духовной энергии и развитие дифференциации труда. Эти рациональные моменты, действие которых проявляется в жизни общества и уже подмечено социальной психологией, стоят под знаком тех условий, на которых покоится истинная сущность исторического существования; раса, климат, жизненные условия, сословное и политическое развитие, личное своеобразие индивидуумов и их групп придают каждому духовному произведению его своеобразный характер. Но в рамках этого многообразия из всегда одинаковой структуры жизни возникают одинакие целевые ряды, которые я называю системами культуры, но принимают они различные исторические модификации. Итак, теперь философия может быть определена как одна из культурных систем человеческого общества. Дело в том, что в пестрой смене лиц и поколений те из них представляют собою целевой ряд, в которых заключена функция проявления своего отношения к мировой и жизненной загадке при помощи общеобязательных понятий. Теперь наша задача сводится к определению места, занимаемого этой культурной системой в обиходе общества.