В процессе познания действительности опыт поколений сцепляется в ряд на основании единообразия мышления и тожества независящего от нас мира. Так как познание постоянно стремится расшириться, то оно дифференцируется в увеличивающемся числе отдельных наук, но при этом сохраняется связывающее их всех одно общее отношение к единому действительному, а также и требование общеобязательности их знания. В отдельных науках культура нашего поколения имеет свое прочное, все связующее, все вперед движущее руководящее основание.
От этой великой системы человеческая культура простирается до совокупности тех ее систем, в которых охвачены и дифференцированы волевые действия. Ибо и волевые действия индивидуумов связаны между собой в системы, сохраняющиеся в смене поколений. Закономерности в отдельных сферах поведения, самость действительности, к которой она относится, требование согласования действий, направленных на реализацию известных целей, порождают культурные системы экономической жизни, права, борьбы с природой. Все эти действия исполнены жизненных ценностей: в самой этой деятельности скрыты и из нее извлекаются радость и повышение нашего существования.
Но по ту сторону напряжения воли существует такое наслаждение жизненными ценностями и ценностями предметов, в котором мы отдыхаем от этого напряжения. Таковы жизнерадостность, общительность, праздники, игры, шутки. Это та атмосфера, в которой развивается искусство, интимнейшая сущность которого заключается в пребывании в сфере свободной игры и в котором, между прочим, вместе с тем ясно видно значение жизни. Романтическое мышление часто подчеркивало сродство религии, искусства и философии. Одна и та же мировая и жизненная загадка стоит перед поэзией, религией и философией; одно и то же родственное отношение к социально-исторической связи своей жизненной сферы мы наблюдаем как в человеке религиозном, так и в поэте и философе. Охваченные ею, они все же одиноки; их творчество возвышается над всеми их окружающими порядками и возносится в область, где они совершенно одиноко стоят лицом к лицу с всюду действующими силами вещей. Они страшатся уз, которыми прошлое и порядки стремятся опутать их творчество. Они ненавидят поглощение личности общинами, которые измеряют честь и значимость своих членов только в согласии со своими потребностями. Таким образом, существует огромное различие между прочно сплетающим соединением внешних организаций – целевых систем знания или внешнего поведения и сотрудничеством в культурных комбинациях религии, поэзии и философии. Но всех свободнее поэты. Играя настроениями и образами, они расторгают даже прочные нити, связывающие их с действительностью. Общие черты, связывающие религию, поэзию и философию и отделяющие их от других жизненных областей, состоят, собственно говоря, в том, что здесь воля не приурочена к ограниченным целям: задумавшись над самим собою и над связью вещей, человек тем самым освобождается от связанности с данным, определенным; таково познавание, имеющее своим объектом не тот или другой ограниченный предмет, таково поведение, которое не должно непременно совершиться в определенном моменте целевой связи. Если б мы направили свой взор и внимание исключительно на обособленное, определенное во времени и пространстве, то это нарушило бы целость нашего существа, затемнило бы сознание нашей собственной ценности и нашей независимости от причинных сцеплений и связанности местом и временем; это действительно и имело бы место, если бы пред человеком не были открыты области поэзии, религии и философии – области, в которых он чувствует себя освобожденным от этой ограниченности. Воззрения, которыми он здесь живет, должны всегда как-нибудь охватывать отношения, существующие между действительностью, ценностью и идеалом, целью и правилом. Мы говорим: воззрения, – ибо творческое начало религии всегда заключается в концепции воздействующего сочетания, к которому индивидуум проявляет то или иное отношение; поэзия всегда выдвигает событие, взятое в его значительности; что же касается философии, то тут ясно, что ее систематический метод принадлежит к разряду предметных отношений. Поэзия остается в сфере чувства и созерцания, ибо она исключает не только всякое ограниченное определение целей, но и волевое отношение. Зато огромная серьезность религии и философии заключается в том, что они стремятся охватить во всей ее объективной глубине внутреннюю связь, которая приходит в структуры нашей души по пути от постижения действительности до целеустановления, и, исходя из этого, построить жизнь. Таким образом, они превращаются в ответственное размышление о жизни, которая и есть эта целокупность; в сознании своей искренности они становятся действенно радостными силами преобразования жизни. Хотя они интимно и связаны между собою, они все же борются друг с другом за свое существование, ибо они проникнуты одним и тем же стремлением к творчеству жизни. Глубина настроения и общеобязательность мышления в понятиях борются в них между собою.
Религия, искусство и философия, таким образом, одинаково втиснуты в рамки неумолимо прочных целевых рядов отдельных наук и порядков социального поведения. Родственные друг другу и вместе с тем чуждые по своим духовным приемам, они вступают в самые своеобразные отношения друг к другу. Эти-то отношения нам и надлежит понять. Это же приводит нас назад к рассмотрению того, как в человеческом духе заложено тяготение к образованию мировоззрения и как философия стремится обосновать общеобязательность последнего. Тогда пред нами раскроется и другая сторона философии, показывающая, как на основе развившихся в жизни понятий и наук начинает осуществляться философская функция обобщения и сочетания.
II. Учение о миросозерцании. Религия и поэзия в их отношениях к философии
Религии, искусству и философии обща одна основная форма, коренящаяся в структуре душевной жизни. Во все моменты нашего существования имеется налицо отношение нашей собственной жизни к миру, который окружает нас как наглядное целое. Мы чувствуем себя, жизненную ценность каждого отдельного момента и ценность воздействия вещей на нас, но все это – в отношении к предметному миру. При дальнейшем росте самоуглубления сохраняется связь между опытом о жизни и развитием мировой картины. Оценка жизни предполагает знание того, что есть, и действительность выступает перед нами при меняющемся освещении, исходящем от нашей внутренней жизни. Ничто так не бегло, не чутко, не нежно и не изменчиво, как настроение человека относительно связи предметов. Документами такого настроения служат те милые стихотворения, в которых поэты с картиной природы сплетают выражение своей внутренней жизни. Подобно теням от облаков, пробегающих над какой-нибудь местностью, в нас беспрерывно меняются понимание и оценка жизни и мира. Человек религиозный, художник или философ тем и отличаются от людей посредственных и даже гениев другого рода, что они удерживают в воспоминании такие жизненные моменты, доводят до сознания их содержание и синтезируют отдельный опыт в общий опыт о самой жизни. Этим они выполняют весьма важную функцию не только для себя, но и для общества.
Так вырастают интерпретации действительности – миросозерцания. Подобно тому как всякое положение имеет и выражает какой-нибудь смысл и значение, так и эти интерпретации стремятся выразить смысл и значение мира. Но как изменчивы эти интерпретации даже в каждом отдельном индивидууме! Под влиянием опыта они изменяются то постепенно, то внезапно. Человеческая жизнь проходит, как это подметил Гете, в типической смене различных миросозерцаний. Их многообразие обусловливается временем и местом. Вся земля покрыта, как пестрым сплетением бесчисленных форм, жизневоззрениями, художественными выражениями миропонимания, религиозно-определенными догмами, философскими формулами. Между ними, как между растениями на земле, происходит борьба за существование и за пространство на земле. Но вот некоторые из них, отмеченные цельным величием личности, получают власть над людьми. Святые жаждут заново переживать жизнь и смерть Христа: длинные ряды художников смотрят на человека глазами Рафаэля, кантовский идеализм свободы увлекает Шиллера, Фихте и большинство выдающихся личностей следующего поколения. Шаткость и колебания душевных процессов, случайное и частное в содержании жизненных моментов, неуверенное и изменчивое в понимании, оценке и целеустановлении – короче, вся внутренняя досада наивного сознания ошибочно восхваляемого Руссо и Ницше – все это преодолевается. Простая форма религиозного, художественного или философского отношения приносит с собой уверенность и спокойствие и создает связь, объединяющую религиозного гения с верующим, мастера – с его учениками, философскую личность – с теми, которые находятся под ее властью.
Итак, теперь выясняется, что следует понимать под мировой и жизненной загадками как под общим предметом религии, философии и поэзии. В структуре миросозерцания всегда содержится такое внутреннее отношение жизненного опыта к мировой картине, из которого постоянно может быть выведен жизненный идеал. В этом нас убеждают анализ высших образований в этих трех сферах творчества, а также отношения, существующие между действительностью, ценностью и волеустановлением. Таким образом, структура миросозерцания представляет собою сочетание, в котором объединены составные части различного происхождения и отличного характера. Основное различие этих составных частей сводится к дифференциации душевной жизни, которую мы назвали структурой последней. Применение названия миросозерцания к духовному образованию, включающему в себя миропознание, идеал, установление правил и высшее целеназначение, оправдывается тем, что никогда в него не вкладывается намерение к определенным действиям и оно, стало быть, никогда не включает в себя практического отношения.
Проблема отношения философии к религии и поэзии может быть сведена к вопросу об отношениях, возникающих из различия структуры миросозерцания в этих трех формах. Ибо они лишь постольку вступают во внутренние отношения друг к другу, поскольку они содержат или подготовляют миросозерцание. Подобно тому как ботаник распределяет растения по классам и исследует законы их роста, так и занимающийся анализом философии должен отыскивать типы миросозерцаний и познавать закономерность их образования. Подобный способ сравнительного рассмотрения возвышает человеческий дух над кроющейся в его обусловленности уверенностью, что он нашел истину в одном из этих миросозерцаний. Подобно тому как объективность великого историка не позволяет ему ни порицать, ни одобрять идеалов отдельных эпох, так и философу надлежит исторически сравнительно понять свое исследующее сознание, подчиняющее себе предметы, и соответственно с этим занять над ними всеми свою точку зрения. В этом случае в нем достигает завершения историчность сознания.
Религиозное миросозерцание по структуре своей отличается от поэтического, а последнее – от философского. Этому соответствует различие в порядке распределения типов миросозерцания в рамках этих трех систем культуры. Из основных различий между философским миросозерцанием и религиозным и поэтическим вытекает возможность перехода миросозерцания из религиозной или художественной формы в философскую и наоборот. Преобладающий момент перехода миросозерцания в философскую форму основан в присущей душе тенденции придавать своим действиям прочность и связность, что в конце концов может быть достигнуто только в общеобязательном мышлении. Так, пред нами встают вопросы: в чем своеобразие структуры этих различных форм? При каких законных условиях трансформируется религиозное или поэтическое миросозерцание в философское? На границе этого исследования мы подходим вплотную к общей проблеме, рассмотрение которой завело бы нас слишком далеко, – к вопросу о законных условиях, определяющих изменчивость структуры и многосложность типов миросозерцания. Метод и здесь должен быть применен прежний: сначала исследуется исторический опыт, а затем заключающаяся в опытах совокупность данных вводится в рамки психической закономерности.
1. Религиозное миросозерцание и его отношение к философскому
Понятие религии принадлежит к тому же классу, что и понятие философии. Оно обозначает прежде всего соотношение вещей, которое повторяется в социально между собой связанных индивидуумах как частичное содержание их жизни. А так как подобная совокупность данных ставит во внутренние отношения и связывает тех индивидуумов, которым она одинаково присуща, то понятие религии указывает, стало быть, и на связь, объединяющую религиозно настроенных индивидуумов как членов одного целого. Определение понятия сопряжено с теми же трудностями, какие сказались при определении понятия философии. Для выведения понятия сущности из религиозных фактов необходимо было бы установить, по наименованию и принадлежности, весь объем религиозных фактов. Здесь не может быть изложен методический прием, при помощи которого эти трудности разрешаются; мы воспользуемся лишь его результатами в целях расчленения религиозного миросозерцания.
Религиозным миросозерцание будет постольку, поскольку оно будет вытекать из известного рода опыта, обоснованного в религиозном процессе. Где бы мы ни встречали название религии, ее признаком всегда будет общение с невидимым, ибо оно встречается как в ее примитивных стадиях, так и в тех последних разветвлениях ее развития, где это общение состоит только во внутреннем отношении действий к идеалу, выходящему за пределы эмпирического и делающему возможным религиозное отношение, или же в отношении души к родственному ей божественному порядку вещей. Благодаря этому своему общению религия, рассматриваемая как история ее форм, развивается во все более объемлющую и совершеннее дифференцированную структурную связь. Отношение, в котором это происходит и которое должно в силу этого содержать основание, порождающее все религиозные воззрения, и основания познания всех религиозных истин, есть религиозный опыт. Он является одной из форм жизненного опыта, но специфический характер его заключается в том, что он есть то размышление, которое сопровождает процесс общения с невидимым.
Если жизненный опыт представляет собой все растущую в процессе переживаний сознательность относительно жизненных ценностей, побудительных ценностей предметов и вытекающих отсюда высших целей и правил нашего поведения, то своеобразный момент религиозного жизненного опыта заключается в том, что везде, где религиозность возвышается до полного сознания, он усматривает высшую и безусловно обязательную жизненную ценность в общении с невидимым, а в невидимом предмете этого общения – безусловно обязательную высшую побудительную ценность, из которой исходит все счастье и все блаженство; отсюда уже затем выводится, что все цели и правила поведения должны определяться этим невидимым. Этим обусловливается и отличительный момент в структуре религиозного миросозерцания. Его центральный пункт – религиозное переживание, в котором проявляется целокупность душевной жизни; основанный на нем религиозный опыт определяет все составные части миросозерцания; все воззрения о связи мира вытекают, если рассматривать их изолированно, из этого общения и должны понимать эту связь как силу, находящуюся во взаимодействии с нашей жизнью, и именно как силу душевную, ибо только такая делает возможным подобное общение. Идеал жизни, т. е. внутренний строй ее ценностей, должен определяться религиозным отношением; им же определяются и высшие правила об отношениях людей между собой.
Характер, который могут принимать религиозное общение, религиозный опыт и сознание о нем, определяет различные исторические ступени и формы, в которые выливается религиозное миросозерцание.
В доступной нам древней религиозности мы всегда встречаем веру и практику тесно между собой связанными. Они взаимно предполагают друг друга. Ибо, как ни возникала вера в новые, действующие вокруг человека силы, мы всегда, поскольку нам дано констатировать это в этнографии и истории, находим, что развитие этой веры определяется тем, какой образ религиозные предметы принимают от воздействия на них; с другой стороны, вера определяет культ, так как религиозное поведение только в нем достигает своей цели. Для народов первобытных религия является не чем иным, как техникой влияния на непостижимое и недоступное механическому изменению, техникой восприятия от него его сил, соединения с ним и вступления с ним в желательные отношения. Такие религиозные действия совершаются отдельным человеком, вождем или волшебником-жрецом. Постепенно вырабатывается для этого и особый профессиональный класс. На заре дифференциации мужских профессий возникает и это таинственное, недостаточно уважаемое, но вызывающее то страх, то полную ожидания робость занятие волшебника, медика или жреца. Постепенно вырабатывается организованное сословие, которое становится носителем всех религиозных отношений, всей техники магических манипуляций, покаяний и очищений, и оно остается хранителем знания до тех пор, пока не создается самостоятельная наука. Воздержанием это сословие должно освободиться для бога, отречением оно должно закрепить свое отношение к невидимому, отречением, которое отделяет его в святости и достоинстве от всех других людей, – вот первая ограниченная форма, в которой подготовляется религиозный идеал.